(31) Victor Alexandrov, p. 128
     (32) Там же, р. 129.
     (33) История КПСС, т. 2, стр. 672
     (34) Воейков, стр. 205.
     (35) Шульгин, стр. 169.
     (36) Наrсave, р. 462.
     (37) Воейков, стр. 217.
     (38) Там же.
     (39) Журнал исторического архива, Л., 1921, N 4.
     (40) Мосолов, стр. 86--87.
     (41) Воейков, стр. 234.
     (42) Там же, стр 235.
     (43) Воейков, стр. 4.
     (44) Там же, стр. 219.
     (45) Наrсave, р. 467.
     (46) Там же, р. 468.
     (47) Воейков, стр. 220.
     (48) Там же, стр. 221.
     (49) Воейков, стр. 212.
     (50) Harcave, p. 468.
     (51) Блок, стр. 79.
     (52) В изложении Шульгина этот эпизод выглядит так:
     "Не   помню,  на   какой  станции  нас  соединили   прямым  проводом  с
генерал-адъютантом Николаем  Иудовичем Ивановым... По приказанию государя он
выехал по  направлению  к Петрограду усмирить бунт. Он дошел до  Гатчины, но
кто-то  разобрал рельсы... Он  ничего  не может сделать, потому  что явились
агитаторы,  я  солдаты  уже  разложились... На них нельзя положиться...  Они
больше не повинуются.
     Надо    было    спешить...    Мы    ограничились    этим    телеграфным
разговором..."-Шульгин, стр. 160.
     (53) Harcave, p. 468.
     (54) Это  был  флигель-адъютант полковник А. А. Мордвинов. Он, выполняя
приказ Николая,  встретил  думцев на платформе и сразу проводил  их прямо  в
царский вагон  -  вопреки  распоряжению  Рузского,  чтобы они  сначала  были
представлены ему в штабе, а уж потом, если он разрешит, и царю.
     (55) Шульгин, стр. 160-161.
     (56) Воейков, стр. 223.
     (57) Воейков, стр. 223.
     (58) Шульгин, стр. 162.
     (59) Воейков, стр. 224.
     (60) Шульгин, стр. 167.
     (61) Там же.
     (62) Там же.
     (63) Блок, стр. 82.
     (64) Шульгин, стр.167.
     (65) Блок, стр. 82.
     (66) Шульгин, стр. 163.
     (67) Наrсave, р. 470.
     (68) Шульгин, стр. 173-174.
     (69) Там же, стр. 175.
     (70)  Ю. В.  Ломоносов. Воспоминания  о Мартовской революции 1917 года.
Стокгольм-Берлин, 1921, стр. 28-29.
     (71) Суть выступления  Милюкова на совещании: "Сильная власть нуждается
в  оплоте привычного  для масс символа власти. Временное правительство одно,
без монарха, является утлой ладьей, которая может потонуть в океане народных
волнений;  стране  при  этих   условиях  грозит   потеря   всякого  сознания
государственности  и  полная  анархия  раньше,  чем  соберется учредительное
собрание. Временное правительство одно без него не доживет". - Шульгин, стр.
205.
     (72) Там же, стр. 281.
     (73) Там же, стр. 182.
     (74) Там же, стр. 183.
     (75) Harcave, р. 471.
     (76) Sir George Buchanan. My mission to Russia.  2 vols. London  -  New
York, Cassel, 1927.
     (77) М. W. RodsJanko. Erinnerungen. Hollweg, Berlin, 1929, S. 28.
     (78)  Некоторые данные о  его  личности:. Родился 22 ноября (4 декабря)
1878 года, то есть  был на 10 лет моложе Николая II. Проживал большей частью
в  Гатчине.  С  момента  смерти  в  1899 году брата  Георгия  (второго  сына
Александра  III)  и до  рождения  Алексея  в  1904 году  официально считался
наследником  престола.   С   начала  мировой  войны  командовал   Кавказской
кавалерийской  (так  называемой  "дикой")  дивизией.  Активно  участвовал  в
попытках   подавить   Февральскую   революцию.   С  1911  года   состоял   в
морганатическом   браке   с   дважды    разведенной    Натальей   Сергеевной
Шереметьевской, дочерью московского адвоката.



 * КНИГА ТРЕТЬЯ. Часть 2 *
 .
     Кто попытается обидеть его - тех поколотите палками. Кто рукоплещет ему
- тех вешайте.
     Афиша о Людовике XVI, вывешенная на стенах Конвента.


АРЕСТ. ПОПЫТКА БЕГСТВА

     Подписав акт отречения, Николаи надел свою полковничью шинель, вышел из
салона в тамбур и спустился на перрон.
     Охрана   куда-то   исчезла.   Пошел   за   ним   лишь   принц   Георгий
Лейхтенбергский, один из его флигель-адъютантов.
     Отрекшийся  царь долго ходит  по  платформе,  по путям между  поездами,
жалуется   на  судьбу,   на   неверных  сотрудников.  Он  с  обидой  говорил
Лейхтенбергскому о положении, в какое поставлен перед союзниками:
     "Мне стыдно будет увидеть в ставке иностранных агентов, да и им неловко
будет  увидеть  меня" (1). Немного позднее он вызывает  на прогулку другого,
флигель-адъютанта  полковника Мордвинова, жалуется и ему, и тот утешает его:
"Ничего, ваше величество. не  волнуйтесь  очень, ведь вы не напрашивались на
престол... Пускай управляются сами, если хотят... Насильно мил не будешь..."
При этих словах государь приостановился:
     "Да, - сказал он, скрипя зубами, -  нечего сказать, хороша эта  их воля
народа"... (2)
     Ночью, под стук колес,  он  записывает о событиях минувшего дня: "Утром
пришел  Рузский...  Нужно  мое отречение. Рузский  передал  этот  разговор в
Ставку, а Алексеев - всем командующим. К  2 1/2 часам пришли ответы от всех.
Суть та, что во имя спасения России, удержания армии на фронте и спокойствия
нужно сделать этот шаг. Я согласился... Вечером прибыли из Петрограда Гучков
и Шульгин... я передал им подписанный манифест... В час ночи уехал из Пскова
с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман" (3).
     На другой день:
     "Спал  долго  и  крепко.  Проснулся  далеко  за  Двинском.  День  стоял
солнечный и морозный... Читал о Юлии Цезаре" (4).
     В тот вечерний час, когда в Петрограде, на Миллионной, 12, встают из-за
обеденного  стола   княгини   Путятиной  "февральские   демократы"  Милюков,
Керенский и их  коллеги,  императорский  голубой поезд подходит  к Могилеву.
Низложенного царя  встречают на  перроне  Алексеев и  штабисты. У одних  вид
смущенный, у других - подавленный.  Что ему здесь делать? Этого он и сам как
следует не знает. Запись того дня:  "В 8.20 прибыл в Могилев. Все чины штаба
были на платформе. Принял Алексеева в вагоне. В 9 1/2 перебрался в дом". (5)
     Утром у него  чаепитие  с Алексеевым; потом он идет в штаб - у него же,
Алексеева, принять  в последний  раз доклад  о  положении на фронтах;  затем
отправляется  на  вокзал  встретить  прибывающую из Киева мать. На платформе
Мария Федоровна обняла  сына, пошла с ним в расположенный рядом со  станцией
деревянный барак. Долго сидели они там наедине; вышла из барака вдовствующая
императрица  с  заплаканными глазами.  И  в  остальные  дни  их  совместного
пребывания в Могилеве несколько  раз видели мать и сына вдвоем в одной и той
же  позе:  она  ему  что-то  говорит,  он  безответно  слушает,  уставившись
неподвижным взглядом вниз, покуривая папироску.
     В этот его  приезд в ставку  ему  уже не дают  ни почты,  ни  агентских
телеграмм. Полковник, ведающий отделом прессы, обещал приносить, но  о своем
обещании "забыл" в тот же день.
     Поступила от  Родзянко  телеграмма  Алексееву о  результате  вчерашнего
совещания  на  Миллионной. Комментарий Николая: "Оказывается, Миша  отрекся.
Его  манифест  кончается  четыреххвосткой  для  выбора  через  шесть месяцев
Учредительного собрания. Бог знает, кто надоумил его написать такую гадость.
В Петрограде беспорядки прекратились - лишь бы так продолжалось дальше" (6).
Дальше - записи в обычном для Николая стиле:
     "После  чая начал собирать вещи. Обедал с мама и поиграл с ней в безик"
(7).
     Сегодняшние заокеанские советологи, рисуя  образ Николая II в феврале -
марте  1917 года, не  скупятся  на  жалостливые слова. Оторванного от жены и
детей, от центров его власти, заброшенного за 800 верст в Могилев, царя в их
изображении преследуют и добивают, как загнанного зверя. Фрэнклэнд  говорит,
что  "безотносительно к различным проблемам" Николая и  даже  "вовсе ими  не
интересуясь",  он  чисто  по-человечески жалеет  царя,  "как  жалеют слепого
человека, которого при переходе на ощупь через улицу задавил автомобиль".(8)
     Со  страниц  книги  Александрова царь предстает  как  человек, "душевно
отрекшийся  от всего и уже поэтому заранее обреченный на  мученичество" (9).
Этот же автор блеснул открытием: Николай Романов,  говорит он,  есть Гамлет,
принц Датский;  нерешительность  его -  в унаследованной от  Гамлета  крови:
обстоятельство, которым нельзя  пренебрегать, если  хочешь вникнуть  в тайны
русской революции... (10)
     Тем более заслуживает  сострадания Николай II, уверяют эти господа, что
в  трудный   для  него  час  к  "жестокости  революционеров"  и  "неверности
сотрудников"  присоединилось  безразличие  родственников.   "Его  предали  и
продали  и штабисты, и аристократия, и  союзники, и члены царствующего дома;
не кто иной, как двоюродный  брат его Кирилл, явился к Таврическому дворцу с
красным  бантом  на кителе,  с изъявлением готовности  покориться революции"
(11).
     "В то время  в императорской фамилии насчитывалось 29 великих князей. А
сколько  их было рядом с царем  в минуты  его отречения?  Ни одного... Между
тем, росчерк его пера в Пскове стоил жизни 17 членам династии" (12).
     Нужно  ли  доказывать, что "скрипящий зубами" у Мордвинова Николай мало
похож на лунатика-непротивленца, какой  предстает  перед нами в  заокеанских
проромановских фантазиях. Не  лунатик посылал приказы  Хабалову;  не двойник
Гамлета  снаряжал  в  поход Иванова.  Что касается  отношения к Николаю  его
родни; то можно заметить, что он, яростно цеплявшийся за единоличную власть,
сам  приучил  близких  (кроме жены)  и  не помышлять о влиянии на его  дела.
Естественно, что и в этом случае он не сделал ни малейшей попытки снестись с
ними  и  обсудить шаг громадной для них важности. И здесь дело не столько  в
географической  разобщенности,  сколько  в  хронических  склоках  и  грызне,
разъедавших дом Романовых. Великие князья и  не пытались  обсудить положение
ни  с Николаем, ни между собой. Об отречении они  узнали, как о свершившемся
факте. К тому  же семья Романовых  к моменту краха  династии и  представляла
галерею  таких  ничтожеств,  что  и советоваться-то  почти  не  с кем  было.
Впрочем,  Николай  Николаевич, самый, пожалуй, серьезный  в компании великих
князей,  не   обошел   племянника   советом.  Получив   запрос,   телеграфно
рекомендовал царю отречься (13).
     20  марта, в предпоследний день своего пребывания в  Могилеве,  Николай
составил прощальное  "Обращение  к  Действующей  армии".  В  этом  письме он
призвал солдат и офицеров повиноваться буржуазному Временному правительству,
попутно благословив  это  правительство  на продолжение  дела, которому  сам
служил. Алексеев  включил обращение в приказ No 371 от 21 марта, но  Гучков,
узнав  об этом, телеграммой из Петрограда категорически  предписал исключить
из приказа обращение бывшего царя.
     Заокеанские пропагандисты квалифицируют этот эпизод как подвиг мужества
и самопожертвования Николая - с одной стороны,  как очередную низость ими же
одновременно восхваляемых "февральских демократов" - с другой (14). На самом
деле тут простейшие  политические  ходы.  Бывший царь вздумал  попрощаться с
Могилевом  "лояльно  и патриотично".  Капиталисту  Гучкову  и  его  коллегам
показалось в тогдашней обстановке целесообразным  выпроводить экс-императора
из ставки возможно более "революционно". Этого миссис Альмединген не видит и
не  хочет  знать.  Она  вообще по-женски  крайне  расстроена.  "Велико  было
благородство этого небольшого  фрагмента  текста, -  пишет  она, - и тем  не
менее  правительство (Временное) не позволило ознакомит! с ним Армию".  Это,
по мнению промонархической дамы,  понятно: оно убоялось, "как  бы  простые и
волнующие фразы письма царя вновь  не пробудили в войсках чувства лояльности
к трону"  (15).  И  хотя  документ  "никогда  не  был  зачитан",  он  поныне
продолжает  свидетельствовать о том что... "последний  Романов не был просто
марионеткой, что  он  до  конца оставался  лояльным к своим  союзникам и что
благосостояние   страны  означало  для  него   нечто  гораздо  большее,  чем
утверждали его враги" (16).
     Остается лишь еще раз удивиться, с каким упорством современные западные
советологи  претендуют  на  право раздачи дипломов о русском  патриотизме  и
задним числом выписывают всевозможные проходные  свидетельства о преданности
интересам страны...
     Уже на второй  день после отречения царя Петроградский Совет,  учитывая
требования,  выдвинутые  на  многолюдных  митингах  и  собраниях  постановил
принять меры  к  аресту  четы  Романовых.  На  призыв  Совета  в  Временному
правительству предпринять этот  шаг совместно Львов  и Керенский сначала  не
ответили.  Но, когда  они убедились, что  Петросовет  может  и  намеревается
самостоятельно  осуществить  арест,  то  Временное  правительство  20  марта
приняло  и свое  постановление:  "лишить  свободы  Николая  Романова  и  его
супругу".
     В  тот же день  выехали в Могилев для реализации  этого решения  четыре
правительственных  комиссара  (все  думцы):  А.  Бубликов, С.  Грибунин,  И.
Калинин, В. Вершинин. Их напутствовал министр  юстиции Керенский: "Лично  б.
государя не беспокоить, ограничиться сношениями через генерала Алексеева".
     21 марта  они предстают перед Алексеевым и просят его передать Николаю,
что  он  объявляется "лишенным свободы"  и что правительство рекомендует ему
выехать к семье в Царское Село.
     В  первом  часу  того  же дня в  вагоне-ресторане  царского  поезда  за
завтраком  Мария Федоровна  в  присутствии  Алексеева  беседует  с  сыном  в
последний раз.  В 4 часа пополудни отходит поезд вдовствующей императрицы. В
4.45  ушел   в   противоположном  направлении  поезд  Николая,  конвоируемый
солдатами  3-го  Балтийского  полка.  Когда  мимо  провожавших  генералов  и
офицеров  промелькнул хвост состава, Алексеев, стоявший впереди группы, снял
папаху и отвесил вслед поезду поясной поклон.
     Александра Федоровна  пребывает в это время в  царскосельском дворце  в
истерическом состоянии.
     Сознание собственного бессилия помрачает ее разум.
     Если бы она в минувшие две недели была рядом с супругом  и могла влиять
на  его  решения,  он,  несомненно,   проявил   бы  еще  больше  цепкости  и
ожесточения, хватаясь, по ее терминологии, за кнут.
     Но Александру и Николая  разделяют 800 верст. Велики  ее неистовство  и
ненависть, безгранично ее озлобление. Ориентируется же она в событиях плохо.
     Когда камердинер Волков сказал ей: "Кажется, начинается революция, даже
казаки и те ненадежны", - она ответила: "Нет, это не так. В России революции
быть не может. Казаки нам не изменят" (17).
     Когда  вслед за Волковым  то  же  сказала  ей  Виктория,  жена  Кирилла
Владимировича, она  ответила  по-английски: "Я на троне двадцать три года. Я
знаю  Россию. Я  знаю,  как любит  народ нашу  семью. Кто посмеет  выступить
против нас?" (18)
     Об отречении Николая она узнала от великого князя Павла Александровича;
он пришел к ней с газетой и вслух  прочитал ей текст акта. Она  воскликнула:
"Не верю, все это - враки. Газетные выдумки. Я верю в бога и  армию. Они нас
еще не покинули" (19).
     Истерически  суетясь,  не имея возможности  выехать к Николаю, она шлет
ему  депешу  за  депешей  то  в Могилев,  то  в  Псков,  адресует  в пустоту
наставления и призывы. И каждый раз курьеры доставляют ей  в Александровский
дворец возвращенные с телеграфа бланки, снабженные пометой: "Местонахождение
адресата неизвестно".
     В 2  часа  дня  22  марта  на станции  Александровская  появляется  сам
адресат.
     Картина появления Николая на вокзале:
     "Он вышел  из вагона и очень  быстро, не глядя  ни на кого,  прошел  по
перрону и сел  в автомобиль. С  ним был гофмаршал князь  В.А. Долгоруков.  В
поезде с царем ехало много лиц  (свиты). Когда  он вышел из вагона, эти лица
посыпались на перрон  и стали быстро-быстро  разбегаться  в  разные стороны,
озираясь по сторонам, видимо, боясь, что их узнают" (20).
     Сцена его появления у дворца:
     "Ворота  были заперты, когда подошел с  вокзала  ко  дворцу  автомобиль
отрекшегося  государя.  Солдат,  стоявший  здесь,  долго  не  открывал.  Он,
равнодушно  глядя  на бывшего царя, ждал дежурного офицера.  Когда  государь
проходил мимо, офицеры  стояли  на крыльце с  красными бантами  на  кителях,
держа  руки в карманах,  некоторые с папиросой во рту. Ни один из них, когда
проходил бывший царь, не отдал ему чести. Николай их приветствовал" (21).
     Наконец дежурный офицер вышел и издали крикнул постовому:
     - Открыть ворота бывшему императору!
     Через пять минут Николай услышал, как за его спиной звякнул засов.
     Теперь он заключенный - до конца жизни.
     Накануне была объявлена  арестованной и Александра Федоровна.  Известил
ее об этом Л.Г.Корнилов, назначенный командующим войсками округа. Допущенный
в  апартаменты  бывшей  царицы  обер-гофмаршалом  П.К.Бенкендорфом   генерал
почтительно склоняется перед ней и говорит: "Ваше величество, на меня выпала
тяжелая задача объявить вам постановление Совета министров о том,  что вы  с
сегодняшнего дня считаетесь лишенной  свободы". Затем он долго  утешает  ее,
заверяя,  что  ни  он сам,  ни  пославший  его министр юстиции  Керенский не
допустят  здесь  никакого  "ущемления"  или  "беспокойства";  что,  согласно
установке премьер-министра  Львова, единственной целью "лишения свободы"  (а
не  ареста)  является  обеспечение  безопасности  семьи (22); что  идеальным
исполнителем такой задачи можно считать нынешнего начальника царскосельского
гарнизона полковника Коцебу. Как  только обстановка  улучшится,  ограничение
свободы будет снято.
     Вслед  за  Николаем очутились под  стражей  некоторые  его  помощники и
слуги.
     Многие пытались спастись бегством. Едва он вернулся в Царское Село, как
сановники пустились наутек от него с той же легкостью, что и лакеи.
     Одни  удрали  буквально на его глазах еще на станции Александровская. В
их   числе  К.  А.  Нарышкин   -  начальник  императорской   военно-походной
канцелярии, Г. Г. фон Граббе - командир императорского  конвоя, Н. П. Саблин
- флигель-адъютант.  Бежали  и те двое,  кому  Николай  изливал  душу  между
стрелок  и семафоров  сразу  после отречения:  принц Г.Н. Лейхтенбергский  и
полковник А. А. Мордвинов. Еще в Могилеве исчезли  В.Б.  Фредерикс  и В.  Н.
Воейков. Впрочем, перечисленные  беглецы  в большинстве  своем  впоследствии
тоже очутились в заключении. Фредерикс несколько дней спустя был обнаружен и
арестован  в   Гомеле,   Воейков  -  в  Вязьме.  В   те  дни   Родзянко  мог
позлорадствовать,  он  сказал:  "Эти  люди  были  первыми, в  тяжелую минуту
бросившими царя. Вот как государь не умел выбирать близких" (23).
     Некоторые ретировались из  дворца. Бывший царь меланхолически отмечает,
что ушли от него 46 лакеев (24).
     Но были  и добровольно  согласившиеся разделить с ним заключение. Среди
них  оказались:  В.  А.  Долгоруков,  П.  К.  Бенкендорф,  фрейлина   С.  К.
Буксгевден, фрейлина  А. В. Гендрикова,  чтица  Е.  А. Шнейдер,  врачи Е. С.
Боткин и В. Н.  Деревенько, преподаватели Пьер Жильяр и Сидней Гиббс. И  еще
А. А. Вырубова и Ю.А. Ден (25).
     3 апреля явились в Александровский дворец солдаты, арестовали  Вырубову
и увезли ее в Петропавловскую крепость.
     К этому времени  крепость  на  Неве  представляет картину  необычайного
оживления. Со всех концов прибывают сюда под стражей деятели павшего режима.
Все казематы заняты. По  казематам ходят, знакомясь с заключенными, а иногда
снимая тут же допросы,  члены Чрезвычайной следственной комиссии  по делам о
преступлениях  старого  режима,  сформированной  в  первых  числах  марта  в
Таврическом  дворце. Возглавлял эту  комиссию  присяжный  поверенный  Н.  К.
Муравьев, секретарем ее состоял А. А. Блок.
     А.   А.   Блок   был    тогда    военнослужащим,   числился    в   13-й
инженерно-строительной  дружине. Откомандирован в Чрезвычайную  следственную
комиссию 8  мая  1917  года.  Свои  впечатления  от  допросов  и заключенных
записы