,  а больше нет никого".  И воины уходили,  никого не
тронув.  А  если в лес приходили пауки -  прятался человек,  а сосед его
выпроваживал непрошеных гостей.  Долго ли,  коротко ли жили они так,  но
слухи о спокойной жизни в лесу на границе разошлись меж обоих народов, и
скоро вырос там  целый поселок.  А  поселок -  это  уже  не  пустой лес.
Услышали люди,  что двуногие воины хотят поселиться в  богатом поселке и
ходить оттуда воевать пауков.  Услышали и пауки, что их воины тоже хотят
поселиться в  поселке и ходить воевать из него людей.  Стали гадать они,
как быть.
   И вышел тут на улицу Горхор-кузнец и бросил клич:
   "Да  доколе  будем  прятаться мы,  как  черви  в  земле  навозные!  А
пойдем-ка да скажем сами, как жить хотим!"
   И вышла из поселка Граничного армия из людей и пауков,  вошла в земли
человеческие да поставила на центральной площади столицы столб власти, а
на столбе был паук с человеческим лицом.  Запретил Горхор-кузнец убивать
людям пауков, а паукам - людей под страхом мучительной смерти.
   Не хотели глупые люди признавать правды Горхора-кузнеца,  затеяли они
смертельную сечу.  Но парализовали пауки глупцов своей волей, и стали те
вялыми,  как зимние мухи.  Рубили их воины из Граничного сколько хотели,
пока не склонили те головы да не признали правды.
   Повернул тогда  Горхор-кузнец свою  армию,  пошел  на  земли  паучьи,
поставил и там столб власти.  И опять была сеча великая, но что не могли
сделать с врагами люди, делали за них соседи-пауки, а что не умели пауки
- делали люди.  И  остановилась битва на землях пауков,  признали и  они
правду новую.
   А когда вернулось войско назад в Граничный, звали предводителя уже не
Горхор-кузнец, а Горхор-князь.
   Страна Граничная росла в те давние времена,  как брюхо клопа во время
обеда. Везде появлялись столбы власти, изображавшие паука с человеческим
лицом.  Под  страхом лютой  смерти паукам и  людям запрещалось сражаться
между собой.  А  еще  запрещалось пасти скот на  равнинах и  вытаптывать
поля.  В  те  годы  много  земледельцев расширили посевы,  а  почти  все
люди-пастухи разорились в  прах.  Но князь охотно брал их в  свою армию:
пахари-люди  и  пастухи-пауки  могли  прокормить  много  воинов.   Армия
Граничной сделалась грозой  для  соседей,  а  на  землях страны навсегда
воцарился мир.
   - Значит, вы пришли из страны Граничной? - спросил Найл.
   Паук в ответ тихонько засмеялся.
   - Эта история произошла давно.  Очень давно.  С  тех пор страна стала
намного  больше.   Намного...   А  из  Граничной  пришел  мой  отец.  Он
рассказывал, что жить там ныне тесно. Каждый клочок пашни на вес золота,
а мясо дешево,  как воздух. В конце концов он решился продать все стадо,
заплатил самке за детей,  а через год забрал нас с братьями и подался на
юг...
   Разве ты не знаешь?..
   Паук  может оплодотворить самку только один  раз  в  жизни.  Говорят,
раньше существовал обычай:  после  брачной встречи самка поедала паука -
чтобы он больше не отвлекал ее внимания понапрасну.
   Когда  пауки  обрели разум,  этот  варварский обычай прекратился,  но
законы природы остались прежними: паучиха рожает детей каждый сезон, а в
конце года  без  сожаления бросает предыдущий выводок.  Паук может иметь
детей только раз в жизни и поэтому готов заботиться о них до конца дней.
Обычно, прожив год с матерью своего потомства, отец забирает своих детей
и дальше воспитывает сам.
   Матери я не помню вообще.  Первое воспоминание -  это жук-древоточец,
который пытается затащить меня в нору.  Я визжу от страха, а он тянет. И
слюнки глотает в  предвкушении...  Представляешь,  каким  маленьким надо
быть,  чтобы этот жучок казался гигантом?  Потом он  чего-то испугался и
убежал.  С  тех пор я  ненавижу древоточцев.  Пока не вырос,  убивал при
каждой возможности.  Но уже к  концу года эти вонючки показались слишком
мелкой добычей.
   Обитало  их  в   материнском  доме  несметное  количество.   Дом  был
деревянный,  но питались они,  похоже, только новорожденными паучками...
Жирные такие,  на  нас отъелись...  Их никто не уничтожал -  ведь за это
нужно платить.  А  наша мать была дешевой,  отец не  мог  позволить себе
дорогую. Не мог заплатить за врачей, за охрану. Поэтому к концу года нас
осталось только пятнадцать.  Не знаю, сколько нас родилось. Из детства в
памяти сохранился только огромный жук-древоточец,  коричневые деревянные
стены и  влажная духота.  А  в  один из дней дохнуло свежим воздухом,  я
увидел  яркое  небо,  зеленую  траву  и  большого  паука  со  сломанными
передними когтями.  Паук сказал:  "Рад видеть вас,  дети.  Нам пора" - и
повел по дороге.
   Вот  так  мы  и  оказались в  предгорьях Северного Хайбада -  отец  и
пятнадцать моих братьев.  На оставшиеся деньги папа купил ягнят и  самое
дешевое пастбище.  Это  были скалы с  редкими зелеными кочками.  Одну из
расселин мы затянули паутиной полностью,  для себя,  а  в другой сделали
только навес от дождя и ветра - для овец.
   Сперва  над  нами  насмехались:  в  тех  местах  никто  и  никогда не
занимался скотоводством.  Но местные жители и  понятия не имели,  каковы
пастухи-пауки.
   Мы можем приказать каждой овце подняться на отдельный уступ и  щипать
там травку,  можем заставить ее  вставать на задние ноги или свешиваться
вниз.  Можем почувствовать,  когда она захочет пить или устанет, когда у
нее  что-нибудь заболит.  А  люди способны только бегать вокруг стада да
кнутом щелкать.
   Потом  двоих братьев забрали осы.  Потом еще  одного.  А  когда погиб
четвертый, отец пошел в деревню, к местному кузнецу. Того звали Таро, да
продлятся бесконечно годы его жизни.  У  отца не  осталось денег,  и  он
просил кузнеца сделать пластины в  долг,  обещал осенью по два барана за
каждую.
   Вообще-то  нас в  поселке недолюбливали.  В  этих местах столб власти
поставили совсем недавно,  и люди смотрели на пауков косо.  А тут стадо.
Пришли мы на бросовые земли,  а овцы наши жирели так,  словно их молоком
откармливали.  Завидовать нам  стали.  А  это -  злое чувство.  Но  Таро
сказал: "Дети не должны умирать, будь у них две ноги или восемь".
   Так я получил первую пластину... Ты знаешь, что оса парализует пауков
только одним способом - укусом точно в нервный центр? Если закрыть спину
металлической пластинкой,  то оса потыкает,  потыкает жалом да и улетит.
Все пауки носят на спине пластины. Если, конечно, не совсем нищие.
   Я  страшно  гордился  новенькой  пластиной.   Мне  казалось,   что  я
неприступен,  как каменный утес.  Осенью мы с отцом пригнали к дому Таро
стадо из лучших баранов.  Того долго мучила совесть -  считал,  что взял
слишком много.  И выковал мне в подарок стальные когти на лапы - чтобы я
свои не поломал. У пастухов это часто бывает.
   Потом папа продал в городе стадо, и мы ушли в горы на зимовку. Спать.
   Следующий год выдался засушливым.  Лес стоял желтый,  на полях ничего
не росло.  Голодали все,  кроме наших овец.  Да еще семью Таро мы иногда
подкармливали.  Местные почему-то решили, что засуха из-за нас, и хотели
убить.  Мы два дня просидели на скалах.  Вместе с  овцами.  Потом пришла
армия,  и  бунтовщиков  разогнали.  Трое  моих  братьев  ушли  вместе  с
солдатами.  Они стали "связистами".  Знаешь, сидят в домиках на дорогах,
на расстоянии три-четыре перехода друг от друга, и сообщения из города в
город передают. Работа сытная и простая.
   Примерно через неделю дом кузнеца сгорел.  Может,  подожгли, а может,
просто беда случилась. Мы тогда оставили двоих братьев при стаде, а сами
пошли  помогать.  Дом  поставили вдвое больше прежнего да  еще  паутиной
проклеили для прочности.  Надеюсь,  до сих нор стоит.  Еще отец полстада
отдал Таро в долг, чтобы тот обстановку для дома купил.
   Вот после этого наша жизнь стала напоминать легенду: кузнец предложил
нам зимовать в  его доме.  И  стадо зимой держать:  осенью цены на  мясо
падают,  а по весне за тех же баранов вдвое выручить можно.  Я в тот год
первый раз  в  жизни  увидел снег.  Как  сейчас помню:  маленькое окошко
чердака,  а за ним все - белое, сверкающее. Таро тогда еще грелки купил.
Название такое сложное:  "каталитические".  Дочки его накидки нам сшили.
Три дочки у Таро было и два сына.
   Зима -  лучшее из времен года: накидку наденешь, грелку под брюхо - и
в  лес,  сонных мух и  жуков искать.  Столько дичи наловили,  что у отца
хватило денег двух  братьев отправить на  врачей учиться.  Ведь ни  один
больной никогда не может толком объяснить,  что болит и как.  Боль нужно
почувствовать самому.  А  кроме пауков никто этого не  умеет.  Потому-то
восьмилапые доктора без людей-помощников существуют,  а людей-врачей без
пауков-помощников нет.
   После зимовки в  доме  Таро я  начал понимать,  что  такое дружба.  Я
всегда был готов на все ради своих братьев.  Но они -  родичи. Точно так
же  я  был  готов на  все ради любого из  семьи кузнеца.  Сыновей Таро в
поселке быстро отучились задирать:  мы с братьями прилетали мгновенно. К
дочкам стали относиться с уважением.  Они нам тоже всегда помогали. Ведь
мы,  пауки,  не имеем рук.  Я даже пластину у себя на спине закрепить не
могу.  И ограду отремонтировать не могу, и колтун у овцы вычесать... Так
вот -  пока я жил в поселке,  то чувствовал себя так, словно руки у меня
есть.
   Но  на третий год,  отгоняя стадо в  город,  отец взял меня с  собой.
Продали мы овец,  потом отвел папа меня к  высокому каменному дому.  Три
этажа,  стеклянные окна,  медный колокольчик у дверей. Навстречу выходит
махонький такой паучок,  старый,  как  вершины Хайбада.  Когти все лаком
покрыты, пластина на спине серебряная.
   "Здоровье твоему дому,  Лун",  -  сказал отец,  и я понял,  что стану
переводчиком.
   Обучение старик начал с того,  что мы с ним ходили по рынку и слушали
разговоры.  Лун  учил  меня  различать,  когда  человек хочет  оскорбить
собеседника и  когда это  получается случайно,  когда обижается и  хочет
обиду скрыть,  а  когда хочет,  чтобы она  стала заметна,  как  выражает
радость и  как  скрывает ее...  И  еще  многому,  многому другому.  Ведь
переводчик  должен   полностью  воспринять  мысль,   которую   один   из
собеседников хочет выразить, и очень точно передать ее другому.
   Только через месяц Лун первый раз взял меня на  настоящие переговоры.
Два  торговца  пытались  определить цену  повозки  со  шкурками радужных
гусениц.  Там,  в  темной и душной конторе,  я молчал,  но,  когда купцы
ударили по рукам, расплатились и отправились обмывать сделку, спросил:
   "Скажи, Лун, почему ты не перевел, что шкуры плохо выделаны?"
   "А  откуда  ты  знаешь?"  -  не  поверил  старик.  "Приезжий торговец
вспоминал,  что  при  дублении  кожевенники пользовались слишком  старым
раствором, и через год кожа загниет".
   В  тот раз старик не ответил,  велел только помалкивать при следующих
клиентах.  Но следующие были честными. Рыбак продавал свой улов и все не
знал,  как  доказать,  что рыба коптилась самым лучшим образом.  Заезжий
гость оказался прижимистым и  цену настоящую так и  не  дал.  Хотя знал,
желтомордый, - товар отменный.
   Потом Лук меня уже сам расспрашивал, кто чего сказать хотел, кто чего
вспомнил...  Ну а  на третьих переговорах был я  помощником в  последний
раз.  Впервые тогда князя увидел...  Зал во дворце огромным - хоть салют
устраивай,  -  окна  высокие,  широкие,  верх из  настоящего програчного
стекла.  Паркет лакированный.  Люстра размером с  поселковую избу.  А  в
самом центре этого громадного зала - маленький столик на двух человек. С
одной стороны князь сидел, а напротив - гость его, барон. По сторонам мы
с  Луном -  переводчики.  Барон все просил помощь ему дать,  с  местными
пауками справиться.  А  князь и не отказывал,  и согласия не давал...  А
барон все думал, что переводчик бестолковый. Так и ушел ни с чем, только
разозлился.
   Как гость дверьми хлопнул, Лун ко мне поворачивается и предлагает:
   "Расскажи-ка, сынок, о чем я тут перевести забыл".
   "О том,  -  говорю,  -  что барон со своими смертоносцами замирился и
армию готовит, а помощь приехал просить, чтобы слабым прикинуться, чтобы
князь западные рубежи усиливать не стал".
   "Так и хотел сказать?" - удивился князь.
   "Нет, - отвечаю, - это он скрыть хотел. Только он хитрость эту затеял
зря.  Ты,  князь, забеспокоился, что волнения на наши земли перекинуться
могут, и решил вместо новобранцев опытных воинов на западе поставить".
   Посмотрел на меня князь молча и подумал:
   "Такого "переводчика" нужно или казнить немедля, или слугой преданным
сделать".
   Опустился я тут же на колени и сказал:
   "Клянусь служить тебе,  князь,  пока силы есть в  теле,  и  ни о чем,
кроме блага твоего, не думать".
   Князь расхохотался, снял перстень с руки, протянул Луну:
   "Это тебе, паук, за хорошую работу".
   Потом второй снимает:
   "Это тебе, паук, за хорошие вести".
   Потом третий берет:
   "Это тебе, паук, за твоего ученика и моего нового слугу".
   Потом повернулся ко мне, рассмеялся добродушно:
   "А  тебе ничего не  дам.  Чует мое сердце -  не  обойдут тебя награды
стороной!"
   Вот  так  и  стал  я  личным  переводчиком князя.  Простился с  Луном
навсегда и переселился во дворец. Старик на прощание один совет дал:
   "Запомни,  сынок,  самое главное в  этом мире не золото и  не власть.
Самое главное -  мастерство.  Будешь мастером в своем деле -  получишь и
богатство,   и  почести.  Нет  -  никакие  деньги  не  помогут.  У  тебя
удивительный талант,  Тройлек,  и вряд ли кто-нибудь сможет научить тебя
мастерству.  Ты должен постигать его сам. Не останавливайся, не засыпай,
не радуйся тому, что умеешь. Совершенствуйся".
   Если бы не эти слова, я, может, и вправду сидел бы в своей комнате от
переговоров до переговоров, но теперь твердо решил искать для себя новые
возможности.  Целыми днями ходил по дворцу, смотрел по сторонам и думал:
"А не смогу ли я что-нибудь здесь сделать?"
   И скоро нашел... Отправился к князю и спросил:
   "Зачем преступников в  подвале пытают?  Они  думают только о  боли  и
ничего ответить не способны".
   "А что же мне,  целоваться,  что ли,  с предателями?!" -  разгневался
князь. Но я не испугался:
   "Нужно просто спрашивать.  Тогда  они  волей-неволей будут вспоминать
все, что нужно".
   "Вспомнить мало. Они должны все рассказать".
   "Необязательно. Я и так услышу..."
   Вот так заработал я свою первую награду. Когда пойманным преступникам
задавали  вопросы,   я  на  них  отвечал.  А  если  кого  подозревали  в
предательстве,  но не знали, что спросить, то просто рассказывали всякие
байки.  У человека возникали невольные ассоциации, из которых тоже можно
немало узнать.  Вторую награду получил, когда во время Короткой Войны, в
походе,  услышал мысли стоящих в  засаде баронов.  И вместо того,  чтобы
внезапно напасть, они сами попали под нежданный удар...
   - Постой,  -  перебил похолодевший Найл,  до  которого стал  доходить
истинный  смысл  монолога смертоносца,  -  так  ты  сейчас  что...  меня
допрашиваешь?
   - Да,  -  подтвердил Тройлек,  - и очень успешно. Когда я рассказывал
легенду о  князе Горхоре,  ты подумал,  что люди в  вашем городе слабы и
трусливы,  а жуки-бомбардиры эгоистичны и при любой опасности запрутся в
своем квартале.  Так  что  вам  никогда не  выставить для обороны города
боеспособной армии. А когда я говорил о паучьих самках, ты вспомнил, что
у  вас  паучат никто  ничему не  учит.  Они  растут дураками,  не  имеют
никакого  имущества,  ловят  по  помойкам крыс  и  притом  считают  себя
"свободными владыками мира".
   Когда я  говорил о пастухах,  то узнал,  что в городе пауки не делают
ничего, ничего не имеют и защищать им нечего.
   Когда я  говорил об отцовском гнезде,  то ты вспомнил про симпатичный
домик  какой-то   "принцессы",   который  вполне  подойдет  для  местной
резиденции князя,  а  твой  дворец  я  возьму себе.  Город  взять  будет
нетрудно... Сейчас ты подумал о том, что по следам вашей армии мы выйдем
к морю,  а оттуда можно добраться в город только водой.  Нам нужно будет
повернуть от озера на восток и идти до реки...
   Так вот, за взятие города меня наградят твоим дворцом... Ты подумал о
том,  что  у  Черной Башни разобрана оборонительная стена,  а  в  других
местах она наполовину осыпалась...  И  что Смертоносец-Повелитель сможет
собрать только охрану дорог, острова детей, пещер мертвых, дома рождений
- тысячи три пауков, не больше.
   А когда я расположусь в твоем дворце,  то выпишу себе самую крупную и
здоровую самку. Мои дети родятся... О, оказывается ваше население просто
вырождается?!  Ничего,  у  нас  найдется  много  желающих переселиться в
пустой и богатый город...
   Найл зажал уши руками,  но слова смертоносца звучали прямо в мозгу. В
отчаянии  правитель  попытался  отгородиться от  речей  паука  мысленной
стеной,  заблокировать ее,  но  безуспешно -  ему никогда не приходилось
делать такого, он просто не умел закрывать сознание, как оконные ставни.
   Паук  неторопливо шел  рядом,  строя  планы будущей жизни и  радостно
выхватывая из  сознания Найла самые неожиданные воспоминания.  Правитель
изо всех сил старался избавиться от мыслей -  не вспоминать,  не думать,
не  слышать.   И   в   конце  концов,   измотанный  жарой,   усталостью,
переживаниями,  напряжением мозг не выдержал:  Найл запутался в  ногах и
упал, ткнувшись головой в песок.
   Сквозь розовый туман,  в  котором тут и там вспыхивали огоньки,  Найл
услышал осторожный вопрос-просьбу:
   - Как ты себя чувствуешь, Посланник Богини? Береги себя, ты нам очень
нужен...
   - Дравиг?.. - с надеждой спросил Найл.
   - Это начальник охраны Смертоносца-Повелителя?
   Туман постепенно рассеивался. Найл увидел рубиновое утреннее солнце и
понял,  что пробыл без сознания около полусуток. Значит, это был не бред
от теплового удара... Он действительно в плену.
   Правлитель сидел  на  спине  таракана.  Точнее -  стоял  на  коленях.
Мягкое,  удобное войлочное седло - небольшое углубление позволяло стопам
находиться в нормальном положении, широкий ремень проходил под коленями,
плотно и надежно удерживая ноги на одном месте.  Да, в таком седле не то
что по отвесной стене, вниз головой путешествовать можно.
   Движения  совершенно не  ощущалось.  Просто  уходили  назад  барханы,
мелькали серые кусты.  Тройлек молчал,  давая пленнику отдохнуть,  но за
мыслями Найла следил внимательно:  стоило правителю вспомнить,  что  вон
там,  за дюной, росли арбузы, как туда немедленно свернули два дикаря, и
вскоре из низины донеслись их довольные крики.
   Найл  попытался  думать  о  чем-нибудь  постороннем:   о  пустыне,  о
тарантулах  и  сколопендрах,   о  дрофах  и  стрекозах,  о  зарослях  на
побережье.  Но  мысли  невольно соскальзывали на  корабли  -  на  ладьи,
гребцов,  надсмотрщиц,  на то,  что у  пришельцев командует князь,  а  в
городе всем  руководят женщины...  Правитель спохватывался,  возвращался
мыслями к  морю,  его волнам и бухтам,  и вспоминал солеварню на берегу,
опять спохватывался,  и  так  происходило бесконечное число раз.  Иногда
Найлу казалось, что Тройлек даже покрякивает от удовольствия.
   Вечером Найла  заботливо сняли  с  "коня",  выделили крупную,  жирную
копченую  рыбину  и  большой  ломоть  арбуза.  Для  сна  дали  войлочную
подстилку.  Утром -  снова в седло, но теперь княжеский переводчик опять
стал предаваться воспоминаниям.  Правда,  делал это  без особого азарта:
наверное,  перестал  "слышать"  что-то  новое.  Когда  впереди  блеснула
поверхность озера, паук и вовсе бросил пленника и убежал.
   Отношение дикарей к  Найлу сразу изменилось -  на  привале его  грубо
связали и бросили под кустом. Кормить и поить не стали.
   Увидеть со своего места Найл ничего не мог, но по нестройным выкрикам
и  обрывкам мыслей понял,  что захватчики устроили разгульный праздник в
честь победы. В пустыне, естественно, было не до развлечений.
   Правитель постарался освободиться -  шевел