оины  на  проезжей  части  улицы.  Митя
оступился и, черпанув башмаком воду, обозвал себя раззявой. Он был недоволен
собой еще  и потому,  что  ненароком оказался  на  улице, мальчишки  которой
враждовали с юными  обитателями  Большой Болотной. Никто не  помнил: когда и
из-за  чего  возникло жестокое  противостояние, но оно  не  прекращалось,  а
длилось  год за  годом, то ослабевая -  то  усиливаясь.  Необъяснимая вражда
осложняла жизнь мальчишек двух соседних улиц, но и  разнообразила ее насыщая
ощущением постоянной опасности.
     У  Мити  еще  оставалась надежда пройти по  Кузнечной беспрепятственно.
Однако  вскоре  она иссякла: на поляне перед домом  умершего прошлой  осенью
титулярного  советника  Белошеева  четверо  пацанов  развлекались,  играя  в
"чижика". Митю сразу приметили, и игра остановилась.
     - Болотная вошь, куда ползешь? - крикнул один  из мальчишек,  в котором
Митя  узнал  Сеньку  -  Огня.  Неприятели   обступили  чужака,   не  скрывая
воинственных намерений.
     - Отвали, - сказал Митя вплотную подступившему Сеньке.
     -  А  ты  чего по нашей улице  разгуливаешь?  Драться  хочешь?  Или мое
хозяйство порушить? - Сенька, говоря так, имел ввиду свою голубятню, которой
очень дорожил, и потому в каждом пришлом видел возможного вора.
     - Хожу,  где  хочу,  - ответил Митя. - Тебя на нашей  улице намедни  не
тронули...
     - Забоялись, - зло засмеялся Сенька-Огонь. - И мы тебя не тронем,  если
полтинник дашь. Мне надо турмана выкупить. Его Ваня Кривой сманил.
     - Ты долги не отдаешь.
     - Я? Не отдаю? Гляди: вздуем!
     Драка  казалась  неизбежной,  и  опыт подсказывал  Мите, что лучше бить
первым. Но еще теплилась надежда, что все кончится миром.
     - Петьку Рябого с Абрамовской знаешь?  -  спросил Сенька, давая понять,
что у него есть сильный и влиятельный друг в уличном мире.
     - Испугался я Рябого... А ты Фешку-кузнеца с Большой Никольской знаешь?
     Сенька на миг задумался. Очевидно, Фешкино имя не  было для него пустым
звуком.
     - Максим-Дед - тоже мой лучший друг.
     Но  оказалось,  что  о Деденко  лучше было  не  вспоминать. У Сеньки  с
Максимом  имелись  старые  счеты:  они соперничали  как заядлые голубятники.
Услышав последние  Митины  слова, Сенька без промедления боднул супротивника
головой  в  грудь.  Однако Митя  успел  отступить  на  шаг  и тут  же ударил
напавшего кулаком в подбородок. Сенька мужественно стерпел боль, прошипев:
     - Держись, гимназия!
     Кузнецовские  плотно  окружили  Митю,  и  ему пришлось бы  туго, но тут
раздались свист и возглас:
     - Держись, Митяй!
     Невесть  откуда, но  очень во  время, возник Фешка. При  его  появлении
Сенька и его товарищи сначала отступили, а потом обратились в бегство...
     - Катись, Огонек, колбаской по Малой Спасской! - крикнул вслед Фешка. -
Шустрее, а не то догоним... Здорово ты рыжему двинул, я видел.
     - Да  я бы его на месте  уложил,  -сказал Митя. - Однако пойдем,  они с
подмогой вернутся...
     И приятели ушли  с  Кузнецовской.  У старушки,  сидевшей  на скамеечке,
возле е дома, они купили по жареной репе и съели. Потом прицепились  сзади к
возу сеном  и  ехали,  пока  их не согнал какой-то  дворник. Возле Казанской
церкви  два  дородных  полицейских  вели  молодого  человека  в  распахнутом
фризовом  пальто.  Стражи порядка держались  так,  будто  изловили  крупного
преступника.
     -  За что  схватили? И не надо  меня тащить. Я пойду сам. Вам известно,
что я - чиновник?
     - А будь ты  хоть енерал. Безобразить в трактире некому не дозволено. У
нас служба.
     - Извините, может, перебрал перцовой: у меня сегодня именины...
     К городовым подошла женщина и сказала:
     -  Он  и  вправду  коллежский  регистратор.  Пеньков  его  фамилия.  Из
благородных... Маменька желают женить его на богатой девице,  а он не хочет,
мол, невеста  красотой  не  вышла.  Вот и колобродит по трактирам.  Истинный
крест...
     Полицейские,  посовещавшись,  отпустили  гуляку  и  тут  же  остановили
пожилого  человека в тулупе и папахе, из-под которой выбивались пряди  седых
волос.  Видимо,  в  его  облике было  что-то необычное, привлекшее  внимание
городовых.
     - Кто таков? - спросил старший из них и велел показать документ.
     - Пожалуйста, я - ссыльный Семенов Семен Михайлович, - спокойно ответил
прохожий, доставая из-за  пазухи какую-то бумагу. - Я  поселенец,  состою на
казенной службе как советник губернского правления.
     Слово "советник" произвело на полицейских должное впечатление. Они даже
отдали Семенову честь и удалились.
     - Вот чокнутые. Всех подряд хватают, - засмеялся Фешка. - Им переодетых
разбойников приказано  ловить.  За  Галкиным  охотятся. Только он в надежном
месте...
     - А тебе это откуда известно? - полюбопытствовал Митя.
     - Я сказал, должно быть, в  надежном... - поправился Фешка.  - Знать, в
лесу  скрылся.  А мне  своих  забот хватает:  батя в  кузнице оступился,  на
раскаленный шкворень  упал. Вот гривенник дал,  просил мази купить. В аптеку
на Большой Пятницкой говорят: нет такой мази, приходи послезавтра...
     Митя  вспомнил, как кузнец  однажды  подарил ему на счастье подковку, и
ему стало жаль Северьяна. Его осенила мысль:
     - Пойдем к нам! У мамы, наверное, есть такая мазь.
     Лекарство  у  Марьи Дмитриевны  нашлось.  Она взяла банку  с желтоватым
снадобьем и отложила его в другую скляночку:
     -  Феша, возьми вот еще  бинты  и вату. Если станет Северьяну хуже,  то
зови Свистунова, Дьякова или еще кого из докторов.
     Фешка ушел  в  приподнятом настроении.  Митя  стоял на дороге  и  махал
вслед, пока приятель не скрылся из виду.





29. В семье

     Митя вернулся домой. И, когда  переступил порог, его пронзило глубокое,
хотя  и мимолетное,  ощущение радости и  душевного покоя. Уют  и  надежность
семейного  гнезда  порождали неосознанное  чувство  счастья  и долговечности
жизни. Все в доме выглядело прочным, разумным и единственно возможным. И сам
дом, срубленный из вековых  сосен. И фронтон, и наличники, и ставни, и навес
над крыльцом, украшенный затейливой резьбой.
     И внутри дома все так обжито, привычно. Убранство комнат. Цветы... Мите
случалось бывать  в  домах  более состоятельных  тоболяков,  но  у  себя все
казалось  лучше...  Наблюдательный  гость,  осматривая  жилище  Менделеевых,
заметил бы, что они унаследовали от предков не только мебель, утварь, книги,
но  и тот  дух  семейного  гнезда,  прочного  и  разумного,  который  как бы
подсказывает: это дом  людей, трудолюбивых, основательных. Место,  где умеют
заботиться о ближних, особенно о младших.
     Внимание к детям в  семье  порой становилось даже чрезмерным. Например,
Паша  и Митя собираются утром  в  гимназию. Их старательно,  опекают мать  и
сестры.  Одна напоминает:  надо  взять  с  собой  учебник  латыни, вторая  в
передней торопливо чистит щеткой Митину куртку и ворчит:
     - Разве нельзя  быть поаккуратней? Мог бы почистить и сам. Боже, да тут
везде шерсть! Опять таскал на руках собаку? А ну-ка бери в руку щетку!
     Голос Лизы звучит требовательно. И брат подчиняется. Потом Митя и  Паша
шагают  в гимназию.  Вдвоем  идти  веселее и за  разговором  дорога  кажется
короче. Несколько минут ходьбы - и гимназия.
     Здесь все,  в  отличии  от дома,  выглядит казенно.  Регламентированная
обыденность  гимназической  жизни  тяготит  учащихся.  Мите   часто  хочется
нарушить  ее  скучное течение.  Уже на первом уроке он о чем-то  шепчется  с
Деденко.  Видимо, в  их  головах  созревает  какой-то замысел.  Потом друзья
посвящают  в свой план и  Андрея Чугунова.  Жевавший  бутерброд Чугун сперва
возражает:
     - Ну, вас! Еще влетит от директора. Зачем?
     - Повеселимся, - поясняет Митя.
     Чугун достает из ранца второй  бутерброд  и методично его уничтожает. А
Менделеев и Деденко на  большой  перемене  ловят  во дворе  гимназии черного
кота,  принадлежащего  Католинскому, приносят  его в  класс  и  незаметно от
Амвросина пихают в его ранец, вытащив оттуда учебники и тетради.
     Начинается латынь. Кот в ранце скребется, начинает отвратительно орать.
Учитель   Резанов   в   недоумении   озирает   класс.   Наконец,   обнаружив
местонахождение кота, вышвыривает в коридор и протестующего владельца ранца,
и животное.
     - За поведение - двойку! - кричит Редька вслед Амвросину.
     Захар  оглядывается  на пороге, стремясь отгадать,  кто  подстроил  ему
такую  пакость...  Митя и Максим едва сдерживают смех... Гимназический  день
теперь  не кажется слишком нудным и длинным. И вот уже тарахтенье последнего
звонка, можно возвращаться на Большую Болотную.
     А дома, пообедав, отдыхай себе  или иди к старику Вакарину,  Фешке  или
Косте  Пашкову.  Однако чаще всего Митя направляется к Деденко: тот живет по
соседству, у него - голубятня.
     ...Максим отворяет дверцы клеток, и птицы желанно взмывают в небо... Их
высотный  полет не может не  завораживать. С земли голубиная  стая похожа на
белое облачко. Возле него возникает второе, потом - третье. Стаи сливаются в
одну и, кружась, удаляются. Максим обеспокоен.
     - Чужие? - спрашивает Менделеев.
     - Андрюха Словцов  с Мокрой своих поднял, - поясняет  Деденко. - Вторая
стая - Сеньки с Кузнечной. Ох, любит Огонь чужих сманивать!
     Деденко  складывает  рупором  ладони и призывно курлычит.  Слышно,  как
старательно манит птиц Сенька. Доносится издали и голос Андрюхи. Голубятники
состязаются. Каждый надеется, что его стая преданней.
     Верные вожаки - в цене: случается по ночам их крадут. Кроме похитителей
голубям угрожают коршуны. Они с высоты нападают на стаю, и  тогда кружатся в
воздухе  перья  и пух.  Еще опаснее - орланы-белохвосты... На этот  раз стая
Максима благополучно возвращается к хозяину. Довольный, он запирает клетки.
     Мальчики идут  к Деденко в дом и какое-то время развлекаются просмотром
и обменом старинных монет: у обоих скопилось по коллекции. Менделеева хлебом
не корми - дай с монетами повозиться. Он - заядлый собиратель. Монеты у него
хранятся в специально сделанном ящичке с отделениями, и он  сортирует их  по
датам выпуска, странам и денежному достоинству...
     Но вот Митя возвращается от Деденко к себе домой. Родные ужинают. Все в
сборе:  начинается маленький семейный праздник., который сводится к взаимным
шуткам, живленному обмену новостями и планами на следующий день.
     После ужина батюшка  дремлет  в  кресле.  Матушка  вяжет  Лизе  шарф  и
допытывается, как  сыновья провели день  в гимназии, какие у них отметки, не
набедокурили  ли?  Паша  и  Митя,  переглядываясь,  заверяют,  что все, мол,
благополучно.
     Растормошив мужа, Марья Дмитриевна предается воспоминаниям:
     -  Вот  вы, мальчики,  озорничаете в гимназии,  а я была  бы  счастлива
учиться. У  меня вообще - несчастливое детство, Мама умерла в молодых летах.
Отец,  Дмитрий  Васильевич,  с  горя  хотел  руки   на  себя  наложить.  Еле
отговорили,  опамятовался. Заботился о нас, растил. А потом, как один из его
сыновей утонул, снова сник.  Если  бы не старая няня Прасковья  Ферафонтова,
выжила ли бы  я  в  ту пору?  Потом  к  чтению пристрастилась,  в  отцовской
библиотеке  почти все  прочла.  Тянуло  меня к  знаниями. Братья  в гимназии
учились, а я вместе с ними домашние задания выполняла...
     Марья Дмитриевна брала в кабинете книжку позанимательнее и читала детям
перед сном. Наконец, говорила:
     -  Хватит,  милые,  пора  спать.  Я  тоже  пораньше лягу:  завтра Ивана
Павловича  чуть  свет  в Ирбит  провожаю.  Не  советовала  ему ехать  - чуть
оправился после болезни. Не слушает. Сама бы поехала, да Полинька нездорова.
За ней глаз нужен...
     - Женское  ли дело дальние поездки, да  в  зимнюю пору?  - подает голос
муж. - Застудишься.
     -  Сибирячки к  холоду привычны, -  возражает жена. -  И  с  купцами  я
торгуюсь  лучше. Ты больно уступчив. Да, ладно. Езжай. На обратном пути купи
муки пшеничной пуда два. Она в Ирбите дешевле и рису персидского.
     - А картофеля купить?
     - До посадки своего хватит. Коли семенной попадется,  возьми  четвертей
шесть. И одевайся теплее. Тулуп непременно не забудь.
     На рассвете следующего дня батюшка укатил в Ирбит.  Митя проводил  его,
помахал  вслед  удалявшейся  кибитке.  Потом поднялся в  мезонин, постучал в
дверь Полиной комнаты.
     - Входи, - отозвалась сестра, узнавшая его по стуку.
     В  помещении  пахло лекарствами.  Поля полулежала  в постели  и  читала
Карамзина. При появлении брата отложила томик в сторону, спросила:
     - Что? Проводили?
     - Проводили, уехал. Только бубенцы зазвенели... Как ты себя чувствуешь?
     - Голова словно ватная. Что нового в городе?
     - Возле абрамовской пристани два  лабаза сгорели. Говорят,  сторож пьян
был, курил и уснул...
     -  Обычная история, - вздохнула  Поля.  - Сколько бед  от  вина. А само
пьянство - от выматывающей работы, невежества и скуки.
     - С горя тоже пьют, - сказал брат.
     - Конечно! Есть и наследственные  выпивохи. Пагубная привычка родителей
передается детям, - сестра как бы размышляла вслух.
     - Ершов видит спасение народа в его просвещении, - заметил Митя.
     - Разумеется, наука -  великое благо, - согласилась сестра. - Но важно,
чтобы  сердца не  черствели. Ты учись!  Поезжай в  Казань. Там  университет,
крупные ученые.  А в провинции засохнешь.  В лучшем случае ,  дослужишься до
столоначальника. Дерзай, Митенька. Ты - самый способный в нашей семье...
     - С чего ты взяла? Учусь средне. Даже двойки получаю.
     -  В тебе - искра  Божья. Я читала твои классные сочинения по истории и
литературе, они очень основательны... Нам, брат, повезло. У нас образованная
семья, бывают гости - очень интересные люди...
     Поля закашлялась и попросила принести ей пить. Митя спустился на первый
этаж, налил  в  кухне  в  ковш  хлебного  кваса и отнес  наверх. Сестра пила
большими глотками. У нее была жажда. Митя посоветовал:
     - Не торопись, горло застудишь...
     Поля  поблагодарила его взглядом и махнула рукой, мол, иди... На пороге
Митя обернулся: в  его сердце  шевельнулась  острая жалость.  "Ничего, скоро
поправится", - утешил он себя и затворил дверь.





30. Чувашский мыс

     Однажды  словесник  Плотников  уговорил гимназистов  поставить  большой
спектакль  -  народную  драму  о  царе Максимилиане.  Сколько  было  хлопот,
волнений, разговоров! Рисовали декорации, шили  костюмы,  учили роли. А  как
смеялись зрители во время представления, видя в роли царя Андрюху Чугунова!
     Случались и другие, не столь выдающиеся, но по-своему приятные события.
К ним можно отнести прогулки в окрестностях Тобольска. Их инициатором обычно
выступал инспектор Ершов.  Одна из таких  прогулок  и  состоялась  в  начале
апреля. Петр Павлович  пригласил  четвероклассников пойти с ним на Чувашский
мыс.  Казалось  бы,  экая  невидаль! Они  и  сами  бегали  туда,  но  охотно
откликнулись  на  предложение  инспектора,  потому что  знали:  с  ним будет
интересно. Уж очень увлекательно рассказывал Ершов о прошлом Тобольска.
     - В поход идемтолько при ясной погоде, - полушутя предупредил Ершов.
     Однако  его  опасения  оказались   напрасны.  Воскресный  день  выдался
безоблачным.  Во  дворе  гимназии   собрались  все  четвероклассники,  кроме
Никанора  Каренгина,  который  приболел.  Тронулись  в путь  с  разговорами,
шутками и толкотней.
     -  Кто полез в  лужу?  - повышал голос Петр Павлович. - Деденко, сейчас
пойдешь домой! Чугунов, оставь в покое Пашкова.
     Под  лучами  весеннего солнца  уже  растаял снег на  косогорах.  Сквозь
поблекшую  прошлогоднюю траву пробились подснежники.  Дорога освободилась от
наледи,  но  еще не просохла.  Слева вздымалась гряда прибрежных  холмов, то
отлогих, то обрывистых. Справа в прогалинах прибрежных зарослей угадывалась,
а иногда  и светилась, еще дышавшая холодом гладь  Иртыша.  Кончилась третья
неделя апреля, и ледоход набрал силу. Его величественная картина не могла не
завораживать. Хотелось смотреть и смотреть на голубые льдины, спешившие вниз
по реке, сталкивающиеся и громоздящиеся друг на друга.
     Московский  тракт  был  пустынен.  Лишь  изредка  встречались  экипажи,
повозки, одинокие путники. Вот и мыс.
     - Высотища! - восхитился Деденко.
     -  Не  Казбек,  но сажен тридцать будет, - изрек  Чугунов  и  предложил
взобраться на вершину холма.
     Ершов  согласился  и  первым  пошел вверх  по извилистой тропе.  Подъем
длился  недолго, но  мыс  был круче,  чем  казалось  снизу.  С  него  широко
обозревалась окрестность.
     - Здесь и разыгралось сражение дружины Ермака с войском хана Кучума,  -
торжественно произнес Ершов. - Я знаю, вы писали об этом сочинение. Господин
Доброхотов,   насколько  я  помню,  особо  хвалил   тогда  домашнюю   работу
Менделеева.  Думаю, что  мы  еще  не  раз с вами  вспомним о Ермаке.  Просто
невозможно жить в Тобольске и не знать историю края.
     Но сегодня хотелось  бы поговорить на иную тему:  о природе. Посмотрите
вокруг. Какая благодать, простор! Всего  в Сибири в  достатке: земли,  воды,
леса,  подземных  богатств. Рыбы и  птицы... Климат  наш, пожалуй,  полезнее
петербургского  или  московского.  И  флора не  беднее.  Ну,  молодые  люди,
вспомните здешние растения!
     - Мы не ботаники, - запротестовал было Чугунов.
     -  Я не  требую  от вас  особых знаний.  Самые элементарные... Пошевели
мозгами, Андрей, - сказал Ершов.
     -  Сколько  угодно:  осока, камыш,  крапива, щавель...  -  тут  Чугунов
задумался.
     -   Ромашки,  незабудки,  колокольчики,  васильки,  -  подхватил  Гавря
Пешехонов. - Кажется, все.
     - А  лопухи,  папоротники, ландыши,  -  не  согласился  Менделеев.  Эта
своеобразная  викторина  ему   нравилась.  -  Багульник,  сушеница,  клюква,
черника, голубика,  княжевика, морошка,  земляника, малина...  Из  цветов  -
саранки, лютики...
     Митя  назвал бы  и другие растения, но заскучавший  Путьковский толкнул
Митю, который ответил ему тем же. Оба упали на землю, продолжая барахтаться.
     - Вставайте, борцы! - воскликнул инспектор. - Испачкаетесь. Послушайте,
что я еще расскажу.
     Он назвал ребятам  некоторые лекарственные  растения и  познакомил с их
свойствами. А потом снова  стал  хвалить  природу  Сибири,  заметив,  что  в
Тобольск нельзя не влюбиться.
     -  Все верно,  но  зимы у нас  долгие, - сказал  Митя.  - Ждешь,  ждешь
тепла... Морозы сильные...
     -  Да, здешний  климат суров, -  согласился  Ершов,  -  но  разве холод
страшен русскому человеку. Он к нему привычен.  Были бы добрая одежда, еда и
надежные друзья.  Опаснее  не  природный  холод, а  сердечный... равнодушие,
жестокость. Кстати, я написал стих ,  котором  идет речь и о нашей  северной
природе, о себе как сибиряке. Хотите прочту?
     Все выразили  согласие послушать, и Петр Павлович негромко и раздумчиво
продекламировал:
     Рожденный в недрах непогоды,
     В краю туманов и снегов,
     Питомец северной природы
     И горя тягостных оков,
     Я был приветствован метелью
     И встречен дряхлою зимой,
     И над младенческой постелью
     Кружился вихрь снеговой...
     Ершов   говорил   уверенно,   как   человек,   привыкший  к   публичным
выступлениям,  хотя и  несколько  монотонно.  Когда  он  кончил,  воцарилось
недолгое молчание. Тишину нарушил Деденко:
     - Душевные стихи!
     - Мне тоже  понравились,  -  признался Менделеев. - Петр  Павлович,  не
дадите их переписать?
     - Переписывайте, кто хочет, - разрешил Ершов.
     - А не  опасно?  - подмигнув,  поинтересовался  Медведенков, -  там про
какие-то оковы упоминается, значит, политикой пахнет.
     - Я имел ввиду нравственные  оковы, -  сказал инспектор. - Но, если  бы
употребил слово "оковы"  и в прямом смысле, то не ошибся. Не секрет, что наш
город  -  этакий  пересыльный  пункт. Тобольский  острог вмещает две  тысячи
арестантов, кого толь