ь ее развития, только дети могут  не
понимать того, что здесь должна быть длительная, осмотрительная  борьба.
Позорный мирный договор подымает восстание, но когда товарищи из "Комму-
ниста" рассуждают о  войне,  у  них,  в  сущности,  только  апелляция  к
чувству. "Позорный, неслыханный, унизительный  мир".  Они  апеллируют  к
чувству, позабыв то, что у людей сжимались  руки  в  кулаки  и  кровавые
мальчики были перед глазами. Что они, в сущности, говорят? "Никогда соз-
нательный революционер не переживет этого, не пойдет на этот позор". Эта
газета носит кличку "Коммунист", но ей следует носить кличку  "Шляхтич",
ибо она смотрит с точки зрения шляхтича, который сказал, умирая в краси-
вой позе со шпагой: "Мир - это позор, война - это честь". Они смотрят  с
точки зрения шляхтича, но я подхожу с точки зрения крестьянина.
   "Если я иду на мир, когда армия бежит и не может не бежать, не  теряя
тысячи людей, я беру его, чтобы не было хуже. Разве позорен договор?  Да
меня оправдает всякий серьезный крестьянин и рабочий, потому что они по-
нимают, что мир есть средство для накопления сил.  История  скажет,  кто
прав. На нее я ссылался не раз, такова история  освобождения  немцев  от
Наполеона. Я нарочно назвал мир Тильзитским, хотя мы не подписали  того,
что было там, когда немцам пришлось давать свои войска на помощь  завое-
вателю для подчинения других народов. До этого история однажды уже дохо-
дила и дойдет вновь, если мы будем надеяться только на международную ре-
волюцию. Смотрите, чтобы история не довела вас и до такой формы военного
рабства. А пока социалистическая революция не победила во всех  странах,
Советская Республика может впасть в рабство. Наполеон в Тильзите  прину-
дил немцев к неслыханным позорным условиям мира. Там дело шло  так,  что
несколько раз заключался мир. Тогдашний Гофман-Наполеон ловил на наруше-
нии мира, и нас поймает Гофман на том же. Только мы  постараемся,  чтобы
он поймал не скоро. Последняя  вспышка  дала  горькую,  мучительную,  но
серьезную науку русскому народу, заставив его организовываться,  дисцип-
линироваться, уметь подчиняться, создавать образцовую  дисциплину.  Учи-
тесь у немца его дисциплине, иначе мы - погибший народ и вечно будем ле-
жать распростертым в рабстве".
   Тов. Ленин подчеркивает, что позор для революционеров не в подписании
унизительного мира, а в отчаянии, в упадке духа, в потере  революционной
энергии и веры в будущее.
   "Пруссия и ряд других стран в начале XIX века, во время  наполеоновс-
ких войн, доходили до несравненно, неизмеримо больших тяжестей  и  тягот
поражения, завоевания, унижения, угнетения завоевателем, чем Россия 1918
года. И, однако, лучшие люди Пруссии, когда Наполеон давил их пятой  во-
енного сапога во сто раз сильнее, чем смогли теперь задавить нас, не от-
чаявались, не говорили о "чисто формальном" значении их национальных по-
литических учреждений. Они не махали рукой, не поддавались чувству: "все
равно - погибать". Они подписывали неизмеримо  более  тяжкие,  зверские,
позорные, угнетательские мирные договоры, чем брестский, умели  выжидать
потом, стойко сносили иго завоевателя, опять воевали, опять  падали  под
гнетом завоевателя, опять воевали, опять падали под гнетом  завоевателя,
опять подписывали похабные и похабнейшие мирные договоры, опять поднима-
лись, и освободились в конце концов (не без  использования  розни  между
более сильными конкурентами-завоевателями).
   "Почему бы не могла подобная вещь повториться в нашей истории?
   "Почему бы нам впадать в отчаяние и писать резолюции - ей-же-ей - бо-
лее позорные, чем самый позорный мир, резолюции  о  "становящейся  чисто
формальною Советской власти"?
   "Почему тягчайшие военные поражения в борьбе с колоссами современного
империализма не смогут и в России закалить народный характер,  подтянуть
самодисциплину, убить бахвальство и фразерство, научить  выдержке,  при-
вести массы к правильной  тактике  пруссаков,  раздавленных  Наполеоном:
подписывай позорнейшие мирные договоры, когда не имеешь армии, собирайся
с силами и поднимайся потом опять и опять?
   "Почему должны мы впадать в отчаяние от первого же неслыханного  тяж-
кого мирного договора, когда другие народы умели твердо выносить и  гор-
шие бедствия?
   "Стойкость ли пролетария, который знает, что приходится  подчиняться,
ежели нет сил, и умеет потом, тем не менее, во что бы то ни стало,  под-
ниматься снова и снова, накапливая силы при всяких условиях, - стойкость
ли пролетария соответствует этой тактике отчаяния, или  бесхарактерность
мелкого буржуа, который у нас, в лице партии эс-эров, побил рекорд фразы
о революционной войне?
   "Нет, дорогие товарищи из "крайних" москвичей. Каждый день  испытаний
будет отталкивать от вас именно наиболее сознательных и выдержанных  ра-
бочих. Советская власть, скажут они, не становится  и  не  станет  чисто
формальной не только тогда, когда завоеватель стоит в Пскове и  берет  с
нас 10 миллиардов дани хлебом, рудой, деньгами, но и тогда, когда непри-
ятель окажется в Нижнем и в Ростове-на-Д. и возьмет с нас дани 20 милли-
ардов.
   "Никогда никакое иностранное завоевание не сделает "чисто формальным"
народное политическое учреждение (а Советская власть не  только  полити-
ческое учреждение, во много раз более высокое, чем  виданные  когда-либо
историей). Напротив, иностранное  завоевание  только  закрепит  народные
симпатии к Советской власти, если... она не пойдет на авантюры.
   "Отказ от подписи похабнейшего мира, раз не имеешь армии, есть  аван-
тюра, за которую народ вправе будет винить власть, пошедшую на такой от-
каз.
   "Подписание неизмеримо более тяжкого и позорного мира, чем брестский,
бывало в истории (примеры указаны выше) и  не  вело  к  потере  престижа
власти, не делало ее формальной, не губило ни власти, ни народа, а зака-
ляло народ, учило народ тяжелой и трудной науке готовить серьезную армию
даже при отчаянно трудном положении под пятой сапога завоевателя.
   "Россия идет к новой и настоящей отечественной войне, к войне за сох-
ранение и упрочение Советской власти. Возможно, что иная  эпоха,  -  как
была эпоха наполеоновских войн,  -  будет  эпохой  освободительных  войн
(именно войн, а не одной войны),  навязываемых  завоевателями  Советской
России. Это возможно.
   "И потому позорнее всякого тяжкого и архи-тяжкого мира,  предписывае-
мого неимением армии, позорнее какого угодно позорного мира  -  позорное
отчаяние. Мы не погибнем даже от десятка архи-тяжких  мирных  договоров,
если будем относиться к восстанию и к войне серьезно. Мы не погибнем  от
завоевателей, если не дадим погубить себя отчаянию и фразе".
   Когда перечитываешь теперь XV том сочинения Ленина, все, что  говорил
и писал наш гениальный вождь, кажется  всякому  читателю  ясным,  убеди-
тельным, чуть ли не само собой разумеющимся. Метод Ильича, его  основной
подход ко всем явлениям социальной жизни, принципы его классовой тактики
и стратегии более или менее усвоены теперь всеми  сознательными  членами
партии, но не так было в тот момент, когда тезисы о мире впервые  стави-
лись Ильичем. Многим товарищам мысли Ильича казались еретическими и рас-
кол в партии казался как будто неизбежным. В резолюции, принятой 24 фев-
раля 1918 г., Московское областное бюро нашей партии  вынесло  недоверие
Ц. К-ту, отказалось подчиняться тем постановлениям его,  "которые  будут
связаны с проведением в жизнь условий мирного договора с  Австро-Венгри-
ей", и в об'яснительном тексте к резолюции заявило, что "находит едва ли
устранимым раскол в партии"*1. Более того, в самом Ц. К. и  среди  самых
видных большевиков точка зрения Ильича встретила сильное  сопротивление.
Так, на частном _______________
   *1 См. цитируемый том, стр. 109. совещании наиболее видных  большеви-
ков-делегатов, с'ехавшихся на III С'езд Советов, точка зрения  Ленина  о
необходимости немедленного мира собрала всего 15 голосов, за революцион-
ную же войну высказалось 32, за формулу демобилизовать армию, но мира не
подписывать - 16*1.
   10 февраля в Бресте мирные переговоры были прерваны. Троцкий, от име-
ни русской делегации, заявил, что Россия насильнический мир отказывается
подписать, но войны продолжать не будет и демобилизует армию. Результаты
известны. Уже 17 февраля началось немецкое наступление. Как предсказывал
т. Ленин, русская армия никакого сопротивления немецким войскам не  ока-
зала. Уже перед заключением Брестского мира т. Ленин в беседе с т. Раде-
ком доказывал, что войну вести невозможно, ибо  мужик  голосовал  против
войны. "Позвольте, как это голосовал", спросил т. Радек. "Ногами голосо-
вал, бежит с фронта", ответил т. Ленин.
   На заседание Ц. К. от 18 февраля Ленин внес предложение:  "Немедленно
обратиться к германскому правительству с предложением немедленного  зак-
лючения мира". Предложение принимается 7 голосами; против  голосовало  6
при одном воздержавшемся*2.
   На наше предложение мира германское правительство ответило пред'явле-
нием новых тягчайших условий по сравнению  с  первоначальными  немецкими
условиями.
   На заседании Ц. К. 23 февраля Свердлов огласил германские условия.  И
на этом заседании три члена Ц. К. голосовали против немедленного  приня-
тия германских предложений и настаивали на войне, четыре воздержались и,
таким образом, Ц. К. семью голосами из 15 присутствовавших решил принять
немецкие условия.
   На этом заседании Ленин три раза брал слово. Он заявил, что  политика
революционной фразы окончена. Если эта  политика  теперь  будет  продол-
жаться, то "он выходит из правительства и из  Ц.  К.  Для  революционной
войны нужна армия, ее у нас нет. Значит надо принимать условия"*3.
   "Я не хочу революционной фразы, - заявил Ленин. - Немецкая  революция
еще не дозрела. Это требует месяцев. Нужно принимать условия. Если потом
будет новый ультиматум, то он будет в новой ситуации".
   Итак, тов. Ленину приходилось ставить своего рода ультиматум и  заяв-
лять о своем выходе из правительства и Ц. К., если политика  революцион-
ной фразы будет продолжаться. Тов. Ленину не пришлось, к счастью для Со-
ветской России и всего ее будущего, привести свой ультиматум в  исполне-
ние, ибо его точка зрения была принята на  упомянутом  заседании  Ц.  К.
Имена шести товарищей из 15-ти, голосовавших за предложение  т.  Ленина,
заслуживают быть занесенными в историю: Зиновьев, Свердлов, Смилга,  Со-
кольников, Сталин, Стасова. Из статьи Овсянникова "Ц.  К.  Р.  К.  П.  и
Брестский мир" _______________
   *1 См. цитируемый том, стр. 621.
   *2 См. там же, стр. 629.
   *3 Там же, стр. 632. явствует, что Зиновьев и Сталин целиком  поддер-
живали точку зрения Ленина уже на заседании от 9 января*1.
   Тов. Ленин остался на своем посту, зато четыре цекиста и ряд  товари-
щей подали заявление об отставке и уходе с ответственных постов.
   "История скажет, кто прав", говорил Ленин, настаивая на принятии  не-
мецких условий. История уже сказала свое слово, и нет теперь в коммунис-
тической партии ни одного человека, который не признал  бы,  что  именно
Ленин оказался безусловно прав в своем анализе внутреннего и международ-
ного положения Р. С. Ф. С. Р., что именно Ленин, благодаря своему такти-
ческому гению, спас Советскую республику в самый критический  момент  ее
существования.
   Наша коммунистическая молодежь должна самым внимательным образом изу-
чать книги Ленина. Ленин не только гениальный теоретик,  это  величайший
государственный деятель, гениальный практик, умевший ставить и разрешать
самые сложные и трудные вопросы момента, и вести государственный корабль
в самую бурную погоду среди бесчисленных мелей и рифов, путем гениальных
тактических маневров, головокружительными зигзагами и крутыми  поворота-
ми, не изменяя, однако, никогда основной линии и держа неуклонно курс на
социальную революцию во всем мире.



   Б. Казанский.

   РЕЧЬ ЛЕНИНА.

   (Опыт риторического анализа).

   I.

   Охватить целиком и уяснить сколько-нибудь полно речь Ленина в ее  су-
щественных и отличительных особенностях, дать характеристический  анализ
его ораторского слова - задача вряд ли возможная. Для этого было бы  не-
обходимо, прежде всего, быть вполне своим во всей конечно сложной обста-
новке его речей; не только зорким очевидцем, но  непременно  и  активным
соучастником как идейно-политической, так и фактической  обстановки  его
выступлений. Только подобная непосредственная близость могла  бы  позво-
лить надеяться с достаточной полнотой и правильностью  оценить  все  ре-
альное значение его слова. Без этого мы рискуем не разглядеть за напеча-
танным текстом важнейших, существеннейших элементов его  подлинного  со-
держания. Для сколько-нибудь правильной оценки речи  оратора,  политика,
деятеля нужно испытать все интонационное могущество  его  голоса  и  всю
экспрессию его лица, жеста и фигуры; нужно,  разумеется,  отдавать  себе
ясный отчет фактической ситуации каждого  данного  момента  речи,  чтобы
быть в состоянии следить за воздействием каждой фразы, взвесить  ударную
силу каждого шага и поворота мысли. Только тогда, учитывая  и  взвешивая
все это, можно было бы сколько-нибудь удовлетворительно понять и оценить
все подлинное содержание и всю силу слова такого политического  деятеля,
каким был Ленин.
   Ораторское слово - наиболее сильное из  всех  видов  произносимого  и
звучащего слова, в нем, по преимуществу, может проявиться прямая  актив-
ность, переводящая его в волевой акт. Ораторское слово обладает в макси-
мальной степени действием. Его нельзя только слушать, как  повесть,  его
нужно встретить, как вызов воли к воли и перебороть в себе, принявши ре-
шение за или против. И вот к этим-то  действенным  элементам  ораторской
речи, существеннейшим для ее понимания и оценки, недостаточно  подходить
путем литературного анализа. Тем более в грандиозных масштабах революци-
онного переворота мирового значения, когда его воздействие получает  ре-
зонанс в многомиллионных массах, слово вождя революции приобретает такое
огромное значение, которое делает его совершенно несоизмеримым с  "текс-
том". Напряжение упорной решимости, готовой к действию, обаяние  личного
темперамента, смывающего всякое сопротивление,  острая  стальная  логика
диалектической мысли, запирающая сознанию все выходы,  кроме  одного,  -
все это настолько бесспорно доминирует в  политической  речи  над  чисто
"словесным" содержанием, что исследователь, беспомощный перед этим, сто-
ит перед текстом речи, как перед текстом едва понятного ему иностранного
языка.
   Действительно, почти все без исключения ораторы всех времен и  партий
воспитывали свою технику речи на литературе, часто  на  образцах  специ-
ально ораторской литературы. Более или менее мирная обстановка, окружав-
шая речь рядом традиций и условных манер,  позволяла  ей  развиваться  в
пышное и декоративное искусство. Для Ленина  речь,  статья,  книга  были
"искусством" в совсем ином значении, таким "искусством", каким по Марксу
должно быть восстание. Слово  для  него  -  средство  политического  ис-
кусства, орудие революционной борьбы. Вместе с тем, как и весь дух марк-
сизма, которым дышит Ленин, оно служит необходимому, суровому  и  герои-
ческому делу. Поэтому бесполезно искать в речах Ленина "поэзию" или "ри-
торику"; он не думает об изяществе построения, не  щеголяет  поэтической
культурой и эрудицией; напыщенность и претенциозность, любование  поэти-
ческими красотами и стилистическими украшениями ему претит; он ненавидит
"фразу" и презирает "декламацию" и даже к собственным принципам и лозун-
гам относится не как к священным догматам, а как к служебным,  утилитар-
ным формулам действия, т.-е. поскольку они для данного момента и в  дан-
ной обстановке действительно полезны. Слово для Ленина - только  переда-
точное средство, диалектическое и практическое орудие политического воз-
действия. В своем словесном составе речь Ленина кажется  всегда  прямой,
безыскусственной, даже бесцветной и безразличной, как язык науки, состо-
ящий из технических терминов и  точных  определений  и  констатирований,
чистейшей прозы, лишенной всякой образности, всякой словесной игры,  ко-
торая делает слово живым. Но это не так.
   Речь Ленина не "литературна", не "художественна"; в ней нет  "поэзии"
и "риторики". Это не значит, однако, что рассмотрение ее со стороны сло-
весной является ненужным и бесплодным. Напротив, тем интереснее в  таком
актуальном для нашего времени, в таком безыскусственном и вместе  с  тем
таком могучем жанре ораторства, уяснить роль слова, обнаружить  хотя  бы
основные рычаги и приводы, подающие и распределяющие течение речи, несу-
щие на себе мысль. И тем замечательнее, что при всей  суровой  простоте,
можно сказать техничности ленинской речи, которую он  держит  в  строгом
спартанском воздержании в ее механизме  явственно  обнаруживаются  такие
формы и приемы ведения речи, постоянно и как  будто  привычные,  которые
формально можно с полным правом определить в терминах традиционной, -  в
конце-концов античной, - риторики.
   Что это значит? Это означает, прежде всего, что античная система  ри-
торики была верна, более верна и универсальна, чем это было принято  ду-
мать. И в самом деле, сопоставление революционной речи с античностью  не
случайно. Нигде и никогда в мире нельзя найти в области политической ре-
чи чего-либо подобного той исключительной  свободе  и  непосредственному
действию слова, которые в Афинах составляли  органическое  и  постоянное
явление государственного быта, неотъемлемый, как воздух, факт политичес-
кой обстановки. - Это во-первых. Во-вторых, это  означает  настоятельную
необходимость воскрешения подлинной античной риторики в ее существе, ос-
вободить ее от крепостной зависимости,  в  которую  она  попала  к  гос-
подствующей до сих пор идеологии слова, превратившись в мертвую  схолас-
тику. Наклеить ряд словесных оборотов и форм построения речи,  ярлыки  с
греческими или латинскими названиями: анафоза, матафора, апострофа, эпи-
фоза, метонимия, гипербатон, оксоморон, просопея, гипотиноз и  т.  д.  -
так же мало делает науку, как аптека не создает медицины. Нужно раскрыть
действительное содержание этих терминов, понять их систему, как  систему
жизненных действенных функций слова.
   Формальный, технический анализ ленинской речи - единственный, который
сейчас доступен, ввиду соображений, высказанных в начале статьи, -  про-
изведенный в терминах античной риторики в этом отношении может быть осо-
бенно убедителен. Никто не заподозрит речь Ленина  в  искусственности  и
претенциозности, она целиком прагматична. Если, тем не менее, в ней мож-
но обнаружить все типические приемы, канонизированные античной системой,
то это означает, что они имеют реальное прагматическое значение,  играют
определенную деятельную роль, а не только декоративную или, шире, "эсте-
тическую". А это, в свою очередь, приводит к необходимости усвоить новый
взгляд и на самое содержание "эстетического". Границы  словесного  твор-
чества все более и более колеблются под напором новых  данных,  вводимых
новым сознанием. На примере ленинской речи - частном случае,  но  случае
огромного исторического значения вообще и случае чрезвычайно  типическом
- несостоятельность старой эстетики слова обнаруживается необычайно  яр-
ко. "Что такое справедливость?" - сказал крестьянин,  обсуждая  в  Госу-
дарственной Думе вопрос о земле. "Справедливость, это - человек". Не  то
же ли самое можно сказать и об эстетических нормах?
   Обычно различают в речи "фигуры мысли" и "фигуры словесные".  Я  буду
различать приемы "конструктивные" - построения или ведения, "хода"  речи
- и приемы "функциональные" - обороты и "окраски"  речи;  иначе  говоря,
приемы синтаксиса и фразеологии и приемы семантики в широком смысле сло-
ва. Как те, так и другие применяются в пределах предложения, фразы,  пе-
риода и даже в более широких пределах. Ра