Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
воспитание, его труд, его ученье служат
лишь одному: образовать его личность.
Пусть он таит про себя все, что взял у других, и предает гласности
только то, что из него создал. Грабители и стяжатели выставляют напоказ
выстроенные ими дома и свои приобретения, а не то, что они вытянули из
чужих кошельков. Вы не видите подношений, полученных от просителей
каким-нибудь членом парламента; вы видите только то, что у него обширные
связи и что детей его окружает почет. Никто не подсчитывает своих
доходов на людях; каждый ведет им счет про себя. Выгода, извлекаемая
нами из наших занятий, заключается в том, что мы становимся лучше и
мудрее.
Только рассудок, говорил Эпихарм [15], все видит и все слышит;
только он умеет обратить решительно все на пользу себе, только он
располагает всем по своему усмотрению, только он действительно деятелен
- он господствует над всем и царит; все прочее слепо, глухо, бездушно.
Правда, мы заставляем его быть угодливым и трусливым, дабы не
предоставить ему свободы действовать хоть в чем-нибудь самостоятельно.
Кто же спрашивает ученика о его мнении относительно риторики и
грамматики, о том или ином изречении Цицерона? Их вколачивают в нашу
память в совершенно готовом виде, как некие оракулы, в которых буквы и
слоги заменяют сущность вещей. Но знать наизусть еще вовсе не значит
знать; это - только держать в памяти то, что ей дали на хранение. А тем,
что знаешь по-настоящему, ты вправе распорядиться, не оглядываясь на
хозяина, не заглядывая в книгу. Ученость чисто книжного происхождения -
жалкая ученость! Я считаю, что она украшение, но никак не фундамент; в
этом я следую Платону, который говорит, что истинная философия - это
твердость, верность и добросовестность; прочие же знания и все, что
направлено к другой цели, - не более как румяна.
Хотел бы я поглядеть, как Палюэль или Помпеи - эти превосходные
танцовщики нашего времени - стали бы обучать пируэтам, только проделывая
их перед нами и не сдвигая нас с места. Точно так же многие наставники
хотят образовать нам ум, не будоража его. Можно ли научить управлять
конем, владеть копьем, лютней или голосом, не заставляя изо дня в день
упражняться в этом, подобно тому как некоторые хотят научить нас здравым
рассуждениям и искусной речи, не заставляя упражняться ни в
рассуждениях, ни в речах? А между тем, при воспитании в нас этих
способностей все, что представляется нашим глазам, стоит назидательной
книги; проделка пажа, тупость слуги, застольная беседа - все это новая
пища для нашего ума.
В этом отношении особенно полезно общение с другими людьми, а также
поездки в чужие края, не для того, разумеется, чтобы, следуя обыкновению
нашей французской знати, привозить с собой оттуда разного рода сведения
- о том, например, сколько шагов имеет в ширину церковь Санта-Мария
Ротонда [16], или до чего роскошны панталоны синьоры Ливии, или, подобно
иным, насколько лицо Нерона на таком-то древнем изваянии длиннее и шире
его же изображения на такой-то медали, но для того, чтобы вывезти оттуда
знание духа этих народов и их образа жизни, и для того также, чтобы
отточить и отшлифовать свой ум в соприкосновении с умами других. Я бы
советовал посылать нашу молодежь за границу в возможно более раннем
возрасте и, чтобы одним ударом убить двух зайцев, именно к тем из наших
соседей, чья речь наименее близка к нашей, так что, если не приучить к
ней свой язык смолоду, то потом уж никак ее не усвоить.
Недаром все считают, что неразумно воспитывать ребенка под крылышком
у родителей. Вложенная в последних самой природой любовь внушает даже
самым разумным из них чрезмерную мягкость и снисходительность. Они не
способны ни наказывать своих детей за проступки, ни допускать, чтобы те
узнали тяжелые стороны жизни, подвергаясь некоторым опасностям. Они не
могут примириться с тем, что их дети после различных упражнений
возвращаются потными и перепачкавшимися, что они пьют, как придется, -
то теплое, то слишком холодное; они не могут видеть их верхом на
норовистом коне или фехтующими с рапирой в руке с сильным противником,
или когда они впервые берутся за аркебузу. Но ведь тут ничего не
поделаешь: кто желает, чтобы его сын вырос настоящим мужчиною, тот
должен понять, что молодежь от всего этого не уберечь и что тут, хочешь
не хочешь, а нередко приходится поступаться предписаниями медицины:
Vitamque sub divo et trepidis agat
In rebus [17].
Недостаточно закалять душу ребенка; столь же необходимо закалять и
его тело. Наша душа слишком перегружена заботами, если у нее нет
должного помощника; на нее тогда возлагается непосильное бремя, так как
она несет его за двоих. Я-то хорошо знаю, как тяжело приходится моей
душе в компании со столь нежным и чувствительным, как у меня, телом,
которое постоянно ищет ее поддержки. И, читая различных авторов, я не
раз замечал, что то, что они выдают за величие духа и мужество, в
гораздо большей степени свидетельствует о толстой коже и крепких костях.
Мне довелось встречать мужчин, женщин и детей, настолько
нечувствительных от природы, что удары палкою значили для них меньше,
чем для меня щелчок по носу: получив удар, такие люди не только не
вскрикнут, но даже и бровью не поведут. Когда атлеты своею выносливостью
уподобляются философам, то здесь скорее сказывается крепость их мышц,
нежели твердость души. Ибо привычка терпеливо трудиться - это то же, что
привычка терпеливо переносить боль: labor callum obducit dolori [18].
Нужно закалять свое тело тяжелыми и суровыми упражнениями, чтобы
приучить его стойко переносить боль и страдания от вывихов, колик,
прижиганий и даже от мук тюремного заключения и пыток. Ибо надо быть
готовым в к этим последним; ведь в иные времена и добрые разделяют порой
участь злых. Мы хорошо знаем это по себе! Кто ниспровергает законы, тот
грозит самым добропорядочным людям бичом и веревкой. Добавлю еще, что и
авторитет воспитателя, который для ученика должен быть непререкаемым,
страдает и расшатывается от такого вмешательства родителей. Кроме того,
почтительность, которою окружает ребенка челядь,, а также его
осведомленность о богатстве и величии своего рода являются, на мой
взгляд, немалыми помехами в правильном воспитании детей этого возраста.
Что до той школы, которой является общение с другими людьми, то тут
я нередко сталкивался с одним обычным пороком: вместо того, чтобы
стремиться узнать других, мы хлопочем только о том, как бы выставить
напоказ себя, и наши заботы направлены скорее на то, чтобы не дать
залежаться своему товару, нежели чтобы приобрести для себя новый.
Молчаливость и скромность - качества, в обществе весьма ценные. Ребенка
следует приучать к тому, чтобы он был бережлив и воздержан в
расходовании знаний, которые он накопит; чтобы он не оспаривал глупостей
и вздорных выдумок, высказанных в его присутствии, ибо весьма невежливо
и нелюбезно отвергать то, что нам не по вкусу. Пусть он довольствуется
исправлением самого себя и не корит другого за то, что ему самому не по
сердцу; пусть он не восстает также против общепринятых обычаев. Licet
sapere sine pompa, sine invidia [19]. Пусть он избегает придавать себе
заносчивый и надменный вид, избегает ребяческого тщеславия, состоящего в
желании выделяться среди других и прослыть умнее других, пусть не
стремится прослыть человеком, который бранит все и вся и пыжится
выдумать что-то новое. Подобно тому как лишь великим поэтам пристало
разрешать себе вольности в своем искусстве, так лишь великим и
возвышенным душам дозволено ставить себя выше обычая. Si quid Socrates
et Aristippus contra morem et consuetudtnem fecerint, idem sibi ne
arbitretur licere: magnis enim illi et divinis bonis hanc licentiam
assequebantur [20]. Следует научить ребенка вступать в беседу или в спор
только в том случае, если он найдет, что противник достоин подобной
борьбы; его нужно научить также не применять все те возражения, которые
могут ему пригодиться, но только сильнейшие из них. Надо приучить его
тщательно выбирать доводы, отдавая предпочтение наиболее точным, а
следовательно, и кратким. Но, прежде всего, пусть научат его склоняться
перед истиной и складывать перед нею оружие, лишь только он увидит ее, -
независимо от того, открылась ли она его противнику или озарила его
самого. Ведь ему не придется подыматься на кафедру, чтобы читать
предписанное заранее. Ничто не обязывает его защищать мнения, с которыми
он не согласен. Он не принадлежит к тем, кто продает за наличные денежки
право признаваться в своих грехах и каяться в них. Neque, ut omnia quae
praescripta et imperata sint, defendat, necessitate ulla cogitur [21].
Если его наставником будет человек такого же склада, как я, он
постарается пробудить в нем желание быть верноподданным, беззаветно
преданным и беззаветно храбрым слугой своего государя; но, вместе с тем,
он и охладит пыл своего питомца, если тот проникается к государю
привязанностью иного рода, нежели та, какой требует от нас общественный
долг. Не говоря уже о всевозможных стеснениях, налагаемых на нас этими
особыми узами, высказывания человека, нанятого или подкупленного, либо
не так искренни и свободны, либо могут быть приняты за проявление
неразумия или неблагодарности. Придворный не волен - да и далек от
желания - говорить о своем повелителе иначе, как только хорошее; ведь
среди стольких тысяч подданных государь отличил его, дабы осыпать
своими милостями и возвысить над остальными. Эта монаршая
благосклонность и связанные с ней выгоды убивают в нем, естественно,
искренность и ослепляют его. Вот почему мы видим, что язык этих господ
отличается, как правило, от языка всех прочих сословий и что слова их не
очень-то достойны доверия.
Пусть совесть и добродетели ученика находят отражение в его речи и
не знают иного руководителя, кроме разума. Пусть его заставят понять,
что признаться в ошибке, допущенной им в своем рассуждении, даже если
она никем, кроме него, не замечена, есть свидетельство ума и
чистосердечия, к чему он в первую очередь и должен стремиться; что
упорствовать в своих заблуждениях и отстаивать их - свойства весьма
обыденные, присущие чаще всего наиболее низменным душам, и что умение
одуматься и поправить себя, сознаться в своей ошибке в пылу спора -
качества редкие, ценные и свойственные философам.
Его следует также наставлять, чтобы, бывая в обществе, он
присматривался ко всему и ко всем, ибо я нахожу, что наиболее высокого
положения достигают обычно не слишком способные и что судьба осыпает
своими дарами отнюдь не самых достойных. Так, например, я не раз
наблюдал, как на верхнем конце стола, за разговором о красоте какой-
нибудь шпалеры или с вкусе мальвазии, упускали много любопытного из
того, что говорилось на противоположном конце. Он должен добраться до
нутра всякого, кого бы ни встретил - пастуха, каменщика, прохожего;
нужно использовать все и взять от каждого по его возможностям, ибо все,
решительно все пригодится, - даже чьи-либо глупость и недостатки
содержат в себе нечто поучительное. Оценивая достоинства и свойства
каждого, юноша воспитывает в себе влечение к их хорошим чертам и
презрение к дурным.
Пусть в его душе пробудят благородную любознательность, пусть он
осведомляется обо всем без исключения; пусть осматривает все
примечательное, что только ему ни встретится, будь то какое-нибудь
здание, фонтан, человек, поле битвы, происходившей в древности, места,
по которым проходили Цезарь или Карл Великий:
Quae tellus sit lenta gelu, quae putris ad aestu,
Ventus in Italiam quis bene vela ferat [22].
Пусть он осведомляется о нравах, о доходах и связях того или иного
государя. Знакомиться со всем этим весьма занимательно и знать очень
полезно.
В это общение с людьми я включаю, конечно, и притом в первую
очередь, и общение с теми, воспоминание о которых живет только в книгах.
Обратившись к истории, юноша будет общаться с великими душами лучших
веков. Подобное изучение прошлого для иного - праздная трата времени;
другому же оно приносит неоценимую пользу. История - единственная наука,
которую чтили, по словам Платона [23], лакедемоняне. Каких только
приобретений не сделает он для себя, читая жизнеописания нашего милого
Плутарха! Пусть, однако, наш воспитатель не забывает, что он старается
запечатлеть в памяти ученика не столько дату разрушения Карфагена,
сколько нравы Ганнибала и Сципиона; не столько то, где умер Марцелл,
сколько то, почему, окончив жизнь так-то и так-то, он принял недостойную
его положения смерть [24]. Пусть он преподаст юноше не столько знания
исторических фактов, сколько уменье судить о них. Это, по-моему, в ряду
прочих наук именно та область знания, к которой наши умы подходят с
самыми разнообразными мерками. Я вычитал у Тита Ливия сотни таких вещей,
которых иной не приметил; Плутарх же - сотни таких, которых не сумел
вычитать я, и, при случае, даже такое, чего не имел в виду и сам автор.
Для одних - это чисто грамматические занятия, для других - анатомия,
философия, открывающая нам доступ в наиболее сокровенные тайники нашей
натуры. У Плутарха мы можем найти множество пространнейших рассуждений,
достойных самого пристального внимания, ибо, на мой взгляд он в этом
великий мастер, но вместе с тем и тысячи таких вещей, которых он
касается только слегка. Он всегда лишь указывает пальцем, куда нам идти,
если мы того пожелаем; иногда он довольствуется тем, что обронит
мимоходом намек, хотя бы дело шло о самом важном и основном. Все эти
вещи нужно извлечь из него и выставить напоказ. Так, например, его
замечание о том, что жители Азии были рабами одного-единственного
монарха, потому что не умели произнести один-единственный слог "нет",
дало, быть может, Ла Боэси тему и повод к написанию "Добровольного
рабства" [25]. Иной раз он также отмечает какой-нибудь незначительный с
виду поступок человека или его брошенное вскользь словечко, - а на деле
это стоит целого рассуждения. До чего досадно, что люди выдающегося ума
так любят краткость! Слава их от этого, без сомнения, возрастает, но мы
остаемся в накладе. Плутарху важнее, чтобы мы восхваляли его за ум, чем
за знания; он предпочитает оставить нас алчущими, лишь бы мы не ощущали
себя пресыщенными. Ему было отлично известно, что даже тогда, когда речь
идет об очень хороших вещах, можно наговорить много лишнего и что
Александр бросил вполне справедливый упрек тому из ораторов, который
обратился к эфорам с прекрасной, но слишком длинной речью: "О
чужестранец, ты говоришь то, что должно, но не так, как должно" [26]. У
кого тощее тело, тот напяливает на себя много одежек; у кого скудная
мысль, тот приукрашивает ее напыщенными словами.
В общении с людьми ум человеческий достигает изумительной ясности.
Ведь мы погружены в себя, замкнулись в себе; наш кругозор крайне узок,
мы не видим дальше своего носа. У Сократа как-то спросили, откуда он
родом. Он не ответил: "Из Афин", а сказал: "Из вселенной". Этот мудрец,
мысль которого отличалась такой широтой и таким богатством, смотрел на
вселенную как на свой родной город, отдавая свои знания, себя самого,
свою любовь всему человечеству, - не так, как мы, замечающие лишь то,
что у нас под ногами. Когда у меня в деревне случается, что виноградники
прихватит морозом, наш священник объясняет это тем, что род человеческий
прогневил бога, и считает, что по этой же самой причине и каннибалам на
другом конце света нечем промочить себе горло. Кто, глядя на наши
гражданские войны, не восклицает: весь мир рушится и близится
светопреставление, забывая при этом, что бывали еще худшие вещи и что
тысячи других государств наслаждаются в это самое время полнейшим
благополучием? Я же, памятуя о царящей среди нас распущенности и
безнаказанности, склонен удивляться тому, что войны эти протекают еще
так мягко и безболезненно. Кого град молотит по голове, тому кажется,
будто все полушарие охвачено грозою и бурей. Говорил же один уроженец
Савойи, что, если бы этот дурень, французский король, умел толково вести
свои дела, он, пожалуй, годился бы в дворецкие к его герцогу. Ум
этого савойца не мог представить себе ничего более величественного, чем
его государь. В таком же заблуждении, сами того не сознавая, находимся и
мы, а заблуждение это, между тем, влечет за собой большие последствия и
приносит огромный вред. Но кто способен представить себе, как на
картине, великий облик нашей матери-природы во всем ее царственном
великолепии; кто умеет подметить ее бесконечно изменчивые и
разнообразные черты; кто ощущает себя, - не только себя, но и целое
королевство, - как крошечную, едва приметную крапинку в ее необъятном
целом, только тот и способен оценивать вещи в соответствии с их
действительными размерами.
Этот огромный мир, многократно увеличиваемый к тому же теми, кто
рассматривает его как вид внутри рода, и есть то зеркало, в которое нам
нужно смотреться, дабы познать себя до конца. Короче говоря, я хочу,
чтобы он был книгой для моего юноши. Познакомившись со столь великим
разнообразием характеров, сект, суждений, взглядов, обычаев и законов,
мы научаемся здраво судить о собственных, а также приучаем наш ум
понимать его несовершенство и его врожденную немощность; а ведь это
наука не из особенно легких. Картина стольких государственных смут и
смен в судьбах различных народов учит нас не слишком гордиться собой.
Столько имен, столько побед и завоеваний, погребенных в пыли забвения,
делают смешною нашу надежду увековечивать в истории свое имя захватом
какого-нибудь курятника, ставшего сколько-нибудь известным только после
своего падения, или взятием в плен десятка конных вояк. Пышные и
горделивые торжества в других государствах, величие и надменность
стольких властителей и дворов укрепят наше зрение и помогут смотреть, не
щурясь, на блеск нашего собственного двора и властителя, а также
преодолеть страх перед смертью и спокойно отойти в иной мир, где нас
ожидает столь отменное общество. То же и со всем остальным.
Паша жизнь, говорил Пифагор, напоминает собой большое и многолюдное
сборище на олимпийских играх. Одни упражняют там свое тело, чтобы
завоевать себе славу на состязаниях, другие тащат туда для продажи
товары, чтобы извлечь из этого прибыль. Но есть и такие - и они не из
худших,- которые не ищут здесь никакой выгоды: они хотят лишь
посмотреть, каким образом и зачем делается то-то и то-то, они хотят быть
попросту зрителями, наблюдающими жизнь других, чтобы вернее судить о ней
и соответственным образом устроить свою.
За примерами могут естественно последовать наиболее полезные
философские правила, с которыми надлежит соразмерять человеческие
поступки. Пусть наставник расскажет своему питомцу,
quid fas optare: quid asper
Utile nummus habet; patriae carisque propinquis
Quantum elargiri deceat; quem te deus esse
Iussit, et humana qua parte locatue es in re:
Quid sumus, aut quidnam victuri gignimur [27];
что означает: знать и не знать; какова цель познания; что такое
храбрость, воздержанность и справедливость; в чем различие между
жадностью и честолюбием, рабством и подчинением, распущенностью и
свободою: какие признаки позволяют распознавать истинное и устойчивое
довольство; до каких пределов допустимо страшиться смерти, боли или
бесчестия,
Et quo quemque modo fugiatque feratque laborem [28];
какие пружины приводят нас в действие и каким образом в нас возникают
столь разнообразные побуждения. Ибо я полагаю, что рассуждениями,
долженствующими в первую очередь напитать его ум, должны быть те,
которые предназначены внести порядок в его нравы и чувства, научить его
познавать самого себя, а также жить и умереть подобающим образом.
Переходя к свободным искусствам, мы начнем с того между ними, которое
делает нас свободными.
Все они в той или иной мере наставляют нас, как жить и как
пользоваться жизнью, - каковой цели, впрочем, служит и все остальное.
Остановим,