ром офицеры имели среди матросов
добрую славу.
     После   революции  Забелин  служил  в  штабе  флота.  Он  показал  себя
преданным  советской  власти  командиром в дни наступления Юденича. В начале
Кронштадтского  мятежа, когда под нажимом Зиновьева арестовывали без причины
морских  офицеров,  Забелин  был  тоже  арестован,  но  за  него заступились
комиссар  и  моряки-коммунисты.  Он  был  освобожден,  однако  арест  обидел
Забелина.
     После  Кронштадтского мятежа на флоте начались перемены, поговаривали о
том,  что  всех старых моряков демобилизуют, наберут комсомольцев. Ожидались
увольнения  и в штабе флота. Забелин грустил, ничего, кроме флотской службы,
он  не  умел  и  ждал  чистой  отставки.  Что  делать  и  как  жить  в  этих
обстоятельствах?
     Вот  тогда-то он повстречался со своим дальним родственником, в прошлом
капитаном  второго  ранга  Мордвиновым,  который  за  свою  жестокость  имел
основания  опасаться  возмездия, но успел вовремя исчезнуть. Некоторое время
Мордвинов  скрывался в Петрозаводске, ожидая вступления в Петроград Юденича,
обзавелся  фальшивыми документами, а во время нэпа устроился в Петрограде, в
фирме,  изготовлявшей  зубной  порошок, и ждал у моря погоды. Встретившись с
Путиловым,  он тотчас связался с контрреволюционной организацией "За честь и
престол".
     В  ожидании  увольнения  Забелин  искал работу и попал к Мордвинову как
раз  в  то  время,  когда  у него оказался Путилов. По слабости характера он
слушал  Путилова,  поверил  ему,  что  внутри  страны  зреют силы, способные
вернуть  прошлое,  воссоздать  могучую империю, и это невозможно осуществить
без помощи Европы и Америки.
     Так  случилось,  что Владимир Забелин оказался в числе заговорщиков. Но
люди,  вовлекшие  его  в  заговор, не знали, что Забелин мучился от сознания
преступности своего поступка.
     Был  в числе его знакомых человек, которого он глубоко чтил всегда, как
выдающегося  знатока  флотской службы, благородного и мудрого. Когда-то этот
человек  имел  звание  полного  адмирала,  занимал  высокий пост на флоте, а
после  революции,  несмотря  на  преклонный  возраст, работал в Исторической
комиссии  флота.  Старые  моряки,  матросы  заботились о нем в трудные годы.
Советское  правительство  ценило  его  заслуги  и то, что он был патриотом в
истинном смысле, желал добра новому строю.
     Вот  к  этому человеку пришел Забелин и рассказал откровенно все, что с
ним произошло.
     - Володя,  если говорить прямо, без обиняков, вы оказались способным на
измену.  Вы  пока  еще  служите  на  флоте, никто вас не увольнял. Что у вас
общего  с  этими  ничтожными  и злобными людьми? С людьми, которые ненавидят
наш   народ   и   готовы  его  закабалить,  лишь  бы  вернуть  свое  прежнее
положение...  Такие  люди на моих глазах привели нас к позорному поражению в
русско-японской  войне,  к  Цусиме, к бессмысленному кровопролитию в войне с
Германией.  Мы  не  покинули  флот  в  самые  трудные годы, мы служили не за
страх,  а  за  совесть  Советскому  государству.  И  вот  теперь,  когда это
государство,  советская  власть  восстанавливают разрушенное войной народное
хозяйство, вы, военный моряк, оказались в стане его врагов.
     Забелин  сидел,  опустив  голову,  и молча слушал. Слов не было, что он
мог сказать старику адмиралу?!
     Он  ушел, и больше всего потрясло его то, что адмирал как бы не заметил
протянутую руку Забелина и простился с ним кивком.
     На  следующий  день  Забелин  решил  сказать  Путилову,  что порывает с
организацией.  Он  не  нашел  в  себе  силы  рассказать  обо всем, что с ним
произошло,  своему  начальнику  и  комиссару штаба. Он решил, что достаточно
будет  порвать  с  контрреволюционерами  и  все  на  этом  кончится.  Но тут
позвонил  Путилов  и  дал  ему  поручение  привести  на  сборище у баронессы
Мантейфель  приезжего  из  Москвы,  важного  гостя.  Забелин  решил,  что он
выполнит  это поручение и, кстати, заявит в присутствии руководителей группы
о том, что не желает с ними иметь ничего общего.
     Вот  почему  он так странно держал себя при встрече с Якушевым и сказал
все,  что  он  думает,  в  его присутствии Путилову и другим. Забелин наивно
думал,  что  на  этом  кончится  все,  он дал слово молчать, и его оставят в
покое. Но Якушев хорошо понимал, что ожидает этого человека.
     Вернувшись  в  Москву,  он  рассказал  обо  всем  Артузову. За тем, что
происходило  в  Ленинграде,  теперь  нужно  было  следить  внимательно, хотя
ликвидировать эту организацию было еще рано.
     - Интересно знать, как поведет себя дальше Забелин, - сказал Артузов.
     В  Ленинград  было  дано  распоряжение: оставить Забелина на флоте и по
возможности охранять от покушений контрреволюционеров.
     Забелин  был  направлен  в  командировку на Черное море. Кто мог знать,
что эта командировка продлит ему жизнь всего лишь на три месяца.


46

     "Племянники" бушевали.
     - Мне  осточертело  сидеть  в  ларьке  и  быть вашим почтальоном! - так
начала  объяснение  со Стауницем Мария Захарченко. - Эту работу может делать
хотя бы Кузен или тот же Подушкин...
     - Подушкин  мне  нужен на Болоте, а из Кузена прет жандармский ротмистр
за сто шагов.
     Тогда  Захарченко  заговорила  о поездке в Ленинград, где, по парижским
сведениям, действует солидная организация.
     - У меня есть явка к баронессе.
     - Проверим, на месте ли баронесса. Прошло немало времени.
     Проверить  было  поручено  Зубову. Он посоветовался со Старовым. Решили
отправить  "племянницу"  в  Ленинград  одну.  Туда были даны соответствующие
инструкции  Антону  Антоновичу.  Когда  Мария  Владиславовна  отправилась по
адресу,  присланному из Парижа, за ней была инсценирована слежка. Она все же
решилась  войти  в  квартиру  баронессы  Мантейфель,  но баронесса скрылась,
напуганная поведением Забелина на сборище в ее квартире.
     - Вот   видите,  -  позднее  говорил  Стауниц  Марии  Владиславовне,  -
очевидно, за домом установлено наблюдение. Там могла быть даже засада.
     Со  своей стороны, Якушев предупредил Путилова, что выехавшая из Москвы
дама,  называющая  себя  эмиссаром  Кутепова,  вызывает  подозрения. Путилов
уклонился  от  встречи  с ней. Таким образом, попытка Захарченко связаться с
организацией  "Честь  и престол" оказалась неудачной. "Племянница" вернулась
в Москву разочарованной.
     Утешало  ее  то, что наладилась через посольства переписка с Кутеповым.
Он  одобрял  работу  "племянников" и писал, что к "Тресту" проявляют интерес
"в заморских кругах".
     "Все  финансовые  переговоры  ведет Коковцов... После вашего письма еще
раз  пошел  разговаривать  с Гукасовым и Кo, выслушал много хороших слов, но
результатов не добился", - писал Кутепов 25 декабря 1924 года.
     17 января 1925 года он же писал:
     "Здесь  идет полный развал, все переругались окончательно, главари наши
хотят  играть  первую  роль  все  сразу...  Сергеев  (Врангель) теперь занят
рекламой  своей  последней поездки (в Париж). Он тоже отправил свою половину
в заморские края за деньгами".
     "Тоже"   -   это  был  намек  на  поездку  в  Америку  супруги  Николая
Николаевича.
     Тем  временем 19 января 1925 года в Берлине, на квартире у А.И.Гучкова,
открылся  первый  евразийский  съезд.  От  "Треста" присутствовал Ланговой -
"лидер"  фракции.  Из старых его знакомых на съезде были Арапов и Артамонов.
Здесь   присутствовали  профессор  князь  Трубецкой,  Савицкий,  Сувчинский,
Малевский-Малевич и другие представители евразийского течения.
     Девять часов продолжался доклад Лангового.
     - Врал  немилосердно,  - рассказывал он много лет спустя. - Несусветная
чушь  здесь  сошла  за  глубочайшую  истину. Например: "Евразийство - синтез
культуры славянской, европейской, монгольской. Основа - монархическая..."
     Затем  выступали  евразийцы,  ругались  между собой, и особенно яростно
ругали  Кутепова,  атамана  Краснова,  Трепова  и  Кирилла  Владимировича, с
которым раньше заигрывали.
     Главная  тема  споров  -  что  лучше:  капитализм  или  государственное
плановое  хозяйство?  Лангового  ввели в состав евразийского "Совета семи" и
постановили вести через него всю переписку с евразийской фракцией "Треста".
     Арапов  не скрыл от Лангового, что один меценат, некий мистер Сполдинг,
субсидирует  евразийцев  в Англии. Стало ясно, что этот меценат дает не свои
деньги, а британской секретной службы.
     31   января   1925  года  Ланговой  вернулся  в  Москву.  Вслед  пришло
паническое  письмо  Арапова  об  аресте  в Советском Союзе агента Врангеля -
Демидова-Орсини.
     Для  придания  веса  "Тресту"  Артузов  поручил  Старову  через  Зубова
разыграть  "освобождение" Демидоса-Орсини. Ему сказали, что он освобожден по
телефонному звонку влиятельного лица.
     Освобождение  Орсини  произвело эффект, он утверждал, что обязан жизнью
"Тресту".   Арапов   был  в  восторге  -  улучшились  отношения  "Треста"  с
Врангелем.
     Эпизод  с  Демидовым-Орсини повлиял на Шульгина, который впоследствии с
помощью Якушева решился поехать в Россию.


47

     Забелин  не знал о том, какое впечатление произвел его отъезд на членов
организации  "Честь  и  престол".  Он  был  на  юге,  в  портовом  городе, в
командировке  и потому не получил письма, в котором ему предлагалось явиться
на судилище: от него требовали объяснений по "общему делу".
     Путилов  и  особенно  Рогдаев  - так именовал себя офицер Измайловского
полка  Глебов  -  после  того, что произошло на сборище организации, вначале
ожидали  провала  и  старались  замести  следы.  Путилов  некоторое время не
ночевал  у  себя,  но  прошел  месяц,  другой  -  и  паника улеглась. Однако
руководство  организации  решило  расправиться  с  Забелиным,  чтобы  другим
неповадно  было.  Дело  в  том, что в Ленинграде к этому времени оказались и
еще люди, склонные отойти от "общего дела".
     Когда  Забелин  вернулся  из  командировки и кто-то увидел его, Рогдаев
(Глебов)  решил  привести  в  исполнение вынесенный ему смертный приговор. В
квартире,   где  жил  Забелин,  его  сосед-рабочий,  депутат  Ленинградского
Совета,  заметил  подозрительного  человека,  который однажды уже приходил и
спрашивал Владимира Петровича, когда тот был в командировке.
     Раздавались  подозрительные  звонки по телефону, спрашивали Забелина, а
когда он подходил, не отвечали.
     Нельзя  было  не  задуматься  над этими зловещими признаками. На всякий
случай  Забелин  решил  написать  письмо;  в  нем он рассказал, как оказался
членом  контрреволюционной  организации,  как отошел от нее; написал, ничего
не скрывая.
     На  одно  мгновение  у него мелькнула мысль передать письмо сейчас же в
Особый  отдел.  Но  тут  опять  сказалось  воспитание  и  якобы  "рыцарское"
понимание  вопросов офицерской чести. Кроме того, Забелин подумал о том, что
в  этой  преступной  организации есть люди, которые тяготятся тем, что в ней
состоят. Они тоже пострадают, когда будет ликвидирована организация.
     В  конце  концов провал произойдет сам по себе, пусть даже он, Забелин,
понесет  наказание.  Он  дал слово молчать, он никогда не нарушал слова, так
повелось  в  их  роду.  Но он тут же подумал о том, что, прежде чем дать это
слово,  он,  как военный моряк, дал торжественное обещание служить Советской
республике.  Как  же  сочетать  это обещание с тем словом, которое он дал ее
заклятым врагам?
     Так  он  мучился  сомнениями  и  в конце концов решил оставить письмо в
столе:  если  с  ним случится самое плохое, если он погибнет от руки убийцы,
найдут письмо, и все станет известно.
     Когда  он  написал, ему представился долговязый длиннолицый измайловец:
этому  типу  предстояло  командовать карательными отрядами, после того как в
Ленинграде  победит контрреволюция. Рогдаев похвалился, что развесит бахрому
из повешенных по всему Невскому.
     Перед  тем  как  написать  письмо,  Забелин  решил было пойти к старику
адмиралу  -  он  не  мог забыть последний разговор с ним. Именно после этого
разговора  Забелин  решил  порвать  с  организацией "Честь и престол". Какой
совет  мог  бы  ему дать теперь этот благородный человек? Но тут выяснилось,
что  старик  получил  разрешение  уехать  за  границу, на юг Франции. Там он
доживал последние годы жизни.
     Все-таки   Забелин   решил   лишний  раз  не  выходить  из  дому  и  не
возвращаться  поздно  ночью.  Ему было немного жутко, когда он поднимался по
плохо  освещенной  лестнице  к  себе,  на  четвертый этаж. Но шли дни, и ему
надоели эти предосторожности.
     Однажды  вечером,  когда  он  скуки  ради  перелистывал  юмористический
журнал,  ему  позвонила  знакомая  девушка,  которая  называла себя Кэт - на
самом  деле ее звали Капитолина. Она была продавщицей в Пассаже, на Невском.
Они  познакомились  в  театре  миниатюр  "Ниагара".  Забелину было только за
тридцать,  он любил жизнь и, как водилось в его кругу, предпочитал ни к чему
не обязывающие связи, Кэт ему нравилась.
     Забелин  побрился,  почистил башмаки, прибрал в комнате, на тот случай,
если  Кэт согласится зайти к нему, и вышел на улицу. Он совсем забыл о своих
опасениях,  хотя заметил, что кто-то стоит в арке ворот. Шел свободной, чуть
вразвалку,  походкой, вышел на Невский, затем свернул на Мойку и пошел вдоль
чугунной  ограды.  Номера  домов  не  были  освещены. Ему показалось, что он
пропустил дом, где жила Кэт.
     Было  пустынно,  не  видно  прохожих,  ему стало немного не по себе. Он
расстегнул  шинель  и  ускорил  шаг  - Кэт должна была ждать его в подъезде.
Решил  перейти  мостовую  и  почти в ту же секунду услышал за спиной тяжелое
дыхание...  Страшная  боль  в  затылке  пронизала  все  тело.  Забелин  упал
навзничь бездыханным.
     Пронзительно  закричала  женщина.  Это  была  Кэт - Капитолина Зайцева.
Потом  она рассказывала, что видела, как два человека подняли с земли чье-то
тело  и, перевалив через ограду, бросили в Мойку... Кэт не могла понять, кто
и за что убил ее приятеля.
     Когда стало известно об убийстве Забелина, Артузов собрал совещание:
     - Произошел,   надо   сказать   прямо,  наш  просчет.  Мы  решили,  что
достаточно  убрать  Забелина  из  Ленинграда на три-четыре месяца, чтобы его
оставили  в  покое.  Правда,  и сам он виноват. Судя по оставленному письму,
его  погубили предрассудки среды, окружавшей раньше. Обстановка в Ленинграде
сейчас  несколько  изменилась.  Деятельность  организации  "Честь и престол"
стала  крайне  опасной.  Мы  имеем указания Феликса Эдмундовича приступить к
ликвидации этой и других контрреволюционных организаций в Ленинграде.


48

     В  мае  1925  года  на Третьем съезде Советов СССР народный комиссар по
иностранным   делам   Г.В.Чичерин   говорил   о  двух  течениях  в  польских
правительственных   кругах:   одно   -  авантюристское,  империалистическое,
воинственное,  другое  -  миролюбивое, стремившееся к соглашению с Советским
Союзом.
     Главной  силой авантюристского течения были польские военные круги, и в
первую  очередь  2-й  отдел  генерального штаба. В Польше все еще находились
савинковские  банды,  петлюровцы  и другие подонки белогвардейщины - горючий
материал для разжигания конфликтов. Им покровительствовал генеральный штаб.
     Примером  этого  мог  служить  следующий факт. По соглашению с польским
правительством  на  станции Колосово, на границе, должен был произойти обмен
арестованных  в  Советском  Союзе  Лашкевича и Усаса на польских коммунистов
Багинского  и  Вечоркевича.  Но обмен не состоялся. На глазах представителей
польских   властей   Багинский   и   Вечоркевич   были  зверски  убиты.  Это
преступление  было  совершено  с  ведома  и  согласия  2-го отдела польского
генштаба.   Военные  круги  все  делали  для  того,  чтобы  сорвать  попытки
установления мирных отношений с Советским Союзом.
     В   Ленинграде  началась  ликвидация  контрреволюционной  монархической
организации.  В  составе  этой  организации оказалось немало людей, которые,
подобно  Забелину,  не  разделяли  мнения  ее  руководителей. Они фактически
отошли от этого движения и честно работали, как все советские граждане.
     Однако   выяснилось,   что   заговорщики   установили  связь  с  Высшим
монархическим  советом за границей, получали денежную помощь и антисоветскую
монархическую     литературу    от    зарубежных    организаций,    готовили
террористические  акты  против  советских  и  партийных деятелей и советских
дипломатов  за  границей.  Связь  с  белой  эмиграцией  осуществлялась через
иностранные  консульства.  Из-за  рубежа  даны были инструкции: организовать
"твердые  боевые  ядра",  силу,  которая нанесла бы удар изнутри, как только
начнется интервенция.
     "Бывшие  люди", связанные общими интересами, - преображенцы, семеновцы,
измайловцы,  воспитанники Пажеского корпуса и лицеев - создали разветвленную
сеть   монархической  организации  в  Крыму,  Сибири,  в  Нижнем  Новгороде.
Контрреволюционеры  раздавали монархическую литературу, распространяли слухи
о  том, что восстановление промышленности - это миф и что даже дно реки, где
Волховстрой,  непрочно и гидростанция должна рухнуть. Одержимые ненавистью к
советской  власти, к народу, который успешно восстанавливал социалистическую
промышленность,  враги  в  своей  борьбе  не брезговали никакими средствами.
Ликвидация   монархических   организаций   в  Ленинграде  нанесла  серьезное
поражение планам белой эмиграции и интервентов.
     Московская  организация МОЦР пока еще сохранялась, и это, как мы увидим
впоследствии, оказалось полезным.
     Террористические  действия белых продолжались: 5 февраля 1926 года наши
дипломатические   курьеры  Теодор  Нетте  и  Иоганн  Махмасталь  подверглись
нападению  в  поезде, на латвийской территории. В перестрелке был убит Нетте
и тяжело ранен Махмасталь. Почта осталась в неприкосновенности.
     Маяковский  создал  стихотворение  -  памятник  Теодору  Нетте, одно из
лучших своих произведений:

                Мне бы жить и жить,
                                   сквозь годы мчась,
                Но в конце хочу -
                                 других желаний нету -
                встретить я хочу
                                мой смертный час
                так,
                    как встретил смерть
                                       товарищ Нетте.

     Такова  была  политическая  атмосфера  в  середине  двадцатых  годов. И
понятно,  что  верные  стражи  нашей  родины  - работники ОГПУ - должны были
принимать  меры,  чтобы  защитить находившееся в капиталистическом окружении
первое  в  мире социалистическое государство. В тот период был, по существу,
единый  фронт  европейских  держав  против  Советского  Союза.  Лидером этих
держав  была  Англия.  Но в то же время официальные представители английской
дипломатии  лицемерно обвиняли Советский Союз во враждебности по отношению к
Англии.  По  этому  поводу  Г.В.Чичерин  напомнил  тогда  англичанам  старую
французскую  поговорку: "Это очень опасное существо; когда на него нападают,
оно защищается".


49

     Несмотря  на  то что работа отнимала у Артузова очень много времени, он
нередко   выступал   с  докладами  на  предприятиях.  К  докладам  готовился
вдумчиво,  рабочие слушали его с большим вниманием. Артузов постоянно следил
за  литературными  новинками,  в ящике стола у него всегда лежали только что
вышедшие  в свет книги. В свободные вечера бывал в театре, а из театра часто
возвращался  к  себе  в кабинет и оставался там допоздна, а иногда всю ночь.
Так  было  и  в  тот  вечер,  когда,  вернувшись из театра, он застал еще на
службе  Пилляра  и  Старова.  Срочных дел на этот раз как будто не было. Они
втроем  сидели  в  кабинете  Артузова.  Старов  поинтересовался, что смотрел
Артузов в театре.
     - "Три  сестры"...  В  последний  раз  я видел эту пьесу лет тринадцать
назад, в студе