чтоб на меня так орать, - сказал  Яров,  еще
раз посмотрев на Кима.
   - Если ты и ушел от уровня ребенка, то не намного. Короче, придется  тебя
наказать, чтобы впредь не повадно было.
   - Не надо... - у Ярова непроизвольно  приподнялись  руки,  как  будто  он
пытался защититься.
   - Надо, братец.  Сам  же  потом  мне  благодарен  будешь.  Ты  же  всегда
оставался мне благодарен, так ведь?
   - Да... Всегда. Но сейчас, я  тебя  умоляю,  просто  успокойся,  и  давай
нормально поговорим.
   - О чем мне с тобой, уродом, разговаривать? Ты только один язык понимаешь
- язык кнута. Пряником не тебя действовать бесполезно. Отец был  идиотом.  И
ты такой же. И оба принесли только неприятности. Мне и маме...
   - Ким, остановись, я прошу... - Яров начал впадать в панику.
   - Сядь ровно и приготовься, - холодно и безо всяких  эмоций  сказал  Ким.
Весь его пыл как будто сошел на нет.
   - Ким, прекрати... - Яров  вдруг  почувствовал,  что  по  щекам  невольно
покатились слезы, - Я не хочу!
   Пожалуйста... Прости меня! Я не заслужил...
   - Мне лучше знать, - с этими словами, Ким начал приближаться.
   - Уйди, гад! - заорал вдруг  Яров,  даже  удивившись  своей  смелости,  и
вскочил со стула, - Пошел вон! Ты не человек - ты  ничто,  пыль,  прах!!!  -
Ошибаешься, родной, - тон Кима был крайне спокойным,  -  Вот  как  раз  я  -
человек. В отличие от тебя.
   Яров стоял посреди комнаты. Слезы уже  потоком  лились  по  его  небритым
щекам. Он был в диком ужасе, и это чувствовалось в  каждом  его  движении  и
слове:
   - Ким... Кимушка... Родной... Ты же мой брат, -  Федор  Тимофеевич  начал
медленно становиться на колени, Перестань. Ну, пожалуйста...  Пожалуйста,  -
руки Ярова молитвенно поднялись к брату, - Я все понял... Это я и  только  я
во всем виноват. Я всегда во всем виноват. Всегда... И только я.
   - Верно, - с улыбкой, которую можно было даже  назвать  доброй,  произнес
Ким, - Кое-что ты уже понял. Но  не  все.  Судьбу  изменить  нельзя.  Однако
изменить человека можно. Даже такое мерзкое животное, как ты.
   Яров ощущал себя беззащитным ребенком перед своим братом. Он рыдал и его,
бывшая до этого связной, речь превратилась в невнятное  лепетание.  Это  был
панический страх.
   - Встань с колен, - повелительно сказал Ким, - Встань и прими  наказание.
Будь мужчиной хотя бы раз в жизни.
   Яров распластался на полу и боялся даже пошевелиться. Его тело  сотрясали
рыдания.
   - Что ж, лежи, если хочешь. Ты же совсем как ребенок. Думаешь, что раз ты
меня не видишь, значит спрятался в свою скорлупу  и  может  даже  уйдешь  от
наказания... А ведь не уйдешь, - голос Кима прозвучал совсем рядом с Яровым.
Почти около самого уха. Несчастный мелко задрожал и еще более сжался. Теперь
поза, в которой он лежал на полу, очень походила на позу зародыша  в  утробе
матери.
   - Бедный мой мальчик, - нежно произнес Ким, - Чего  же  ты  так  боишься?
Будет немного больно, а  потом  все  обязательно  пройдет.  И  ты  уснешь...
Увидишь маму, она тебя приголубит и пожалеет. Она-то тебя любит. Она  только
папу не любит. Да и меня...
   Последнее, что услышал Яров, был звон разбившегося зеркала...

***

   - По-моему, его вообще дома нет, - сказал Толик, убирая  от  уха  сотовый
телефон, - Как вы думаете, Альберт Семенович?
   - Да кто его, идиота, знает, - проворчал Рывкин, - Небось, опять  один  в
своей вонючей квартире сидит и нажирается. А мы беспокоиться должны...
   - Он вроде говорил,  что  у  него  творческий  процесс  начался,  -  явно
иронизируя, произнес Толик.
   - Запой у него, а не творческий процесс! - в  сердцах  сказал  Рывкин,  -
Звякни еще раз - может, очухается и  трубку  возьмет.  А  то  ж  ведь  мы  в
квартиру войти не сможем. Дверь-то у него железная.
   Толика  дважды  упрашивать  не  пришлось,  однако  попытка   успехом   не
увенчалась. Трубку никто не брал.
   - Бесполезно, - махнув рукой, сказал Толик и швырнул сотовый  на  сиденье
автомобиля.
   - Ладно, давай сами чего-нибудь сообразим, - Рывкин посмотрел на  Толика,
- Может, откроем...
   - Ага, откроешь ее... Железную-то, - возразил Толик.
   - Ну что, милицию теперь вызывать?..  Шеф  нас,  когда  проспится,  точно
убьет.
   - А если через окно? - спросил Толик.
   - Лезь, -  безразлично  произнес  Рывкин,  в  котором  эта  идея  особого
энтузиазма не вызвала, - Я точно не полезу.
   - Всего-то второй этаж... Вы же сможете.
   - Погибели ты моей хочешь, - Рывкин  грустно  улыбнулся,  -  Хотя  выхода
другого, конечно, нет.
   - Вот и я о том же.
   Альберт Семенович открыл дверцу машины.
   - Эх, на тот свет-то как не хочется, - сказал он, и с тоской посмотрел на
окна квартиры Ярова.

***

   - Я рассказала все следователю... И уж, конечно, расскажу все это вам,  -
Ярова попыталась закурить, но зажигалка  никак  не  хотела  повиноваться  ее
дрожащим рукам.
   - Давайте помогу, - сказал Альберт Семенович и взял зажигалку.
   - Спасибо, - Ярова прикурила, - Вы  первым  очутились  тогда  в  квартире
сына... Вы сами все видели. Каково ваше мнение?
   - Ну... - протянул Рывкин.
   - Вот только не надо щадить мои чувства, - сказала Ярова, - В милиции мне
все более-менее рассказали, я тело опознавала... Так что говорите.
   - Крови было много, - произнес Рывкин, - Это первое, что я увидел.  Федор
Тимофеевич лежал на полу. Горло его...
   - Это я знаю, - перебила Ярова, - Но что насчет зеркала?
   - Его горло было перерезано осколком зеркала. А само зеркало разбито.
   - И больше ничего?.. Необычного?..
   - Да вроде ничего особенного... Вот только лицо его...
   - Как  будто  он  увидел  дьявола  во  плоти,  да?  -  Ярова  внимательно
посмотрела на Рывкина.
   - Да.
   - Он не дьявола увидел, - сказала пожилая женщина и нервно затянулась,  -
Он брата своего увидел... Который умер много лет назад..., - Ярова  опустила
голову, - Кима.
   - В смысле? - В прямом. Ким погиб в дорожной катастрофе, когда  ему  было
четырнадцать лет.  Феденьке  тогда  только-только  исполнилось  одиннадцать.
Прошло всего два дня после дня рождения Феди... У Кима ночью случился острый
приступ аппендицита. Мы тогда находились на даче. А  дача,  сами  понимаете,
есть дача.
   Пришлось сына везти в больницу своими средствами.  Мой  муж  был  пьяный,
отоспаться особенно не успел.
   Но хорохорился, скотина... Орал, что сам отвезет, что за  помощью  бежать
не надо. Я, дура, и не побежала. Вот он и отвез... Себя и Кима на тот  свет.
Феденька неделю в горячке лежал. Мне хоронить, сплошные заботы, а тут  такое
дело... Еле отошел он тогда. С тех пор у него все это и началось...
   - Что началось? - осторожно спросил Альберт Семенович.
   - Видения разные. Говорил, что Ким не умер, что он  рядом  с  ним.  Врачи
сказали -  мальчик  испытал  сильнейший  шок,  предлагали  поместить  его  в
клинику. А я отказалась... Думала, что сама его вытяну... Но не смогла.  Это
с ним так и осталось. Однако он учился... Учился хорошо... Потом обнаружился
его талант к музыке. Что меня совсем и убило.
   - Почему?
   - Дело все в том, что Федя с детства  не  имел  слуха.  Музыку  не  очень
любил. А талант был у его брата... Кима...
   - женщина умолкла. Ее взгляд уперся фотографию, висевшую на стене.
   - Я закурю? - тихо спросил Рывкин.
   Ярова повернула голову к Альберту Семеновичу и кивнула.
   - Пожалуйста... - и прибавила, -  Вы  несколько  лет  работали  с  Федей,
охраняли  его.  Теперь  вот  пришли  поинтересоваться  обстоятельствами  его
смерти...  Я  считаю,  что  просто  обязана  вам  все  предельно  откровенно
рассказать. Вы удивлены моим рассказом?
   - Более чем, - ответил Рывкин, - Мне и  в  голову  не  приходило,  что  у
Федора Тимофеевича не все в порядке с психикой... Было...
   - Но это так, - Ярова вздохнула, - Так  на  чем  я  остановилась?..  Федя
начал писать музыку. И  неплохую...  Я  понимала,  что  во  всем  этом  есть
какая-то аномалия и однажды прямо сказала ему об  этом.  Надо  сказать,  что
отношения у нас были крайне доверительными. Федя делился со  мной  всегда  и
всем. Он не очень удивился моим словам. Хотя смутился. И также прямо сказал,
что это Ким помогает писать ему музыку. Рассказал  про  зеркало  в  спальне,
через которое Ким общается с ним. В детстве они вдвоем часто сидели у  этого
зеркала.
   Вечером, когда было темно, и они думали, что их никто не видит. Сидели  и
воображали, какими они будут, став взрослыми,  кеми  станут.  А  потом  Федя
как-то по секрету мне сообщил, что изображения в зеркале иногда  оживали.  И
они вели беседу с ними. Своими зеркальными двойниками. Ким, я помню,  узнав,
что Феденька раскрыл мне их тайну, жутко обиделся на брата. Даже ударил  его
за это. Федя всегда был ближе мне, чем Ким.
   А Ким был более близок к своему отцу. Хотя, временами, мне казалось,  что
он никого не любит. Ни свою маму, ни своего папу.  И  даже  брата  не  очень
любит. Ким рос замкнутым ребенком. Каким-то нелюдимым...
   Злым на все и на всех. Наверное, у  него  изначально  были  отклонения  в
развитии. Ким был очень талантлив в области музыки... Во всем  же  остальном
отставал от сверстников... Когда я услышала,  что  Федя  общается  с  братом
через зеркало, то поняла, что болезнь прогрессирует. Но ничего предпринимать
не стала. - А почему?
   - Ведь, в принципе, он был вполне нормальным.  Федя  абсолютно  нормально
чувствовал  себя  среди  людей.  У  него  было  много  друзей.  Не  близких,
конечно... В двадцать лет началась  его  музыкальная  карьера.  И  я  решила
плюнуть на все странности. А зря... Видимо, что-то  произошло  в  тот  день,
неделю назад. Но вот что именно, я не понимаю.
   Ярова снова отвернулась к фотографии на стене. Затем спросила:
   - Вы никогда не видели Кима?.. В смысле, его фотографию?
   - Нет. Я вообще о нем первый сегодня услышал, - ответил Рывкин.
   - Фото висит перед вами. На нем Федя, мой муж и Ким. Снимала я. У нас  на
даче. На том самом дне рождения, о котором я вам уже говорила. Это последний
снимок Кима.
   Ярова тяжело встала и сняла фотографию со стены.
   - Вот, взгляните, - она протянула ее Альберту Семеновичу.
   Рывкин  взял  фото  в  руки.  На  него  смотрело  счастливое   семейство.
Улыбающийся папа, улыбающийся  маленький  Федя.  И  только  Ким  портил  эту
картину. Он не улыбался, взгляд его  застывших  навеки  глаз  был  устремлен
куда-то поверх фотографа.  У  Альберта  Семеновича  возникло  ощущение,  что
мальчик видит нечто такое, чего не дано увидеть остальным.  Нечто  странное,
нечто неведомое простым смертным. По телу Рывкина пробежал легкий озноб...

***

   " - Вот такая история, сынок, - сказала мама, - Тебе понравилось?
   - Ага, - ответил мальчик, - Но ты же обещала рассказать историю с  плохим
концом...
   - Ну, куда уж хуже... Завтра мама еще что-нибудь интересное придумает,  -
улыбнувшись, произнесла мама, А теперь ложись спать... Утро вечера мудренее.
   - Расскажи еще что-нибудь! - капризно потребовал мальчик.
   - Завтра, - почти прошептала мама, - Сейчас тебе пора спать...  Спокойной
ночи, сыночек. Спокойной ночи, любимый...
   - Спокойной ночи, мамочка, - сказал мальчик, - А ты поцелуешь меня  перед
сном?
   - Ну, конечно, - с этими словами  мама  подвинулась  вперед,  и  ее  губы
коснулись холодной и гладкой поверхности ЗЕРКАЛА..."
   09.01.99.



О КОМ ПЛАЧЕТ ОСЕНЬ?

Олег МАЛАХОВ и Андрей ВАСИЛЕНКО





   Пасмурное, неприветливое небо большого города, проливало горькие слезы на
серые  тротуары.  Было  сыро,  противно,  одиноко.  В  такую  погоду  всегда
забываешь о том, что осень не вечна, как и все на  свете.  Она  давит  своим
серым, угрюмым сводом на грудь и  затрудняет  дыхание.  Она  навевает  такую
смертную тоску, что ты никуда не можешь уйти от самых нежеланных мыслей,  ты
никуда не можешь убежать от воспоминаний, которые рвут душу на части. И даже
сильным людям, способным преодолеть бесчисленное множество трудностей, людям
с  оптимизмом  относящимся  к  жизни,  кажется,  что  этот  дождь  вечен,  и
хочется... плакать.
   Наверное, также хотелось плакать маленькой дворняжке - грязной,  голодной
и продрогшей. Она с надеждой бежала за каждым человеком, который выходил  из
"молочного" магазина. За каждым человеком, спешившим куда-то по своим делам,
спрятав голову под зонт и подняв воротник. Но никто  не  обращал  на  бедное
существо  внимания.  Никого  не  беспокоила   судьба   кем-то   и   когда-то
приобретенной на птичьем рынке, а потом брошенной из-за своей беспородности,
собаки. Жалобно  поскуливая,  она  заглядывала  в  глаза  прохожим,  пытаясь
отыскать в них хотя бы каплю сострадания, но тщетно...  Нет,  не  то,  чтобы
люди зачерствели, не то, чтобы в них не  осталось  жалости  к  другим  живым
существам. Нет... Просто каждый считал в такую злую погоду самым  несчастным
именно себя, и, углубившись в  самоутешение,  не  замечал  вокруг  никого  и
ничего другого. Каждому казалось, что на свете есть только он - брошенный  и
забытый. А собака все надеялась на то,  что  среди  этих  людей,  добрых  от
природы, но испорченных жизнью, найдется тот единственный, кто  не  даст  ей
умереть от голода и холода. Она не раз уже пыталась спрятаться от  холодного
дождя в магазин. Но охраннику, видимо, было и тепло, и хорошо, поэтому он  с
трудом понимал бездомную дворнягу, которая хотела  того  же,  что  и  все...
Хотела жить. И на долю слабого животного пришлись только ряд грубых  слов  и
несколько пинков. В то время как дождь все усиливался. И вот,  когда  собака
уже  готовилась  принять  свою  безрадостную  собачью  смерть,  из  магазина
показалась бабушка - женщина давно уже пенсионного возраста.
   По ее зашитому в нескольких местах пальто, по старым изношенным ботинкам,
была очень хорошо видна забота государства о  людях,  отдавших  лучшие  свои
годы процветанию страны.  В  ее  потрепанной  годами  сумке  виднелся  пакет
молока, половина  батона  хлеба  и  небольшой  кусок  сыра,  по-видимому,  к
празднику. Все, что позволяла скромная пенсия. Прихрамывая, бабуля  пошла  к
троллейбусной остановке. Собачка, поняв, что это ее последний  шанс,  слегка
взвизгнула и, завиляв своим мокрым, как и  вся  остальная  шерсть,  хвостом,
бросилась за старушкой. Забежав чуть вперед, она села перед ней, глядя прямо
в глаза. "Что, маленькая, замерзла?" - сочувственно поинтересовалась бабуля,
- Наверное, голодная?" При этих словах собака тихо заскулила... "Так что  же
я могу тебе дать? Разве что..." -  сказав  это,  бабушка  полезла  в  пакет,
отломила кусок еще горячего белого хлеба и подала его собаке. Та с жадностью
проглотила этот кусок и снова своим молящим взглядом посмотрела на старушку.
"Господи, какая же ты голодная! - запричитала та, - Ну на тебе еще кусочек".
И, отломив еще больший кусок, отдала его дворняжке.  После  чего  продолжила
свой путь.
   Пройдя еще немного, бабушка  почувствовала  на  себе  чей-то  взгляд,  а,
обернувшись, она увидела все те же молящие глаза следовавшей за ней собачки.
"Куда же ты идешь глупая? - уже со слезами в  голосе  проговорила  старушка,
которая близко к сердцу приняла несчастье дворняжки, - Ведь  мне  тебя  даже
кормить нечем. Иди, найди еще кого-нибудь, кто сможет дать тебе  приют".  Но
собака, как бы отдавая себе отчет в том, что  выбирать  ей  не  из  кого,  а
единственный выбор для нее - это выбор между жизнью и смертью, продолжала, в
надежде  на  чудо,  плестись  за  старушкой.  На  остановке,   где   бабушка
остановилась, дожидаясь троллейбуса, собачка подошла к ней, села, прижавшись
к ее ноге, и снова тихо заскулила. Бабуля почувствовала, как вздрагивало  от
холода тельце забитого, никому не нужного животного, и сердце у нее  сжалось
в комок. Подошел троллейбус.
   Бабушка вошла в него, сглатывая душившие ее слезы жалости. Как бы все  ни
случилось, пусть даже ей придется сократить до мизерной  нормы  свой  и  без
того скудный рацион, чтобы делиться с собакой, но нельзя  было  бросать  это
жалкое существо на верную смерть.  Так  думала  старушка,  когда  троллейбус
отошел от остановки. Она  уже  порешила  для  себя  сойти  на  следующей,  и
вернуться за собакой, но вдруг заметила, что та уже  залезла  в  троллейбус.
Старушка вздохнула, но в душе ее появилось нечто похожее на давно  позабытую
ею радость. Теперь она будет совсем не одинока. Теперь рядом будет существо,
которому она сможет отдать всю свою любовь, и  собака  отплатит  ей  той  же
монетой. На нужной остановке бабушка  вылезла  из  троллейбуса  и  окликнула
животное:  "Пойдем,  маленькая".  Хотя,  дополнительное  приглашение  псине,
видимо, не требовалось, поскольку она и так выскочила  вслед  за  человеком,
приласкавшим ее.
   Без приключений добрались они до скромной однокомнатной квартиры  бабули.
Все в этой квартире напоминало о том, что ее хозяйка не обременена излишними
доходами, но было ясно,  что  она  исключительно  аккуратный  человек.  Весь
нехитрый скарб покоился на строго  отведенных  местах.  Пол,  давно  уже  не
видевший ковров, явно часто протирался и блестел чистотой.  Негромко  тикали
часы с кукушкой. Кто знает, сколько лет они уже висели на  этой  стене?  Но,
тем не менее, до сих пор еще  исправно  служили  владелице,  которая  всегда
своевременно отдавала их в ремонт. "Что ж,  теперь  это  и  твой  дом,  -  с
улыбкой проговорила бабушка, склонившись над  мокрой  гостьей,  -  По-моему,
тебе надо помыться". Собака не возражала против этого  и,  кажется,  даже  с
удовольствием полезла в ванную, где старушка  отмыла  ее  дешевым  шампунем,
хранившимся среди старых запасов порошка и мыла. Самой-то  ей  этот  шампунь
особенно не был нужен - она, по старой привычке, пользовалась  исключительно
мылом, но сейчас это моющее средство пришлось в самый раз. Достав из  комода
аккуратно сложенную тряпку, и постелив ее рядом со своей кроватью,  старушка
сказала: "Это твое место. Здесь ты будешь спать". Будто бы поняв  ее  слова,
собака  завиляла  хвостом  и  легла  на  кусок  мягкой  ткани.  Бабушка   же
направилась на кухню, где вытащила из  сумки  свои  покупки.  Открыла  пакет
молока, налила немного себе  в  чашку,  а  остальное  отправила  прямиком  в
мисочку, которую поставила рядом с  мокрой,  но  теперь  уже  не  бездомной,
собачкой. Та с благодарностью  посмотрела  на  благодетельницу  и  принялась
шумно лакать молоко. Старушка тоже скромно трапезничала, радостно поглядывая
на собаку. Ее собаку... Это существо, не успев появиться в  доме,  сразу  же
принесло в него теплоту и радость. "Что, милая, поела?.. Скоро ляжем спать",
- сказала бабушка  и  пошла  к  раковине,  чтобы  помыть  чашку.  Когда  она
закончила свои дела, собака  уже  устроилась  на  законном  месте  и  теперь
благодарно смотрела в глаза новоприобретенной хозяйки. "Ну, спокойной ночи",
- сказала старушка и начала готовиться ко сну... Старики вообще засыпают или
очень быстро, или чрезвычайно долго. Бессонница - враг номер один для многих
из них. Но бабушке этот недуг был  совершенно  не  знаком.  Поэтому,  спустя
минут десять, она уже безмятежно спала. Собака же, видимо,  никак  не  могла
уснуть на новом месте. Животное ворочалось на подстилке, не издавая, правда,
при этом ни звука. Наконец псина решилась и залезла к хозяйке на кровать.  А
потом, издав сдавленное рычание... остервенело вцепилась  бабушке  в  горло.
Старушка моментально проснулась и, ничего не  понимая,  начала  кричать.  Но
озверевшая тварь в считанные секунды  отправила  ее  на  тот  свет...  Кровь
хлестала из страшной раны, а крепкие зубы перемалывали  сухожилия  и  кости.
Что-то съедалось, что-то разбрасывалось вокруг. ***

   Пасмурное и неприветливое  небо  большого  города,  все  никак  не  могло
остановить поток своих горьких слез.
   Его рыдания раскатами грома звучали в ушах куда-то спешащих людей.  Около
магазина стояла маленькая, мокрая, продрогшая собака и грустно заглядывала в
глаза прохожим. Маленький мальчик, увидев ее, подбежал  к  ней  и  поглад