Подошел сын, и повторилась та же трогательная сцена.
     Затем все шумно поднялись с мест и поздравляли жениха,  невесту и мать.
Пили много шампанского и  провозглашали тосты.  Полковник крикнул:  "Горько,
горько!" -  и Пинегин поцеловал некрасивую, стыдливо зардевшуюся девушку при
общих  радостных  восклицаниях.   Под  конец  обеда  его  превосходительство
произнес маленький спич,  в котором,  между прочим,  сказал,  какой честный,
славный и добрый Саша Пинегин.  Говорил и полковник, говорил и Жорж, говорил
и Володя. Во всех этих речах было много самых горячих пожеланий.
     Саша  Пинегин,  несколько  опьяневший,  слушал  все  это,  благодарил и
чувствовал,  что где-то, в глубине его души, снова поднимается презрение и к
самому себе, и к этим излияниям. И ему показалось, что его заживо хоронят во
всей этой атмосфере лицемерия и пошлости...  Он взглянул на кроткие, любовно
глядевшие на него глаза некрасивой девушки, и в голове пробежала мысль: "Еще
не поздно... Можно отказаться!"
     Но  он  решительно отогнал от себя шальную мысль,  налил шампанского и,
обратившись к невесте, сказал:
     - За наше счастье, Раиса!
     И выпил залпом бокал.
     - А где же Люба? Отчего ее нет? - спросил он.
     Кто-то сказал, что она не совсем здорова и вышла из-за обеда.
     Наконец обед был кончен, и все перешли в гостиную. По просьбе Олимпиады
Васильевны,  слышавшей от  сына,  что Раиса хорошая музыкантша,  она села за
фортепиано и стала играть.
     Пинегин незаметно вышел из гостиной,  прошел в  комнату матери,  думая,
что Люба там. Но ее там не было, а был полковник. Он был сильно навеселе.
     - Ну,   голубчик  Саша,   и  умница  же  ты,   -  заговорил  он  слегка
заплетающимся голосом,  -  я  всегда говорил,  что ты  умен,  но все-таки не
ожидал этого...  Не о-жи-дал.  Гениально!  И как это ты,  шельмец, обработал
такую богачку... Небось заговорил ее... Ловко!.. Ай да молодчина!
     И, хитро подмигивая глазом, полковник продолжал:
     - А все-таки,  милый,  послушай моего совета... Неровен час... Мало ли,
друг,  что может быть в будущем...  ты ведь красивый... и все такое... одним
словом, мужчина...
     - Какой же совет вы хотите дать, дядя?
     - Переведи-ка на свое имя половину состояния. Она, голубушка, добрая...
Сейчас видно,  на все пойдет...  простыня...  Я  ведь любя,  по-родственному
советую...  Право,  переведи...  Так-то будет спокойнее...  Впрочем, я, быть
может, напрасно советую... Ты ведь и сам смекнул, а?..
     Пинегин выбежал из комнаты, оставив полковника в недоумении. В коридоре
его встретила Люба и,  стремительно подбежав к нему,  проговорила негодующим
голосом:
     - Дядя Саша, и вам не стыдно?
     И, заглушая рыдания, убежала в комнаты.


        "IX"

     В  одиннадцатом часу  жених  и  невеста уехали от  Олимпиады Васильевны
после  самых  ласковых  проводов  и  сердечных пожеланий.  Все  родственники
наперерыв звали их к себе.  Тетушка Антонина Васильевна взяла слово, что они
приедут к ней обедать во вторник. Дядя Сергей и тетя-уксус выразили надежду,
что Саша и Раиса Николаевна навестят и их, и с обычным своим обиженным видом
звали в  среду вечером на  чашку чая  в  их  "скромной обители".  А  Вавочка
объявила,  что  рассердится,  если милая Рая,  как  уж  она  по-родственному
называла Раису, не приедет с женихом к ней на пирог в пятницу.
     - Мой голубчик Гога именинник, - пояснила она. - Вы не знаете, Рая, кто
такой Гога? Это мой милый муж, который плавает и скучает без своей Вавочки.
     В  прихожей  подвыпивший  полковник  с  особенной  нежностью  облобызал
племянника и шепнул ему на ухо:
     - Не забудь, Саша, что я тебе говорил, родной. Так-то оно лучше!
     И,  обратившись  затем  к  Раисе,  восторженно  шепнул  ей,  подмигивая
осоловевшими глазками на Пинегина:
     - Добруша ваш Саша, милая Раиса Николаевна! Ах, какой добруша! Простыня
человек!
     Пинегин  молча  сидел  в  карете  с  Раисой  в  мрачном  и  подавленном
настроении человека,  еще не справившегося окончательно с совестью. Несмотря
на доводы услужливого ума, она все-таки давала о себе знать.
     Все  эти  любезности родственников,  которые видимо  приветствовали его
подлость, как возрождение, этот наивный восторг захмелевшего дяди-полковника
перед  умом  и  ловкостью племянника вместе  с  откровенным советом ограбить
Раису,  -  еще  с  большей наглядностью оттеняли его позор.  А  этот резкий,
вырвавшийся из  глубины возмущенного сердца упрек,  это  подавленное рыдание
оскорбленной души еще  стояли в  его  ушах.  Во  всей компании родственников
только  одна  пятнадцатилетняя  Любочка  отнеслась  с   негодованием  к  его
женитьбе,  и, однако, этот единственный протест испортил Пинегину весь вечер
и теперь еще вызывает краску стыда на его лице,  напоминая снова то,  что он
хотел бы забыть:  тот обман, каким он приобрел сперва доверие и потом любовь
невесты.
     И  он все это проделал в  течение трех месяцев с  начала их знакомства,
когда с мастерством охотника затравливал кроткое, доверчивое создание, играя
на струнах ее отзывчивого,  благородного сердца и  будя в  страстной девушке
чувственные инстинкты.  Все  это  было.  И  эти горячие речи об  идеалах,  о
служении ближним.  И это возмущение людской подлостью и игра в благородство.
И эти чтения вдвоем...  Это тонкое,  ловкое ухаживанье, разговоры о сродстве
душ!   Сколько  лжи  и  лицемерия,  чтобы  влюбить  в  себя  эту  некрасивую
миллионерку и сделаться ее идолом!
     Такие,  не  особенно приятные,  воспоминания опять пронеслись в  голове
молодого человека и  омрачили его лицо,  но не поколебали принятого решения.
Миллионы манили своей обаятельной силой и обещанием счастья, являясь сами по
себе красноречивым оправданием подлости.  Из-за них стоит ее сделать. Не он,
так другой подберется к этим миллионам.  И,  наконец,  мало ли людей женятся
так, как он.
     "Во Франции это -  обычное явление",  - почему-то вспомнил Пинегин и по
какой-то странной ассоциации идей вдруг подумал, что Бэкон был взяточник...
     Да, наконец, ведь он и привязан к Раисе.
     Эта  мысль  внезапно обрадовала молодого человека.  Он  старался теперь
даже убедить себя, что любит эту "милую, кроткую девушку" и что она вовсе уж
не  так  дурна собой,  как  ему казалось раньше.  И  все сегодня находили ее
симпатичной и восхищались ее глазами. Действительно, прелестные глаза!.. Да,
он будет ее любить и сделает ее счастливой, хотя бы из чувства благодарности
и за ее любовь и за ее миллионы, благодаря которым он станет независим.
     "А  какой,  однако,  мерзавец этот полковник!  Что советует?  Перевести
половину состояния!" - подумал в ту же минуту Пинегин.
     И,  незаметно для  него самого,  мысли его остановились на  предложении
"мерзавца" и на мгновение овладели им.  С чувством отвращения поймал он себя
на  этих  мыслях  и  взглянул на  невесту.  Молчать счастливому жениху  было
неудобно. Надо заговорить.
     Раиса сидела,  прижавшись в  углу  кареты,  с  закрытыми глазами,  тоже
безмолвная,  но  безмолвная от  полноты счастия,  влюбленная и  уверенная во
взаимности,  тронутая ласками родных любимого человека.  Добрый!  Верно,  он
хвалил ее им всем!
     И  она  мечтала о  близком счастье быть  женой и  другом этого чудного,
благородного Саши, делиться с ним мыслями, жить для добра, для ближних...
     - О чем ты задумалась, Раиса? - нежно окликнул ее Пинегин, всматриваясь
в ее лицо и пожимая ее руку.
     Молодая девушка встрепенулась, точно пробужденная от грез.
     - Я думала, как я бесконечно счастлива, - промолвила она взволнованным,
бесконечно нежным голосом,  крепко сжимая руку Пинегина...  -  И  какие твои
родные все добрые... И как жизнь хороша!
     При  этих  словах  Пинегина охватило чувство  смущения и  жалости,  той
мучительной жалости, какая бывает иногда у палача к своей жертве. Охваченный
этим чувством,  он привлек к  себе молодую девушку и  стал целовать ее лицо.
Вся трепещущая,  прижимаясь к Пинегину,  Раиса отвечала горячими, страстными
поцелуями.
     - Милый!..
     И, порывисто охватив его голову, она крепко прижала ее к своей груди.
     - Милый...  желанный...  Если б  ты только знал,  как я  тебя люблю!  -
шептала она страстным шепотом, и слезы катились из ее глаз.
     Хорошо,  что молодая девушка не видала в эту минуту лица Пинегина, а то
сердце ее  забило бы  тревогу,  -  до  того физиономия его  мало походила на
счастливое лицо жениха.  Он, правда, добросовестно осыпал поцелуями невесту,
но эти поцелуи не возбуждали в  нем страсти,  не зажигали огня в  крови.  Он
даже морщился,  целуя некрасивую девушку,  и,  найдя, что поцелуев довольно,
скоро выпустил ее из своих объятий.
     - Так тебе понравились мои родственники?  -  спросил он  минуту спустя,
отодвигаясь от Раисы.
     - Понравились... Они, верно, добрые.
     - Всякие есть между ними, - неопределенно заметил Пинегин.
     - Твоя мать - прелесть, сестры - милые, - восторженно говорила Раиса.
     - А братья?
     - И братья славные.
     - У тебя, кажется, все люди - славные, - смеясь сказал Пинегин.
     - А разве твои братья не хорошие? - испуганно спросила молодая девушка.
     - Самые обыкновенные экземпляры человеческого рода,  да я не про них. Я
- вообще.  Ты обо всех людях судишь по себе. Золотое у тебя сердце, Раиса! -
горячо прибавил Пинегин и подумал: "И совсем ты проста!"
     - Какое же тогда оно у тебя? - переспросила Раиса.
     - Далеко не такое хорошее, - усмехнулся Пинегин.
     - Не клевещи на себя,  Саша! - горячо воскликнула девушка. - Разве я не
вижу,  какой ты  мягкий и  добрый?..  Разве я  не читала твоих произведений?
Разве  я  не  понимаю твоей правдивости?  А  вся  твоя  прошлая жизнь?  Твое
страдание за правду?
     И  про это "страдание за  правду",  в  действительности мало похожее на
серьезное страдание,  рассказывал девушке  Пинегин,  представляя злоключения
свои  в  значительно преувеличенном виде,  чтобы  показаться в  глазах Раисы
страдальцем.  И  молодая девушка,  совсем мало знавшая людей,  конечно всему
верила.
     Надо  сказать  правду:  Пинегин не  испытывал приятных чувств  от  этих
восторженных похвал  невесты.  В  самом  деле,  не  особенно весело  слушать
дифирамбы человека,  которого вы  собираетесь зарезать.  К  тому же  теперь,
когда эта девушка была совсем в его власти, следовало несколько отрезвить ее
и от восторгов к нему и от многих странных идей.
     Не для того же женится он,  чтобы в самом деле раздать богатство и жить
в шалаше с немилой женой. А она как будто на что-то подобное надеялась.
     - Ты, Раиса, заблуждаешься насчет меня, - начал серьезно Пинегин.
     Вместо ответа молодая девушка весело усмехнулась.
     - Право, заблуждаешься, и это меня тревожит.
     - Тревожит? - с испугом спросила она.
     - Да, ты по своей доброте считаешь меня гораздо лучшим, чем я есть.
     - Положим даже, что это так. В чем же тут тревога?
     - За  твое разочарование.  Ты убедишься,  что я  не такое совершенство,
каким создали твое воображение и твоя любовь, и...
     - Что? - перебила Раиса.
     - И разлюбишь меня.
     - Я?  Тебя разлюбить!  Никогда!  -  воскликнула горячо Раиса. - И ты не
совсем знаешь меня:  я из тех натур,  которые любят раз в жизни,  но уж зато
навсегда!  -  прибавила она с какой-то торжественной серьезностью...  - Но к
чему ты  все это говоришь!  Разве я  не  знаю,  какой ты  хороший?  Разве ты
способен когда-нибудь обмануть?
     Пришлось  замолчать.  Для  нее,  влюбленной,  этот  красивый,  кудрявый
Пинегин был лучшим человеком в подлунной...
     Разговор перешел на другие предметы.  Они говорили о  будущей жизни,  о
планах,  о том,  как они поедут после свадьбы за границу и устроятся потом в
Петербурге.  Рассказывая о будущих планах,  Пинегин,  между прочим, заметил,
что "богатство обязывает..."
     - И стесняет, не правда ли?
     - Если не уметь им пользоваться...  Раздать все не трудно, но что в том
толку?  Всякие миллионы -  капля в  море и  серьезно всем не помогут.  Надо,
следовательно, помочь хоть немногим, но зато существенно...
     Пинегин развивал в  этом направлении свои взгляды и говорил на этот раз
не только красноречиво, но и искренно, и когда кончил, то спросил:
     - Разве ты со мной не согласна, Раиса?
     Напрасный вопрос! Она на все была согласна и ответила:
     - Ты лучше меня знаешь, как надо поступить. К чему ты спрашиваешь?
     Пинегин облегченно вздохнул.
     - А твоя мать и сестры были за границей? - спросила Раиса.
     - Нет.
     - Так ты  их,  Саша,  отправь.  И  вообще...  я  надеюсь,  ты не будешь
стесняться...  Все,  что у меня есть,  твое.  Не правда ли?..  И ты поможешь
своим  и  кому  только  захочешь...  Помнишь,  ты  говорил,  сколько  бедной
молодежи...  У  нас ведь денег много,  слишком даже много...  Не жалей их...
Теперь же возьми сколько нужно... Я тебе дам чековую книжку... Прошу тебя...
     - Экая ты добрая,  Раиса...  Спасибо тебе...  В самом деле, матери надо
отдохнуть...
     - Смешной ты,  Саша,  -  благодаришь. Ведь это обидно. Разве может быть
иначе?  И,  знаешь,  я все собиралась тебя просить и боялась... Эти денежные
дела всегда неприятны.
     - О чем просить?
     - Чтобы ты  поскорей взял на  себя управление делами.  И  тетя об  этом
говорила.  Добрая старушка всем заведует и всего боится. А ты - мужчина. Она
говорит, что надо тебе доверенность. Так уж ты сделай все это и распоряжайся
всем как знаешь...
     - После,  после,  еще  успеем!  -  отвечал  Пинегин,  невольно чувствуя
смущение.
     Карета остановилась у подъезда. Пинегин вышел проводить невесту.
     - Зайдешь? - спросила Раиса.
     - Прости, голова болит... Этот обед...
     - Ну так выспись хорошенько, Саша.
     Они поднялись во второй этаж.
     - До завтра?  -  спросила Раиса,  останавливаясь у  дверей и протягивая
Пинегину руку.
     - До завтра.
     - Любишь меня, дурнушку? - шепнула Раиса.
     - А ты сомневаешься?
     - Нет,  нет,  -  радостно  проговорила  девушка.  -  Разве  ты  мог  бы
обманывать? Господь с тобой!
     Пинегин   крепко   поцеловал   невесту   и   спустился  вниз.   Швейцар
подобострастно распахнул двери и крикнул:
     - Подавай!
     Пинегин вскочил в карету и велел отвезти его домой.
     - Шишгола...  а поди ты теперь!  - проговорил старик швейцар, захлопнув
дверцы, и направился в швейцарскую.


        "X"

     Благодаря знакомому репортеру одной маленькой газетки слух  о  женитьбе
"г. Пинегина, нашего молодого и даровитого беллетриста, на г-же Коноваловой,
владеющей несметными богатствами",  попал  на  столбцы  газет,  и  в  скором
времени Пинегин стал получать ежедневно массу писем от совершенно незнакомых
ему людей с  поздравлениями,  пожеланиями,  просьбами о  деньгах и  с самыми
разнообразными деловыми предложениями поместить выгодно капитал. Чего только
не предлагали ему!  И эксплуатацию плитной ломки в Шлиссельбургском уезде, и
участие в мыловаренном заводе,  и устройство пароходства,  и дешевую покупку
имений.  Предлагали сделаться пайщиком в различных предприятиях,  приобрести
виллу в  Италии и  внести посильную лепту в женский кармелитский монастырь в
Бретани.  Каких только красноречивых писем не получал Пинегин в течение этих
нескольких недель перед свадьбой!
     Родственники  и  знакомые  хорошо  знали,  что  после  свадьбы  Пинегин
останется в Петербурге на самое короткое время, чтобы только принять дела от
старухи тетки,  и  затем уедет с  женой за границу,  и  потому многие из них
спешили  "воспользоваться случаем"  и  "урвать"  с  счастливого человека  на
первых же  порах,  пока он  еще не  опомнился от радости.  Окончательно было
выяснено,  что у  невесты три миллиона в благонадежных бумагах на хранении в
государственном  банке,   о  чем  бухгалтер  Жорж  навел  точные  справки  в
государственном банке  через  приятеля своего  чиновника и  сообщил  родным.
Узнали также, что прииски на Олекме идут отлично и дают до ста тысяч чистого
ежегодного дохода,  и наконец, дом очищает пятнадцать тысяч. Шутка ли! Такое
громадное  состояние  и  в  полном  распоряжении  Пинегина.   Есть  от  чего
закружиться голове!!
     Володя "урвал" первым.  Через два  дня после помолвки он  зашел утром к
брату  и  после  нескольких  минут  незначащего  разговора  попросил  денег,
объясняя,  что его донимают долги и что он надеется, что брат выручит его из
беды.
     - Сколько тебе нужно? - спросил Пинегин.
     Володя был в некотором затруднении:  сколько спросить? Во-первых, он не
знал,  есть  ли  у  брата теперь деньги и  даст ли  он  сейчас,  или  только
пообещает.  В  его  голове мелькала цифра  пятьсот и  несколько пугала своей
величиной.  "Пожалуй,  не  даст!"  -  подумал он,  жалея теперь,  что прежде
относился  к  брату  недружелюбно,  и  ответил  тем  неуверенным,  робким  и
несколько униженным голосом, каким обыкновенно люди просят денег:
     - Нужно мне,  если  тебя не  затруднит только,  рублей триста...  Очень
нужно!  -  прибавил Володя,  глядя на брата несколько жалобным и растерянным
взглядом.
     - Об этих пустяках и говорить не стоит. Это я могу сейчас же дать.
     Пинегин достал из кармана бумажник и  раскрыл его,  и  Володя тотчас же
мысленно пожалел,  что  "свалял дурака" и  спросил так мало.  Не  без тайной
зависти увидал  он,  что  бумажник был  туго  набит  сторублевыми бумажками,
только что привезенными самим господином Дюфуром,  в знак особого почтения к
своему клиенту.
     - Вот,  возьми пока пятьсот,  -  проговорил Пинегин, подавая брату пять
радужных бумажек, - а потом я еще дам.
     Просиявший Володя был решительно тронут великодушием брата.  Он  крепко
пожал ему руку и благодарил его.
     И эта благодарность,  и несколько умиленное лицо брата приятно щекотали
нервы Пинегина.
     - Не  за что благодарить,  Володя...  Пустяки...  Передай вот и  Пете и
Женечке от меня по сто рублей...  После я  больше дам,  а  пока у меня денег
немного... Занял... Понимаешь: расходы большие...
     - Еще бы... Вполне понимаю...
     - А  мамаше скажи,  что  она  может быть спокойна:  и  приданое Женечке
будет,  и  сама она ни  в  чем не  будет нуждаться...  Раиса просила меня об
этом... На днях я буду у вас и сам подробно все расскажу мамаше...
     Обрадованный  Володя   спустился   вприпрыжку  по   лестнице,   напевая
опереточный мотив.  Он,  не торгуясь, сел на извозчика и первым делом поехал
на  Большую Морскую к  модному ювелиру и  купил  у  него  бирюзовое кольцо с
маленькими брильянтами себе на мизинец.  Это было,  по его мнению,  шикарно.
После того он  заехал в  фруктовую лавку,  выбрал корзинку лучших и  дорогих
фруктов и велел послать своей кузине -  вертлявой брюнетке,  Манечке. Тут же
на  Большой Морской он  встретил товарища и  позвал его  завтракать к  Кюба.
Завтрак был  тонкий,  и  выпито было порядочно.  Кутили они весь день и  всю
ночь,  ужинали в  загородном ресторане,  слушали цыганок,  и Володя не жалел
денег.  Только к  двенадцати часам следующего дня он явился домой с  измятым
лицом, красными глазами и с значительно опустошенным бумажником.
     Олимпиада Васильевна пришла в ужас при виде своего любимца.
     - Господи!.. Опять?.. Полюбуйся, на кого ты похож! - воскликнула она.
     - Не сердитесь, мамаша, - говорил, улыбаясь, Володя, целуя матери руку.
- Не на свои кутил,  а  на Сашины...  Добрый Саша...  Вот не ожидал,  что он
настоящий брат...
     И  он  рассказал,  как  Саша подарил ему пятьсот рублей,  "пока только,
мамаша", и как велел передать ей, что она не будет ни в чем нуждаться...
     - А  вот и вам по "Катеньке",  тоже пока,  -  говорил со смехом Володя,
передавая деньги брату и сестре. - И приданое обещал тебе, Женечка... У него
бумажник полный...  Говорит,  занял... расходы... А как женится, все закутим
на Сашины деньги.
     Это  сообщение  привело  Олимпиаду Васильевну в  отличное  расположение