меч, так я  бы
тебя...
   - Молчи! - ревет Святополк, с глазами красными, выпученными. - Ты во всем
виноват! Меньше перед ханом хвастать надо было; а до девятого  дня  они  все
равно не выдержат! Все равно передохнут все; как скелеты иссохнут!  Так  что
награда мне, а тебе одни ятаганы достанутся, братец!
   Юрий аж взвился, с цепи рвется, зубами скрипит, изо рта  его  пена  идет,
слова уж вымолвить не может; только брату своему глотку перегрызть жаждет.
   Потом, сил не осталась - все их на ругань истратили; скованные лежат, изо
рта пена идет; лица темные, страшные - все замышляют, как бы всех соперников
извести, как бы выпутаться, да еще бы выгоду из этого извлечь. Отец для  них
- золотая монета, мать - камушек драгоценный; сестра - пряжка с  жемчужиной;
родина - сундук со златом.
   А тем временем, во граде и впрямь бедствие с  водой:  источник  перекрыт;
люди бы снег в воду плавили, да давно уж  весь  снег,  от  пожаров  растаял,
давно уж на улицах только пепел лежит, а с неба ни снежинки.
   На главной площади городской Ольга к небу руки подняла; о дожде,  о  силе
ветра, песнь всей силой возвела.
   И звала она владыку ветров; птиц молила, чтоб из теплых  стран  они  тучи
дождевые призвали. Так, в пении усердном, день и ночь проходит; от усталости
уже не стоит на ногах Ольга, на колени опустилась;  небу,  месяце,  звездам,
владыке небесному о дожде молится.
   Кто видел ее тогда, молвил: вон святая, дух небесный,  из  света  лунного
сотканный, песнь горькую поет, за нас всех молится...
   И на девятый день, когда  уж  многие  совсем  засыхать  без  воды  стали,
поднялась с юга огромная, в пол неба, чернотой клубящаяся,  синими  молниями
озаряемая туча.
   Молятся татары своим богам, Ольга же кричит из последних сил:
   - Принесите на главную площадь все чаны, да бочки, какие у вас есть!
   Крикнула, да и упала -  лежит  без  движенья,  бледная,  холодная,  точно
мертвая; князь-отец плачет - слезы глотает, скорее в терем ее нести велит.
   А горожане уж чаны, да бочки на площадь  несут  -  только  принесли,  как
туча, словно выжалась над ними; всех напоила, да и все  заполненное  светлой
влагой родниковой заполнила.
   Силы та влага чудодейственная вернула; готовы люди  за  свободу  свою  до
последнего биться; ну а татарам, со  стен  велят  вовсвоясе  убираться;  все
равно - ничего, кроме пепелищ они не получат...
   В ярости велит хан татарский привести к себе Святополка и Юрия:
   - Ну, изменники, велю вас сейчас зарубить!
   Трясутся от страха Святополк и Юрий; сами бледные, от злобы иссушенные, с
глазами воспаленными; забыли о чести своей, обо всем забыли, кроме того, как
бы шкуру свою спасти. Ползают в ногах у хана, друг друга  отталкивают,  дабы
ноги его облобызать; наперебой бормочут:
   - Это все моя сестра: она злодейка-колдунья!...
   - Не знал я, что она, нечистая, тучами повелевать умеет!..
   - Прости меня, владыка; что угодно исполню!
   - Дай нож - убью чародейку!..
   - Отец ее - мой отец, а вот мать - дьяволица!
   - Ах, вы, шайтаны! - брезгливо отпихивал их ногой хан.
   - Не вели, казнить! - вопят предатели.
   - Есть замысел у меня!
   - И у меня замысел!
   - Отпусти меня во град: пусть приду во рванье, да  окровавленный;  скажу,
что дрались до последнего, но пали наши города.
   - Да: поверит, пустит нас отец; мы же  момент  улучим,  да  ворота  тебе,
владыка откроем!
   - Ты только награди меня!
   - Нет меня!
   Сморщился от  отвращенья  хан;  уж  собрался  казнить  подлецов,  да  тут
подумал, что все ж, если сослужат они службу - меньше крови прольется.
   - Ладно, получите награду по делам вашим!.. А ну-ка, воины мои, отделайте
их так, чтоб поверил князь, что последними  из  градов  павших  они  к  нему
прорвались!
   Опять ползают на коленях  Святополк  с  Юрием;  ханскую  ногу  поцеловать
хотят, он же отталкивал их.
   - Не надо нас бить, а то у нас сил ворота открыть не останется!
   - Изорвите им одежды, тела до крови изрежьте, но чтоб не было опасно  для
их жизни!
   Трясется Святополк, трясется Игорь; смотреть на них страшно, того и гляди
на части, от страха рассыплются: уж и слова вымолвить не могут.
   В тот же день, уже на закате, пробрались они к городским воротам, стонут:
   - Впустите нас скорее, за нами погоня!
   Глянули охранники - что за чудо:  сыны  княжеские  да  такие,  что  и  не
узнать:  ладно  -  лохмотья,  ладно  -  кровь;  самое  жуть   -   лица   их.
Нечеловеческие - темные, словно изнутри  выжженные;  глаза  кровавые,  стоят
трясутся, да еще шипят что-то...
   Скорее впустили их воины, к князю ведут.
   Князь от усталости  весь  исхудал;  заботами  народа  своего  мучимый  уж
несколько ночей глаз не смыкал - нахмурился, своих сынов увидев.
   - Ну рассказывайте - почто города свои оставили!
   Лгунами искусными были братья, а  чтобы  шкуру  свою  спасти  -  искренно
рассказали, как бились до  последнего,  как  единственными  в  градах  своих
остались; как с боем прорывались на помощь к отцу своему...
   Но не верил им старый князь - ибо был он человеком мудрым.
   Велел он им идти спать; а сидит думает; а в уголке все  это  время  Ольга
сидела, пряла: вот платочек какой-то спряла, в карман положила и молвит:
   - Почему ты опечалился так, батюшка, сынов своих; братьев моих  -  живыми
увидев. Разве не видишь - героями они вернулись!
   - Ах, доченька! Чисто сердце твое, не знаешь  ты  на  что  сердце  подлое
способна! Не знаешь, как дьявольская ложь все исказить может!
   - Батюшка, неужто ты что на братцев моих подумал!
   - Да, подумал. - тихо князь вымолвил. - Вот велю  гонца  на  лучшем  коне
послать! Вдруг прорвется, через заслоны вражьи - принесет весть;  впрямь  ли
города сынов пали!
   - Разреши мне, батюшка, ласточкой слетать. Весть принести, что нет лжи  в
устах братьев моих!
   - Доченька, да ты, ведь, только недавно очнулась!
   - Что же делать, батюшка, что же делать - все мы устали; но мне уж, знаю,
не заснуть. - и тихонько добавила. - Только раз, да навечно...  а  уж  перед
вечным сном - пободрствую.
   - Ну лети, доченька! - князь вздыхает. - А завтра последний бой. Пойду же
к народу своему, им в лица посмотрю. Если нужно, слово скажу... хоть, каждый
и так уже все знает...
   Выбежала на площадь Ольга, в небо ласточкой взмыла: сквозь  ночь  быстрее
ветра  ледяного  летит.  Под  ней  костров  огненное  море;  слышит   ржанье
лошадиное; слышит хохот татарский.
   Но вот город Святополка;  вот  город  Юрию  отданный  -  стоят,  к  осаде
готовятся. Слышит Ольга в них говор русский; все поняла;  хоть  и  не  хочет
сердцем верить, а поняла...
   Горестный вопль в звездном небе раздался: вздрогнули те воины  татарские,
да люди русские, которые слышали. И шептали русские и татары:
   - То не птица, не зверь, не человек - то сама смерть кричит. - и  поближе
к своим огням жались. А Ольга стрелой в  град  к  батюшке  летит,  ласточкой
прямо в залу ворвалась,  девичий  облик  приняла;  перед  батюшкой  на  полу
рыдает, трясется; слова, от боли душевной, вымолвить не может.
   Все и без слов понял князь.
   - Что ж, за таких сынов - мне позор! А ну вести ко мне изменников!
   А в это время над лесами, над полями войском татарским заполненными, заря
кровавая уж полыхала; уж полки строились. Ждали, когда ворота откроются,  ну
а хан впереди всего войско на вороном коне золотым  ятаганом  помахивал,  на
стены смотрел...
   Когда влетела в терем княжеский Ольга-ласточка, когда к  батюшке  в  ноги
пала; Святополк и Юрий уж к воротам  прошли.  Там,  у  подъемного  механизма
несколько стражников стоят. Видят -  княжьи  сыны  идут.  Недолюбливали  они
Святополка да Юрия, знали об их грызне,  но  о  каком-либо  предательстве  и
помыслить не могли. Стоят напряженно, ждут, что князья скажут:
   - Успокойтесь, пока все спокойно. - им Святополк говорит и  сосем  близко
подходит, уж и руку к мечу своему поднимает.
   А тут со стен и кричат:
   - Началось, братии! Идет на нас море нечистое!
   Развернулись охранники на тот крик; ну а предателям только того  и  надо:
выхватили, окаянные, мечи да и порубили тех мужей в спину - никто и не  ждал
такого злодейства неслыханного; никто и не понял в чем дело.
   Только видят: ворота открыты и летят в них конники татарские  без  конца,
без края. Все люди, и князь, и Ольга -  все  чуют,  как  земля  родимая  под
землями трясется; все  слышат,  как  воздух  морозный  криками  ненавистными
полнится.
   Ворвались в град татары - впереди всех хан, золотым ятаганом  помахивает,
крови, волк степной, жаждет. Бегут  к  нему  Светополк  и  Юрий,  от  страха
трясутся, каждый визжит:
   - Это я ворота открыл, мне награда!
   - Верю, верю! - усмехнулся хан. - Обещал я каждому награду  по  заслугам.
Получите же, предатели родительского дома! Вот тебе!.. Вот и тебе!
   Взмахнул ятаганом - Святополка зарубил; второй  взмахнул  -  Юрия.  Те  и
молвить ничего не успели - да им и нечего было говорить...
   А на улицах сеча началась. На каждом шаге, на каждой  пяти  земли  завалы
тел оставались. Каждый русский, за десятерых, за сотню дрался; жены за детей
своих дрались; дети за матерей, за отцов. Страшен был тот бой.
   Летел черный ворон по небу: видел вскрылась  рана  -  из  ворот  кровавые
потоки все поля окрест залили; в небе вместо света дня - кровь сгустилась...
   Сталь звенит, люди зубами скрипят, в смерть бросаются, но не отступают ни
на шаг: где стояли, падают телами врагов окруженные, ятаганами изрубленные.
   Великие потери несет войско татарское, рассвирепел, глядя на то хан:
   - Никого не жалеть! То не люди - то все шайтаны!
   Никто и не молил о пощаде; вот  остались  стоять  перед  теремом  княжьим
последние бойцы; все меньше и меньше их.
   Вот три фигурки, черным морем окруженные остались: старый  князь,  Ольга,
да еще та девочка, которую в холодную ночь согрела княжна.
   Больше никого во всем городе не осталось - все иные уж кровь  свою  полям
родным отдали. Плачет старый князь:
   - Где вы братья мои, князья! Почто не соединили свои рати  супротив  сего
моря черного! Вижу горе простого народа; вижу дым кровавый! По  тебе,  земля
родная, разъединенная, кровью затопленная, но,  все  ж,  сынами  и  дочерьми
своими прекрасная - по тебе сей плач!
   Трое морем окружены стоят они, и говорит князь Ольге:
   - Я умру, как и все люди мои - с мечом в руках: но  почто  умирать  тебе,
молодой! Ты ведь так много, для свободы своей стороны совершить еще  можешь!
Почто умирать так скоро! Лети, ласточкой! Молю, доченька!
   - Ты, батюшка, говоришь я молода, но девочка эта еще моложе. Так пусть же
она и летит!
   Нагнулась к ней, в очи, взглянула; и тихо, но проникновенно  той  девочке
шепнула:
   - Ты лети сейчас ласточкой быстрокрылой! Лети от  дымов  дальше;  лети  в
леса глухие, темные! Возьми мою силу колдовскую и вот это... - вынула  Ольга
из кармана платочек, который, вышила последнем.
   И на платочке том не колдовством, но силой души Олиной вышит был  простор
стороны ее родной, там и поля колосистые, и реки, и леса, и горы дальние  за
ним; над всем простором том небо златистое и в небе  том,  над  всею  землею
раскрыла крылья ласточка - точно живая, того и гляди слетит с платка, в небо
устремится.
   Вокруг воины татарские шумят: рады, что захвачен город, а они  живы.  Сам
хан татарский кричит, чтоб сдавались последние трое.
   - Ну, прощай, родненькая. - шепнула Ольга, поцеловала на прощанье девочку
и с поцелуем тем в уста ее колдовство свое  вдохнула,  отдала  ей  платочек:
глядь, а девочки уже и нет - маленькая, юркая ласточка в  небо  взметнулась,
да и затерялась сразу в выси...
   А там, над главами их, уж нет крови - одна синева, да такая чистая, такая
прозрачная, что кажется; сквозь нее и иное, вечное небо видно.
   Легко на душе и Ольги, обняла она отца, потом в молитве смиренной к  небу
руки воздала - тут и зарубили тела их ятаганами.
   Город назвали злым и дабы и памяти о нем не осталось, сожгли там все, что
можно было сжечь, а все что нельзя - разрушили, с землей сравняли.
   Узнали про то жители других двух  городов  княжества  -  тех  самых,  где
правили когда-то Святополк, да  Юрий;  узнали  про  предательство  подлое  -
сместили приспешников тех князей недостойных; поставили в  начальники  людей
преданных.
   Вспоминали про Ольгу и до последнего бились; вновь кровь поля заливала, и
вновь на каждом шагу завалы из тел вражьих громоздились.
   - Шайтаны, а не люди! - неистовствовал хан и велел  те  два  города  тоже
сравнять с землей. Бывший же при хане мудрец сказал тогда:
   - Через век или через два, свергнут они твоих потомков, хан; воспрянут  в
новых силах, объединенные. Всегда, пока будут гореть среди них такие сердца,
как у той княжны, будет сиять славой сия земля.
   Вздохнул хан, взглянул на свое обмелевшее море и ничего не сказал.
   Что же касается  девочки,  спасенной  Ольгой,  то  она,  слушаясь  совета
молодой княжны, долетела до дальних и  дремучих  лесов;  с  высоты  небесной
увидела над лесными далями дымок печной, да и осталась в той деревеньке.
   Вскоре стали приходить туда люди, от ига свободы  ищущие;  построили  там
село, а потом и крепость.
   Из девочки выросла прекрасная, сильная сердцем  девушка.  Всегда  помнила
она княжну-Ольгу и платочек с ласточкой у самого сердца хранила.
   Мудростью,  добродетелью  и  отвагой  заслужила   она   уважение,   стала
правительницей в той крепости; организовала сильные отряды, во главе которых
совершила до конца своей жизни много славных деяний во благо отечества.
   Но это уже другая история.

                                            *              *               *

   Лес шумел, со всех сторон слышалась капель. Светолия, когда  ступили  они
на озерный лед, под которым плавно передвигалось злато, молвила:
   - Теперь до ноября не будет снегопадов; но с каждым  днем  все  больше  и
больше света из поднебесья будет литься.
   - Хорошо бы... - улыбнулся солнечному ветерку Сережа. -  Да,  конечно,  я
понимаю: в любые времена  находились  такие  предатели,  подлецы  -  неважно
терема их окружают иль наши домищи - все равно сердце у них подлое. И во все
времена были прекрасные люди; как Лученица, как Береза,  как  княжна  Ольга.
Спасибо, спасибо тебе Светолия: после слов твоих - полегчало на сердце.
   Поглощенный своими чувствами, Сережа и не заметил, как расступились  пред
ними березы, как потом вошли они в золотое облако у корней дуба - вот уже  и
прекрасный зал.
   По стенам стекали резвые ручейки и по ложбинкам в светло-бирюзовом  полу,
сливаясь с водами фонтана, спешили в лес.
   Сережа подбежал к фонтану и испил из него, отчего за спиной  его  выросли
крылья и он, чирикая, пронесся по залу, и уселся на плечо Светолии.
   Он не пугался, не удивлялся; просто, открывал мир  почему-то  скрытый  от
него ранее - живущий по своим непонятным для него, но  (как  он  чувствовал)
более гармоничным законом.
   - В прошлый раз я обещала  познакомить  тебя  со  своими  белыми  мышами.
Хочешь ли? - спрашивала Светолия, поглаживая птичку-Сережу.
   - Чик-чирик! Конечно!
   По ступеням окруженным бирюзовой глубиной, Светолия опустилась  в  весьма
просторную залу, стены которой покрывали  переплетенные  корни  дуба.  Среди
этих корней видны были маленькие дверки, из которых сильно пахло сыром;  так
же, в центре залы сияло око-озерцо, наполненное чем-то столь же  ярким,  как
плоть солнца.
   Вот дверки стали открываться и из них  выбегать  белые  мыши  с  золотыми
глазами, каждая метровых размеров, каждая стройная как голубка небесная.
   - Сережа, Сережа! - пропела одна из мышей. - Хочешь  ли  продолжить  свое
путешествие за золотой рыбкой?
   - Хочу, чир-чирик!
   - Тогда - лети в солнечное око!
   Сережа пронесся над мышами; чирикнул каждой из  них  приветствие,  а  они
махали ему лапками.
   - Мы скоро встретимся! - пискнула одна из мышек.  -  Там  и  познакомимся
поближе!
   Сережа бросился  в  солнечную  плоть,  которая  распахнула  ему  объятия,
вытянулась к нему из центра залы, и вот он уже обнаружил себя стоящим на том
самом, широком травянистом раздолье; которое так жутко  обратилось  ночью  в
ржавый, полный чудищ лабиринт.
   - Ну что теперь куда. - не спрашивал, а  просто  так  говорил  Сережа;  и
хоть, белка побежала впереди, указывая дорогу  к  морю,  мальчик  чувствовал
себя свободным - по настоящему свободным! Его не пугало, что он  в  каком-то
ином мире - это мир был таким же родным, близким, как и лесной мир. Главное,
что он был самим собой, и его окружало, то,  что  он  хотел  бы,  чтобы  его
окружало.
   Вот белочка запрыгала по лепесткам  цветов  и  Сережа,  рассекая  грудью,
колышущееся море побежал за ней. Несколько раз он падал, и со смехом катился
по теплой земле; тут же вскакивал и бежал за нею  дальше.  Так  продолжалось
час, а, может, и много и больше - счастливые забывают,  что  есть  время;  а
усталость, если  она  и  была  до  того,  так  вылетела,  через  оказавшиеся
обнаженными ступни в благодатную, мягкую землицу.
   Тут под ним открылся овраг, по дну которого спешил весьма глубокий поток.
Сережа, позабыв, что он уже не птица, прыгнул, взмахнул руками,  намериваясь
перелететь десять метров до другого берега и, конечно же, погрузился в воду;
белочка забарахталась с ним рядом и Сережа, первым делом, посадил ее себе на
плечо...
   Впереди стремительно  приближался  маленький  мостик,  перекинувшийся  из
одного склона оврага в другой, в одном локте от воды; на мосту  мальчик  еще
издали заметил метровых белых мышей с золотыми глазами. Они бросили, похожую
на паутину  сеть,  которая,  однако,  оказалось  достаточно  прочной,  чтобы
выдержать ухватившегося за нее Сережу.
   И вот, совсем скоро, мокрый еще мальчик сидел, заполняя собой  почти  зал
мышиного короля, сидел перед его сырным троном, весьма высоким для мышей, но
достаточным, чтобы золотые, глубокие глаза мышиного короля оказались как раз
вровень с Сережиными.
   - Ты уже познакомился с братьями моими во дворце СырСветолии.
   - Светолии. - поправил его Сережа.
   -  Не  забывай:  имена  лишь  созвучие  звуков,  обозначающих   живой   и
бесконечный мира. Мы зовем ее Сыролией, ибо сыр для нас не  просто  еда,  но
дар небес; он не только придает нам сил, но  и  возносит  к  самым  звездам.
Говорят, что в каждой головке сыра сокрыта целая вселенная...
   - Дайте я угадаю. - перебил его  Сережа,  который  едва  сдерживал  себя,
чтобы не броситься из этого тесного для него зала, на поля, на приволье  под
светлое небо. - ...Я почти  уверен,  что  вы  ждете  от  меня  какого-нибудь
подвига; чтобы я отправился куда-то и добыл что-то.
   - Тебе придется сразится...
   - Ну так я и думал! Где же змей?
   - Змея не будет. Отчасти это и твой мир Сережа... Сейчас  я  должен  тебе
кое-что показать - это совсем не приятно, страшно даже; но ты должен увидеть
кое-что.
   Из залу они прошли, в просторную даже по Сережиным меркам залу; несколько
стоявших там мышей поклонились, своему королю. В центре зала застыла  водная
гладь, а купол и стены были покрыты изумрудным налетом.
   Сережа смотрел на фигуры, которые рядком лежали возле воды.
   Он узнал водяного и русалок; узнал многих зверей, и  даже  уток,  которых
видел в прошлый раз, когда приходил в этот мир. С ужасом понял  Сережа,  что
все они мертвые, все накрыты  белыми  саванами,  но  и  под  саванами  видны
страшные раны...
   - Что случилось?
   - Ты случился, Сережа. Или забыл, как с безумными  глазами  рухнул  сюда;
как в руках твоих менялось оружие, как ты жег, рвал этим  оружием  тех,  кто
стремился к тебе на помощь?
   - Да нет - это не может быть! Это был сон!
   - Но и прошлое виденье было таким же сном.
   - Но ведь то был иной, уродливый мир!
   - Понимаешь, этот мир есть, отчасти, твое воображение. Только, все дело в
том, что все живущие в нем живут своей  жизнью,  в  независимости  от  тебя.
Просто мир этот ближе всего твоему р