держит в руках! Я встретил его однажды на углу Поннеф и набережной
часа в четыре дня. Он клянчил милостыню. Я честный человек! Я предложил  ему
за его старый ящик пятьсот франков" Вы,  конечно,  понимаете,  мы  сразу  же
договорились." Пятьсот франков! Для него это целое состояние! Да и для  меня
тоже! Но я не хотел его обирать.., и предложил все, что имел...
   Однако как теперь вступить  во  владение  инструментом?  Ясно  было,  что
деньги я заплачу, только если Бабетта ничего об этом не будет  знать...  Так
вот! Это какой-то рок...
   Когда бы он ни пришел, она все время дома! Она встречает его во дворе, на
лестнице, когда мы думаем, что она уже ушла!  И  начинается  погоня!  Но,  к
счастью, тот тоже не дурак... Сегодня вечером,  как  мы  с  ним  условились,
когда Бабетта ляжет спать, я должен был поднять инструмент на веревке  через
окно прямо сюда. И уже залез на стол и только собирался бросить ему веревки,
как стол пошатнулся... А тут и вы оба подоспели, думая, что меня  убивают...
Ох, ну и забавный же у вас был вид, мсье постоянный секретарь! С зонтиком  и
щипцами.., смешной, но все же храбрый поступок!
   Мартен Латуш снова засмеялся, и Ипполит Патар тоже расхохотался, на  этот
раз уже от всего сердца... Он смеялся не только над собой, каким его  увидел
Латуш, но и над своим страхом перед шагающим ящиком.
   Вот все и объяснилось! И  ведь  в  самом  деле  должно  же  было  найтись
разумное  объяснение!  Бывают  Моменты,  когда   взрослый   человек   теряет
способность рассуждать и становится как ребенок. Так думал  мсье  Патар.  До
чего же он был смешон с этой Бабеттой и всей этой историей с шарманщиком!
   Да, после стольких треволнений наконец наступили  приятные  минуты.  Мсье
Патара  растрогала  судьба   этого   старого   холостяка   Мартена   Латуша,
подвергавшегося, как и, увы, многие другие, тирании своей старой служанки.
   - Не стоит меня слишком жалеть! - произнес Латуш,  гася  свою  улыбку.  -
Если бы не Бабетта, то я бы уже давно обнищал со своей манией! Мы  небогаты,
и поначалу я делал настоящие глупости, собирая  коллекцию...  Милая  Бабетта
вынуждена выкраивать гроши, чтобы свести концы  с  концами,  она  отказывает
себе ради меня во всем! И заботится обо мне, как мать...  Но  совершенно  не
способна слышать музыку!
   Говоря  это,  Мартен  Латуш  осторожно  провел  рукой  по   дорогим   ему
инструментам,  бедная  уснувшая  душа  которых  только  и  ждала   ласкового
прикосновения его пальцев, чтобы зазвучать по воле хозяина.
   - Так я их и глажу тихо.., тихо... Так тихо, что плач наш  слышен  только
нам самим... Но иногда, когда удается отправить Бабетту за покупками, я беру
маленькую гитерну, на которую поставил самые старые струны, какие только мог
найти, и играю старинные мелодии, как настоящий трубадур...  Нет-нет,  я  не
так уж несчастен, мсье постоянный секретарь! Поверьте!  И  потом,  надо  вам
сказать, у меня есть пианино. Так вот на своем пианино я играю все, что хочу
- страшные мотивы, громовые увертюры, всякие  марши!  Ах,  это  великолепное
пианино, и оно совершенно не беспокоит Бабетту, когда она моет посуду...
   Тут Мартен Латуш устремился к пианино и набросился на  клавиши,  пробежав
по ним пальцами в настоящем исступлении. Мсье Патар ожидал услышать безумный
грохот. Но,  несмотря  на  силу,  с  которой  хозяин  колотил  по  клавишам,
инструмент оставался  нем.  Это  было  немое,  не  издающее  никаких  звуков
пианино, сделанное специально для тех, кто хочет поупражняться в гаммах,  не
тревожа ушей соседей.
   Волосы  Латуша   разметались,   овеваемые   ветром   вдохновения,   глаза
устремились к потолку, а руки так и скакали.
   - Иногда я так играю целыми днями, - сказал он. - И только я  это  слышу!
Просто оглушительная музыка... О, это настоящий оркестр!
   Но вдруг он резко захлопнул крышку пианино, и мсье Ипполит Патар  увидел,
что он плачет... Постоянный секретарь подошел к любителю музыки.
   - Друг мой... - мягко начал он.
   - О, вы добры, я знаю, как вы  добры!  -  ответил  Мартен  Латуш  упавшим
голосом. - Это счастье - быть в обществе, где есть такой  человек,  как  вы!
Теперь вам известны все мои мелкие неприятности.., мой таинственный кабинет,
в  котором  проходят  такие  загадочные  встречи..  Знаете,  почему  я   так
разволновался, узнав, что моя старая Бабетта подслушивала под дверью.  Я  ее
очень люблю, свою служанку.., но маленькую гитерну ведь тоже люблю...  И  не
хочу расставаться ни с той, ни с другой... Хотя иногда  у  нас  (тут  Мартен
Латуш наклонился к уху Патара) в доме и поесть нечего... Но об этом  никому!
Ах, мсье постоянный секретарь, вы  тоже  старый  холостяк,  но  ведь  вы  не
коллекционер! Душе коллекционера тесно в теле старого холостяка! Да, да, но,
к счастью, у меня есть Бабетта!  Но  я  все  равно  заполучу  эту  шарманку,
которая крутит старые, забытые песни... Может быть, как раз на ней и  играли
во времена Фюальдеса... Кто знает?
   Мартен Латуш вытер тыльной стороной руки пот со лба.
   -  Пойдемте,  -   сказал   он,   -   уже   очень   поздно!   С   большими
предосторожностями он выпустил своего  гостя  из  таинственного  кабинета  в
большую библиотеку.
   Потом, закрыв заветную дверь, добавил:
   - Да, очень поздно!  Как  это  вы  решились  прийти  в  такой  час,  мсье
постоянный секретарь?
   - Прошел слух, что вы отказываетесь от  кресла  магистра  д'Аббвиля.  Это
было в вечерних газетах.
   - Какие глупости!  -  заявил  Мартен  Латуш,  неожиданно  посерьезнев.  -
Глупости! Я сейчас же начну готовить трижды хвалебную речь в честь  магистра
д'Аббвиля, Жеана Мортимара и Максима д'Ольнэ.
   Ипполит Патар вставил:
   - Завтра же  я  опубликую  официальное  сообщение.  Но  скажите,  дорогой
коллега...
   - В чем дело? Продолжайте.
   - Может быть, я покажусь вам бестактным... Ипполит  Патар  в  самом  деле
находился в затруднении.
   Он завертел в руках то в одну, то  в  другую  сторону  ручку  зонтика-  И
наконец решился:
   - Вы были со мной столь доверительны, что я рискну. Сначала я хотел у вас
спросить - и этот вопрос  бестактным  не  назовешь:  вы  хорошо  знали  мсье
Мортимара и мсье д'Ольнэ?
   Мартен Латуш ответил не сразу. Он подошел к столу и  взял  лампу,  высоко
подняв ее над головой Ипполита Па-тара:
   - Я провожу вас, мсье постоянный секретарь, до входной двери. Но если  вы
опасаетесь неприятных встреч, то провожу вас до дома... Однако квартал  наш,
несмотря на его мрачный вид, очень спокойный.
   - Нет-нет, дорогой коллега- Прошу вас, не беспокойтесь!
   - Как вам угодно, - не настаивал Мартен Латуш. - Позвольте я посвечу вам.
   Они вышли на лестницу, и только здесь вновь избранный академик ответил на
заданный ему вопрос:
   - Да-да, конечно... Я хорошо знал Жеана Мортимара и Максима  д'Ольнэ.  Мы
были старыми друзьями.., добрыми товарищами.., и  когда  оказались  в  одном
ряду претендентов на кресло магистра д'Аббвиля, то решили  пустить  дело  на
самотек,  не  интриговать.  Иногда  мы  собирались  вместе,  чтобы  обсудить
ситуацию, то у одного, то у другого. А эта история с угрозами Элифаса  после
избрания Мортимара скорее нас просто позабавила.
   - А Бабетту привела в  ужас.  И  здесь,  дорогой  коллега,  я,  возможно,
проявлю бестактность... Все-таки о каком преступлении  шла  речь,  когда  вы
сказали: "Нет! Нет! Это невозможно! Это было бы самым большим  преступлением
на свете!"?
   Мартен Латуш помогал  мсье  Ипполиту  Патару  спускаться  по  ступенькам,
предупредив его, что, прежде чем ступить, нужно ощупать ступеньку ногой.
   - Ну что вы! - ответил он. - Здесь нет никакой бестактности! Никакой! Так
вот, я уже говорил, что Максим д'Ольнэ, несмотря  на  все  свои  шутки,  был
крайне удручен угрозами Элифаса, исчезнувшего  после  этого...  В  тот  день
Максим д'Ольнэ, поздравляя Мортимара с избранием, состоявшимся за два дня до
этого, конечно, в шутку посоветовал бедняге Мортимару, который уже обдумывал
свою вступительную  речь,  быть  осторожным.  Ведь  его  подстерегала  месть
чародея,  который  предупреждал,  что  кресло  магистра  д'Аббвиля  окажется
роковым для того, кто осмелится в него усесться.  Так  вот,  я  не  придумал
ничего лучшего... осторожно, здесь ступенька, мсье постоянный  секретаря  не
придумал ничего лучше, как подлить масла в огонь.., осторожно,  мы  уже  под
аркой., и я воскликнул.., сверните налево, мсье  постоянный  секретарь...  Я
тогда важно заявил: "Нет! Нет! Это невозможно! Это  было  бы  самым  большим
преступлением в мире!" Так, мы пришли.
   Они действительно уже стояли у входной двери.  Мартен  Латуш  с  грохотом
отодвинул тяжелые железные засовы, повернул огромный ключ и, потянув на себя
дверь, выглянул на улицу.
   - Все  спокойно!  -  сказал  он.  -  Все  спят.  Вас  проводить,  дорогой
постоянный секретарь?
   - Нет, нет, как я был  глуп!  Несчастный  глупец!  Ах,  дорогой  коллега,
позвольте мне в последний раз пожать вам руку...
   - Как?! В последний  раз!  Вы  что  же,  считаете,  что  я  умру,  как  и
остальные?! О, и не собираюсь! И потом, сердце у меня вполне здоровое.
   - Нет, нет! Как я глуп... Будем надеяться, что наступят лучшие времена  и
однажды мы сможем посмеяться над  всем  этим!  Полно!  Прощайте,  мой  новый
дорогой коллега! Прощайте! Еще раз поздравляю...
   Окончательно успокоенный, держа перед собой зонт, мсье Ипполит Патар  уже
вступал на Поннеф, как вдруг Мартен Латуш окликнул его:
   - Эй! Еще два слова! Не забудьте, что все это мои маленькие секреты!
   - Ах, вы просто меня не знаете! Мы договорились, я сегодня вечером вас не
видел! Спокойной ночи, дорогой Друг!
 
Глава 5 
Третья попытка 
 
   И вот великий день настал. Он был назначен  Академией  через  две  недели
после пышных похорон Максима д'Ольнэ. Знаменитая компания не пожелала дольше
оставаться в этой прискорбной ситуации, вызванной  печальной  кончиной  двух
предшествующих претендентов. Необходимо было как можно быстрее покончить  со
всякими абсурдными слухами, которые постоянно распускали ученики Элифаса  де
ля Нокса, друзья прекрасной мадам де Битини и другие члены клуба пневматиков
(от "пневма" - душа). Что же касается самого мага,  он,  казалось,  и  вовсе
испарился. Все попытки  связаться  с  ним  ни  к  чему  не  привели.  Лучшие
репортеры, бросившиеся по его следам, вернулись с пустыми  руками,  и  столь
длительное отсутствие его стало  главной  причиной  беспокойства,  поскольку
было совершенно очевидно, что маг где-то прячется. Но почему?
   С  другой  стороны,  справедливости  ради  надо  тут  же  признать,   что
здравомыслящие головы после волнения, вызванного первой и тем  более  второй
смертью, волнения, из-за которого они немного растерялись (но, впрочем, есть
ли такие светлые умы, которые не теряются ни  при  каких  обстоятельствах?),
так вот, надо признать, что эти здравомыслящие головы, когда кризис миновал,
вновь обрели былую уравновешенность.
   А  самым  спокойным  человеком,  особенно   после   своей   волнующей   и
таинственной беседы с Мартеном Латушем, казался мсье Ипполит Патар. Он  даже
вновь обрел свой прекрасный розовый цвет.
   Однако, когда великий день принятия Мартена Латуша в  Академию  наступил,
любопытство тех и других, и самых благоразумных  и  самых  неуравновешенных,
достигло предела.
   Толпа ринулась на штурм здания  с  куполом,  наполнила  его,  забила  все
подходы к нему,  выливаясь  на  набережную  и  соседние  прилегающие  улицы,
парализуя тем самым уличное движение. Внутри, в большом актовом  зале,  тоже
толпились мужчины и женщины. По мере  того  как  истекали  последние  минуты
(минуты, предшествующие открытию заседания), тишина, нависшая надо всем этим
столпотворением, становилась все более гнетущей.
   Кто-то отметил, что  прекрасная  мадам  де  Битини  отсутствует:  видимо,
решила  не  появляться  на  торжестве.  Это  было  сочтено   крайне   плохим
предзнаменованием. Конечно, если что-то должно было произойти, лучше  бы  ей
не появляться,  потому  что  тогда  толпа,  подхваченная  ураганом  безумия,
разорвала бы ее в клочья.
   На месте, которое на предыдущем собрании занимала эта дама, сейчас  стоял
вполне  респектабельный  мсье  с  объемистым  брюшком.  Приятную  округлость
украшала красивая толстая золотая цепочка. Он стоял, засунув  пальцы  рук  в
карманы жилета. Лицо его не было отмечено печатью гения, но этот  мсье  имел
совсем не глупый вид. Лоб отнюдь не казался  низким.  На  приплюснутом  носу
красовалось золотое пенсне. Гаспар Лалует (а это был он)  вовсе  не  страдал
близорукостью, но ему хотелось, чтобы все вокруг думали, будто  он  испортил
зрение, работая над книгами, как какой-нибудь великий писатель.
   Он волновался не меньше, чем окружавшие его люди, и небольшой нервный тик
все время смешно подергивал его бровь. Он  смотрел  на  кафедру,  с  которой
Мартен Латуш должен был произнести свою речь.
   Минута! Еще минута! Сейчас председатель откроет заседание.., если.., если
только Мартен Латуш придет... Ведь его еще не было. Доверенные лица напрасно
ожидали, волнуясь, у двери, то и дело крутя головами.
   Не отступил ли он в последний момент? Не струсил?
   Этими вопросами мучился и мсье Ипполит Патар, лицо которого  вновь  стало
лимонного цвета.
   Ах, что за жизнь! Что за жизнь у постоянного секретаря! Как хотел бы  он,
чтобы эта церемония наконец закончилась, счастливо закончилась!
   Вдруг мсье Ипполит Патар вскочил с места, прислушиваясь к какому-то шуму,
надвигающемуся  издалека.   Какие-то   крики...   Они   неслись   снаружи..,
приближались... Наверное,  крики  восторга,  сопровождавшие  приход  Мартена
Латуша...
   - Это он! - громко произнес мсье Ипполиту Патар.
   Но тут в шуме и гаме,  в  бушевании  толпы  появилось  нечто  угрожающее,
внушающее беспокойство. Однако совершенно невозможно было  понять,  что  там
выкрикивали снаружи! Весь зал, дышащий до  сих  пор  в  одном  ритме,  вдруг
мгновенно перестал дышать вообще. Казалось,  под  куполом  собрались  черные
тучи. Огромная людская волна  ударила  в  стены,  заставила  хлопать  двери.
Солдаты и полицейские отступили вглубь, к залу... Стало возможным  различить
среди всеобщего шума и гвалта какой-то особый гул. Словно жалобный плач.
   Мсье Ипполит Патар почувствовал, что  волосы  у  него  на  голове  встают
дыбом.
   В этот момент в зал вкатилось нечто непонятное, какой-то чудовищный ворох
тряпья, с разорванными юбкой и корсажем.  Над  всем  этим  торчала  лохматая
голова горгоны, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. Невидимым ртом чудовище
исторгало вопль:
   - Мсье Постоянный! Мсье Постоянный! Он умер! Вы мне убили его!
 
Глава 6 
Разящая мелодия 
 
   Автор этого жестокого  повествования  не  берется  описать  невообразимую
сутолоку, последовавшую за только что описанной сценой. Итак,  Мартен  Латуш
был мертв! Мертв, как и другие!  Пусть  он  умер  не  в  тот  момент,  когда
произносил свою вступительную речь под куполом, но как раз когда намеревался
идти для этого в Академию, собираясь в сущности, как и  двое  других,  стать
хозяином кресла магистра д'Аббвиля!
   И если волнение присутствовавших  в  зале  людей,  окруживших  голосившую
старую Бабетту, достигло настоящего  безумия,  то  чувства  толпы,  гудевшей
снаружи, а затем заполнившей весь Париж, перешли все разумные  пределы.  Для
того чтобы все  восстановить  в  полном  объеме,  нужно  перечитать  газеты,
появившиеся  на  следующий  день  после  этой  новой  страшной   катастрофы.
Редакционная статья в газете  "Эпок"  достаточно  точно  передает  состояние
умов. Вот она:
   "Смерти продолжаются! Вот и Мартен Латуш, после  Жеана  Мортимара,  после
Максима д'Ольнэ, умирает на пороге Бессмертия, а кресло  магистра  д'Аббвиля
по-прежнему  остается  незанятым!  Известие  о  внезапной  кончине  третьего
академика, попытавшегося занять место, которое страстно  желал  таинственный
Элифас, распространилось вчера по Парижу с быстротой молнии. И самое лучшее,
что мы можем в действительности сделать,  -  это  призвать  на  помощь  гром
небесный, чтобы дать представление о том, что произошло в столице в  течение
нескольких часов, последовавших  за  этим  невероятным  событием.  Некоторые
парижане, казалось, находились в  шоке,  как  после  вселенской  катастрофы.
Потеряв рассудок, люди бросились  на  улицы,  заходили  в  театры,  кафе,  в
салоны, держа такие безумные речи, что невольно можно задаться вопросом: как
это в наше время в столь просвещенном городе находились  такие,  которые  их
слушали?!  О!  Не  стоит  тратить  время  на  повторение  всех  прозвучавших
глупостей!
   Этот мсье Элифас де Сент-Эльм де Тайбур де ля Нокс сейчас, видимо,  очень
веселится в своем убежище.  Сегодня  во  всеуслышание  мы  высказываем  свое
мнение, на которое осмеливались лишь смутно намекать после  смерти.  Максима
д'ОльнэНет! Нет! Все эти смерти не могут быть естественными! Можно  было  не
удивиться первой из них, выразить колебания по поводу  второй,  но  было  бы
преступлением сомневаться  в  характере  третьей  смерти!  Однако  сразу  же
уточним: когда мы говорим, что эти смерти не могут  быть  естественными,  то
никак не намекаем на некую оккультную силу, способную убивать  вопреки  всем
естественным законам! Оставим весь этот вздор дамочкам из клуба  пневматиков
и заявим  со  всей  категоричностью  прокурору  республики:  "За  всем  этим
скрывается убийца, найдите  его!"  Итак,  пресса,  подчиняясь  общественному
мнению, утверждавшему, что все три академика были отравлены, более или менее
единодушно требовала вмешательства властей. И хотя врачи, присутствующие при
вскрытии тела покойного, в один голос утверждали, что Мартен Латуш, несмотря
на  кажущееся  здоровье,  умер  от  истощения  и  преждевременной  старости,
прокуратура ради того, чтобы успокоить взбудораженные  умы,  вынуждена  была
начать расследование.
   Первой, естественно, была допрошена старая Бабетта, которую в тот роковой
день в беспамятстве  привезли  домой.  Вот  как  Бабетта,  одержимая  отныне
единственной  мыслью  -  отомстить  за  своего  хозяина,  описала   поистине
необычную смерть бедняги Мартена Латуша:
   "В последнее  время  мой  хозяин  жил  лишь  речью,  которую  должен  был
произнести. Я слышала, что он говорил о магистре д'Аббвиле,  о  Мортимаре  и
д'Ольнэ так, будто это были сахарные божки какие. Часто  он  вертелся  перед
зеркалом, прямо как комедиант. В его-то возрасте! Ох и жалкий же у него  был
вид. Я бы не преминула посмеяться над ним, если бы во мне  не  засели  слова
этого колдуна, которого Академия не захотела принять. Двоих колдун уже убил.
И я все время думала: так же убьет моего хозяина. Об этом я говорила и  мсье
Постоянному с глазу на глаз. Однако  он  меня  не  послушал,  так  как  ему,
видимо, позарез нужен был академик.  Поэтому  каждый  раз,  когда  я  видела
хозяина, повторяющего свою речь, я прямо бросалась к его ногам, обнимала его
колени, рыдала как помешанная и умоляла послать заявление об  отставке  мсье
Постоянному. Меня мучили предчувствия, и я  не  обманулась.  Доказательством
тому было  то,  что  я  почти  каждый  день  встречала  старого  шарманщика,
играющего на своей шарманке. Я из Родеза, а у нас говорят: всякий  шарманщик
приносит несчастье. Так стали говорить после дела несчастного Фюальдеса. Это
я тоже сказала мсье Постоянному, но нее было впустую.
   Тогда я сказала себе: Бабетта,  ты  не  оставишь  больше  своего  хозяина
одного! Надо защищать его до последнего! И вот в день его речи  я  приводила
себя в порядок и следила за ним из кухни. Дверь была открыта. Я ждала, когда
он появится, полная решимости сопровождать его в эту несчастную Академию, на
край света, везде! Ну, значит, я ждала,  но  он  не  появлялся.  Прошло  уже
добрых пятнадцать минут, как он должен был  прийти!  Нетерпение  уже  начало
охватывать меня, как вдруг... Что же я слышу? Мелодию преступления! Мелодию,
которую играли, когда убивали бедн