Напротив, "Джейн Смит" была крайне серьезной и целеустремленной  молодой
женщиной. Она оказалась в неприятном положении и  была  полна  решимости
пройти через это со всем достоинством, на которое способна.
   Через неделю она пришла во второй раз. Стоял обычный день -  один  из
первых  настоящих   весенних   дней.   Воздух   был   мягким,   небо   -
молочно-голубого цвета,  и  чувствовался  запах  ветра  -  теплый,  едва
ощутимый запах возрождения природы. В такие дни  хочется  уйти  от  всех
забот и волнений, сидя рядом с перкариной  женщиной  где-нибудь  в  Кони
Айленде, с корзиной доля пикника на разостланном покрывале, а  на  твоей
спутнице - большая белая шляпка и платье без рукавов, прекрасное, как  и
сам день.
   На "Джейн Смит" было  платье  с  рукавами,  но  все  равно  не  менее
прекрасное, чем тот день весны. Из белого льна с коричневой  окантовкой.
Она надела также коричневые туфельки, белые перчатки и шляпку "колокол",
немного старомодную - первый  признак  того,  что  она  была  далеко  не
богатой женщиной.
   "Вы беременны, - сказал я.  -  Думаю,  что  вы  не  очень-то  в  этом
сомневались, да?"
   Если и должны быть слезы, подумал я, то они появятся сейчас.
   "Да, - ответила она с завидным самообладанием. В ее глазах не было  и
намека на слезы. - Я догадывалась".
   Возникла небольшая пауза.
   "Когда я должна родить?" - спросила она почти беззвучно.
   "Это будет рождественский ребенок,  -  сказал  я.  -  Примерный  срок
-десятое декабря, плюс минус две недели".
   "Хорошо. - Она поколебалась немного, а потом решилась,  -  вы  будете
принимать роды? Даже если я не замужем?"
   "Да, - сказал я. - При одном условии".
   Она нахмурилась, и в этот момент ее лицо стало еще больше походить на
лицо Гарриет Уайт. Трудно поверить, что хмурое  выражение  лица  молодой
женщины двадцати трех, вероятно, лет может быть  настолько  грозным.  Но
именно таким оно и было. Она уде была готова уйти, и даже мысль  о  том,
что ей придется начинать все сначала с другим врачом, не  смогла  бы  ее
удержать.
   "И каким будет условие?" - спросила она подчеркнуто холодно.
   Теперь уже я почувствовал желание отвести свои глаза от ее лица, но я
выдержал ее взгляд. "Я настаиваю на том, чтобы знать ваше настоящее имя.
Мы можем продолжать наши финансовые отношения при помощи наличных денег,
если вас это больше устраивает,  и  миссис  Дэвидсон  по-прежнему  будет
выдавать  вам  рецепты  на  имя  Джейн  Смит.  Но  если  мы   собираемся
отправиться вместе в это путешествие в течение следующих семи месяцев, я
хотел бы иметь возможность обращаться к вам  по  имени,  на  которое  вы
отзывались всю вашу жизнь".
   Я закончил свою миленькую, наигранную строгую речь, ожидая, пока  она
обдумает мои слова. Я был почти уверен, что она поднимется, поблагодарит
меня и исчезнет навсегда.  Я  испытал  бы  растерянность,  если  бы  это
произошло. Она нравилась  мне.  Более  того,  мне  нравилась  прямота  и
решимость, с коими она бралась за проблему, в то время как девяноста  из
ста женщин на ее месте запутались бы в собственной лжи  и  от  страха  и
стыда перед такой ситуацией оказались бы неспособными ее преодолеть.
   Я  полагаю,  что  многие  нынешним  молодым  людям   такая   ситуация
показалась  бы  нелепой  и  даже  невообразимой.  Все  стремятся  сейчас
продемонстрировать широту взглядов  в  отношении  того,  что  беременная
женщина без обручального кольца должна быть окружена большим внимание  и
заботой, чем любая другая. Но джентльмены хорошо знают, что в те времена
все было по-другому.  Бытующие  тогда  нравственные  нормы  и  лицемерие
ставили  незамужнюю  беременную   женщину   в   крайне   затруднительное
положение. В  те  годы  замужняя  беременная  женщина  чувствовала  себя
счастливой и гордой тем, что собиралась выполнить предназначение, данной
ей Богом. Незамужняя же выглядела проституткой в глазах окружающих, да и
сама была склонна считать себя таковою. Она  была,  используя  выражение
Элла Дэвидсон, "легкой" женщиной, а в те времена о  "легкости"  забывали
не скоро. Такие женщины уезжали рожать и жить в другие города. Некоторые
из них  глотали  таблетки  или  выбрасывались  из  окон.  Другие  шли  к
подпольным акушеркам-мясникам с грязными руками или пытались сделать все
сами. За мою хирургическую практику четыре  женщины  умерли  у  меня  на
глазах от потери крови из-за тяжелых ранений матки. Помню  один  случай,
когда ранение было нанесено зазубренным горлышком бутылки, привязанным к
венику. Сейчас трудно в это  поверить,  но  подобные  вещи  происходили,
джентльмены. В общем, такая ситуация была для здоровой  молодой  женщины
худшей из всех, какие только можно вообразить.
   "Я согласна, - сказала она, наконец. - Это  справедливо.  Меня  зовут
Сандра Стенсфилд". Она протянула мне руку. С удивлением я  пожал  ее.  Я
был рад, что Элла Дэвидсон не видела, как я сделал это. Она бы ничего не
сказала, но целую неделю кофе был бы горше, чем обычно.
   Она улыбнулась в ответ на мое замешательство - я думаю - и посмотрела
на меня открыто. "Я надеюсь, мы будем друзьями, доктор Маккэррон. Сейчас
мне нужен друг. Я немного напугана".
   "Я вас понимаю и постараюсь стать  вашим  другом,  если  смогу,  мисс
Стенсфилд, Я что-нибудь могу для вас сделать в настоящий момент?"
   Она открыла сумочку и достала блокнот и ручку. Раскрыв  блокнот,  она
посмотрела на меня. В какой-то  момент  я  с  ужасом  подумал,  что  она
спросит у меня имя и адрес акушерки. Затем она  сказала:  "Я  хотела  бы
знать, что мне лучше есть. Для ребенка, конечно".
   Я громко рассмеялся. Она взглянула на меня с удивлением.
   "Извините. Просто у вас такой деловой вид".
   "Ну уж наверное. Этот ребенок теперь часть моих дел, разве  не  так?"
"Да,  естественно.  У  меня  есть  брошюра,  которую  я  даю  всем  моим
беременным пациенткам. Здесь говорится о диете, весе, питье,  курении  и
многом  другом.  Пожалуйста,  не  смейтесь,  когда  будете  читать.  Это
затронет мои чувства, потому что я сам писал текст".
   Хотя это был скорее памфлет, а не брошюра, однако это не помешало ему
стать впоследствии книгой: "Практическое руководство по  беременности  и
родам". В то время я серьезно увлекался акушерством  и  гинекологией  и,
начав довольно поздно из-за  войны,  не  собирался  терять  время.  Меня
подбадривала мысль о том, что я  увижу  множество  счастливых  женщин  в
ожидании ребенка и приму много детей за мою практику. Так  и  случилось:
по последним подсчетам я участвовал в появлении на свет около двух тысяч
младенцев - достаточно, чтобы заполнить пятьдесят классных комнат.
   Я читал много литературы о  беременности  и  родах  и  более  разумно
применял свои знания по этому вопросу, чем в других областях медицинской
практики. Поскольку я был энтузиазмом и  у  меня  сложились  собственные
представления о предмете, то предпочел написать собственную брошюру, чем
следовать избитым предписаниям, которыми в избытке потчевали  беременных
женщин. Я не буду излагать полный набор этих предписаний - для этого  не
хватило бы и ночи, - но приведу лишь два примера.
   От будущих матерей требовали как можно меньше находиться на  ногах  и
тем более не совершать длительных прогулок из-за  опасности  выкидыша  и
других "нежелательных для родов" последствий. Но роды как таковые -  это
в первую очередь, что сказать футболисту, готовящемуся к важной встрече,
чтобы он как можно больше  проводил  время  сидя  и  сохранял  силы  для
предстоящей игры! Другой столь же "мудрый совет", часто даваемый многими
докторами упитанным женщинам, - начать курить! Курить! Эти  рекомендации
отражены в имевшем хождение лозунге тех  дней:  "Возьми  сигарету  Lucky
вместо конфеты". Те, кто думает, что, вступив в двадцатый век, мы  вошли
в эпоху просвещенной медицины,  не  представляет,  какие  безумные  идеи
иногда приживаются и в наши дни.
   Я дал мисс Стенсфилд мою брошюру, и  она  внимательно  изучала  ее  в
течении минут пяти. Когда я спросил у нее  разрешения  закурить  трубку,
она кивнула мне, не отрываясь от  чтения.  Потом  она  подняла  глаза  и
улыбнулась: "Вы радикал, доктор?"
   "Почему вы это говорите?  Не  потому  ли,  что  я  советую  ожидающим
ребенка женщинам ходить пешком, а не ездить в прокуренных  и  трясущихся
поездах подземки?"
   "Витамины... всякого рода... плавание и дыхательные упражнения! Какие
дыхательные упражнения?"
   "Об этом вы узнаете позже, но я не радикал. Далеко не радикал. Я тот,
кто задерживает на пять минут моего следующего пациента".
   "О, прошу прощения". Она быстро встала, запихивая толстую  брошюру  в
сумочку.
   "Ничего".
   Она набросила на себя легкое пальто, смотря  на  меня  своими  карими
глазами. "Нет, - сказала она. - Вы совсем не радикал.  Ну  а  теперь  вы
себя чувствуете более... умиротворенно? Я правильно подобрала слово?"
   "Вполне подходяще, - сказал я. -  Это  слово  мне  нравится.  Скажите
миссис Дэвидсон, чтобы она выписала талон на следующее посещение. Я хочу
вас видеть в начале следующего месяца".
   "Ваша миссис Дэвидсон меня не одобряет".
   "Я уверен, что это не так. - Но я никогда не умел врать,  и  теплота,
возникшая между нами, сразу же испарилась. Я не  провожал  ее  до  двери
моего кабинета. - Мисс Стенсфилд?"
   Она обернулась и застыла в ожидании вопроса.
   "Вы собираетесь оставить ребенка?"
   Она окинула меня взглядом, потом улыбнулась той  загадочной  улыбкой,
секрет которой знаю только беременные женщины. "О, да", -  услышал  я  в
ответ, и она ушла.
   До конца этого дня  я  занимался  похожими  друг  на  друга  случаями
пищевого отравления, ожогов кипятком, вытаскивал кусок металла из  глаза
и дал направление на госпитализацию моему старому пациенту, у  которого,
я уверен, была раковая опухоль. Я совершенно позабыл о Сандре Стенсфилд.
Элла Дэвидсон напомнила мне о ней, заметив:
   "Возможно, она вовсе и не потаскушка".
   Я оторвал взгляд от карточки моего последнего пациента. Я изучал  ее,
ощущая раздражение, которое чувствует большинство врачей, оказавшихся не
в силах помочь больному. Мне пришла в голову мысль, что вместо всех этих
колонок "Сумма к оплате", "Оплачено полностью" или "Пациент  переведен",
я должен был бы написать  "Ордер  на  смерть".  Наверное,  с  черепом  и
костями вверху, как на бутылках с ядом.
   "Простите?"
   "Я о вашей мисс Джейн Смит. Она  сделала  удивительную  вещь  сегодня
утром после того, как записалась на прием. Поза миссис  Дэвидсон  давала
недвусмысленно понять, что эту вещь она одобряла.
   "И что же она сделала?"
   "Когда я дала ей талон на  посещение,  она  попросила  подсчитать  ее
расходы, все до единого. Включая роды и пребывание в больнице".
   Это действительно вызывало удивление. Не забывайте, что речь  идет  о
1935 годе, а мисс Стенсфилд, похоже, была предоставлена самой себе. Жила
ли она  в  достатке?  Сомневаюсь.  Ее  платье,  туфли  и  перчатки  были
красивыми, но она не носила ювелирных украшений, и к тому же, ее  шляпка
явно уже вышла из моды.
   "И вы сделали, что она просила?:
   Мисс Дэвидсон посмотрела  на  меня  так,  словно  я  лишился  чувств.
"Конечно же, я сделала это! И она заплатила всю сумму.  Наличными".  Это
обстоятельство,  по-видимому,  больше  всего  поразило  миссис  Дэвидсон
(самым приятным образом, несомненно), но только не  меня.  Единственное,
чего не смогут делать все Джейн Смит  этого  мира,  так  это  выписывать
чеки. "Она вытащила из сумки бумажник, открыла его  и  отсчитала  деньги
прямо на моем столе, - продолжала миссис Дэвидсон. - Затем убрала рецепт
туда, где лежали деньги, положила  бумажник  в  сумочку  и  попрощалась.
Совсем неплохо, если подумать о том, как иногда мы вынуждены  бегать  за
их так называемыми "респектабельными" милостями, чтобы она заплатили  по
счету!"
   По непонятной причине  я  почувствовал  себя  огорченным.  Я  не  был
доволен тем, что Сандра Стенсфилд сделала это, вызвав  такую  радость  у
миссис Дэвидсон, как и не был доволен самим собой. Сам не знаю,  почему.
Что-то  во  всем  этом   заставляло   меня   почувствовать   собственную
неполноценность.
   "Но не могла же она заплатить за пребывание в  больнице,  ведь  так?"
-спросил я. В конечном счете, это не имело  никакого  значения,  но  мне
нужно за  что-нибудь  зацепиться,  чтобы  дать  выход  охватившему  меня
чувству огорчения. "Разве можно  сказать  заранее,  сколько  времени  ей
придется пролежать в больнице. Или вы читаете будущее, Элла?"
   "Я ей говорила то же  самое,  но  она  спросила,  сколько  времени  в
среднем  находятся  в  больнице  женщины   при   отсутствии   каких-либо
осложнений. Я сказала, что шесть дней, разве нет?"
   Я был вынужден признать, что это так.
   "Она сказала,  что  заплатит  за  шесть  дней,  а  если  ей  придется
пролежать дольше, то она внесет дополнительную плату. Но если..."
   "Если меньше, то мы можем возместить ей лишние расходы", -  утомленно
закончил  я.  Я  подумал:  "Черт  бы  побрал  этих  женщин".  И  тут  же
рассмеялся. У нее есть голова на  плечах.  Невозможно  это  отрицать.  И
неплохая голова. Миссис Дэвидсон позволила себе улыбнуться... и если я в
какой-то момент, особенно сейчас, когда нахожусь в  старческом  маразме,
начинаю верить, что знаю все о людях, которые меня окружают, то  пытаюсь
вспомнить эту улыбку. До того дня я готов  был  поклясться  жизнью,  что
никогда не увижу, как миссис Дэвидсон, одна из самых лучших "правильных"
женщин, которых я  когда-либо  знал,  улыбается  при  мысли  о  девушке,
забеременевшей не в замужестве.
   "Голова на плечах? Может быть, доктор. Но она знает  свои  умственные
способности, это уж точно".
   Прошел месяц, и мисс Стенсфилд пришла вновь в назначенное  ей  время,
просто возникнув из этого удивительного человеческого потока, каким  был
и есть Нью-Йорк. На ней было надето голубое  платье,  которое  выглядело
довольно оригинально, хотя и  явно  было  выбрано  среди  множества  ему
подобных. Ее туфельки не очень  подходили  к  нему  -  это  была  та  же
коричневая пара, в которой она приходила в последний раз.
   Я тщательно осмотрел ее и счел, что все идет нормально. Я  сказал  ей
об этом, и она осталась довольна.
   "Я нашла витамины, которые нужно принимать во время беременности".
   "В самом деле? Превосходно".
   Ее  глаза  озорно  сверкнули:  "Аптекарь  предостерегал  меня  от  их
употребления".
   "Избави меня Бог от этих порошковых дел мастеров - сказал  я,  и  она
прыснула  в  ладошку.   Это   был   жест   ребенка,   покоряющий   своей
непроизвольностью. - Я еще не встречал аптекарей,  которые  не  были  бы
неудавшимися врачами. И республиканцами.  Эти  витамины  -  пока  еще  в
новинку, и к ним относятся с подозрением. Вы  последовали  его  совету?"
"Нет, только вашему. Вы же мой врач".
   "Благодарю".
   "Не за что. - Она посмотрела прямо  мне  в  глаза,  уже  не  хихикая.
-Доктор, когда по мне станет заметно?"
   "Не раньше августа, я думаю. Или сентября, если вы  будете  носить...
гм, широкие одежды".
   "Спасибо". Она взяла свою сумочку, но не встала сразу, чтобы уйти.  Я
подумал, что она хочет поговорить, но не знает, как и с чего начать. "Вы
ведь работаете, правда?" Она кивнула. "Да, я работаю". "Могу я  просить,
где? Если вы считаете, что я не должен..."
   Она  засмеялась,  но  каким-то   ломанным,   невеселым   смехом.   "В
универсальном магазине. Где же еще незамужняя женщина может  работать  в
городе? Я продаю духи толстым леди, которые  смачивают  свои  волосы,  а
затем накручивают на тонкие бигуди".
   "Как долго вы еще сможете там работать?"
   "Пока мое деликатное положение не станет заметным.  Предполагаю,  что
тогда меня попросят уйти, чтобы не огорчить какую-нибудь  толстую  леди.
Потрясение  от  того,  что  их  обслуживает   беременная   женщина   без
обручального кольца, может вызвать выпрямление волос".
   Почти мгновенно ее глаза заблестели от слез. Ее губы  задрожал,  и  я
стал нащупывать платок. Но слезы не закапали. Глаза  вновь  прояснились,
губы затвердели, но тут же смягчились. Она просто решила, что  не  будет
терять  контроля  над  своими  эмоциями,  и  не   потеряла.   Это   было
впечатляющее зрелище.
   "Извините, - сказала она.  -  Вы  очень  добры  ко  мне.  Я  не  хочу
отплатить вам за вашу доброту, рассказывая всякие банальные истории".
   Она встала, чтобы идти, и я поднялся вместе с ней.
   "Я умею слушать, - сказал я, - и у меня  есть  время.  Мой  следующий
пациент отменил свой визит".
   "Нет, - ответила она. - Спасибо, но не стоит".
   "Хорошо, - согласился я. - Но я хотел бы сказать кое-что еще".
   "Да?"
   "Не в моих правилах делать так, чтобы мои пациенты -  любые  пациенты
-оплачивали вперед услуги, которые им будут оказаны. Я думаю,  что  если
вы... то есть, если бы вы хотели... или вам необходимо..." - промямлил я
и замолчал.
   "Я уже четыре  года  в  Нью-Йорке,  доктор.  И  по  своей  природе  я
терпелива. После августа или сентября  я  вынуждена  буду  жить  на  мои
сбережения, пока не смогу снова  устроиться  на  работу.  Это  не  очень
много, и иногда, по ночам, мне становится страшно".
   Она внимательно посмотрела на меня своими чудесными карими глазами.
   "Мне казалось, что будет лучше - надежней скорее, - если я заплачу за
ребенка. В первую очередь. Потому что я много думаю о нем,  а  искушение
истратить эти деньги может стать очень сильным".
   "Хорошо, - сказал я. - Но, пожалуйста, запомните, что  если  они  вам
понадобятся, сразу скажите мне об этом".
   "И снова разбудить дракона в миссис Дэвидсон. - Игривые огоньки вновь
появились в ее глазах. - Не думаю, что это нужно делать. Ну,  а  теперь,
доктор..."
   "Вы намерены проработать до конца, сколько сможете? Это действительно
необходимо?"
   "Да, я должна. Но почему вы спрашиваете?"
   "Боюсь, мне придется попугать вас немного, прежде  чем  вы  пойдете",
-сказал я.
   Ее глаза стали чуть шире. "Не делайте этого, - попросила она. -  Я  и
так уже достаточно напугана".
   "Именно поэтому  я  и  собираюсь  поговорить  с  вами.  Сядьте,  мисс
Стенсфилд". Но поскольку она осталась стоять, я добавил: "Прошу вас".
   Она села. Не очень охотно.
   "Вы находитесь в довольно-таки незавидном положении, - начал я,  сидя
на краю письменного стола. - Но  вы  не  без  изящества  справляетесь  с
встающими на вашем пути трудностями".
   Она собиралась что-то сказать, но я поднял руку, прося не  перебивать
меня.
   "Это очень похвально. Но я не хотел бы,  чтобы  вы  навредили  своему
ребенку вследствие заботы о вашем  финансовом  положении.  У  меня  была
пациентка, которая, несмотря на мои предосторожности, из месяца в  месяц
продолжала туго затягивать пояс. Она была тщеславной, глупой  и  скучной
женщиной, и я не верю, что она на самом деле хотела  ребенка.  Я  бы  не
подписался  под  многочисленными   теориями   о   подсознании,   которые
обсуждаются сегодня чуть ли не на каждом углу, но если бы я в них верил,
я бы сказал, что она - или часть ее - пыталась убить младенца".
   "И она это сделала?" - Ее лицо оставалось спокойным.
   "Нет, вовсе нет. Но ребенок родился с  опозданием.  Вполне  возможно,
что он так или иначе родился бы позже  срока  -  мы  мало  что  знаем  о
причинах этого явления. Но она сама могла вызвать это".
   "Я понимаю, куда вы клоните, - сказала  она  низким  голосом.  Вы  не
хотите, что я тоже затягивалась, так что я смогу  оставаться  на  работе
еще месяц или шесть недель. Честно говоря, такая мысль приходила  мне  в
голову. Что ж, спасибо за то, что вы меня напугали".
   На этот раз я проводил ее до двери. Мне хотелось спросить ее, сколько
у нее оставалось денег и как долго она  сможет  прожить  на  них.  Но  я
слишком хорошо знал, что на такой вопрос я  не  услышал  бы  ответа.  На
прощание я пошутил по поводу ее витаминов. Она ушла. Я  думал  о  ней  в
свободные минуты весь следующий месяц, и...
   На этом месте Иохансен прервал рас