До  перестройки лестница застилалась бордовой  дорожкой, но с развитием
демократизации  дорожку  сняли,  вычистили,  отнесли  на  склад,  и   теперь
драгоценный мрамор попирался непосредственно подошвами. Однако, обнажившись,
мрамор проявил  скрытое  раньше от глаз  чудо: бывшие  купеческие сени вдруг
поразили депутатов просторной мощью.  Каждый вошедший в горисполком  как  бы
плыл в  толще воздуха,  пронизанного светом, льющимся из ряда  высоких окон,
отчего  сердце   начинало  часто   и   радостно  биться.  Пораженный   такой
метаморфозой  интерьера, председатель  Обалдуев в  комиссии по строительству
произнес речь.
     -- Строить надо,  равняясь  на  предков,  --  проникновенно сообщил. --
Чтобы  душа  играла и  хотелось петь,  когда  находишься  на  жилой площади.
Неуклонно  соблюдайте этот принцип. Хотя не след и о  дешевизне забывать.  В
связи  с  вышеизложенным  предлагаю провозгласить  курс  на новое мышление в
гражданском градостроительстве.
     Курс  безотлагательно провозгласили. Молодой Чудоюдов  шепотом  спросил
зрелого Рыбакитина:
     -- Не рано ли?
     И тот ответил:
     -- В самый раз. Курс есть -- считай, полдела сделано. Другие полдела --
срочно  определять будущих виновников  провала курса и  -- вниз их. А  мы --
наверху. Понял теперь, как дела делаются?



        4

     В застойные годы  в Древлянском горисполкоме заседали мало. Ну, бывало,
депутаты  на  сессию  прибудут,  ну  какой-либо  из  зампредов  какое-нибудь
совещание  соберет, выслушает  выступающих и  в  заключение так  кулаком  по
трибуне трахнет, что слабые духом в штаны напустят, -- кулак прост,  изящной
политики не признает. Но зато  и дела делались. Шатко ли, валко ли,  однако,
как выразился дед Акимушкин: "Эдакой страмоты не было с одна  тыща не упомню
какого года".
     За шесть  перестроечных лет стиль работы  горисполкома резко изменился.
Выразиться же  точнее  --  весь  личный состав  напропалую заседал,  то  все
вместе,  то  малыми,  то  большими  группами,  и  беспрерывно говорил  речи.
Руководящих  и информативных документов принималось  столько, что старенький
исполкомовский ротатор заменили  ксероксом, а позже к нему прикупили другой.
Судили-рядили,  отстаивали,  критиковали,  и  никто не боялся  зампредовских
кулаков.  И  странно, зампреды вроде бы  поощряли брожение умов, вроде бы им
это нравилось.
     Взобравшись на второй этаж, Федор Федорович  вынужден был остановиться.
В коридоре  гудела  толпа  просителей различного возраста  и обоего  пола. В
толпе  сновали  туда-сюда  исполкомовские работники,  мужчины  и женщины,  с
папками и без оных, однако все без  исключения с выражением озабоченности на
лицах.
     Привыкший к тихой жизни,  Федор Федорович застеснялся, с трудом наскреб
решительности и вступил в толпу. Протискиваясь  меж  людских тел,  взмок, на
другом  конце  коридора  был чуть  жив  от  смущения,  а в  председательскую
приемную проник с чувством глубокой вины.
     --   Протасов?   --   строго    спросила    секретарша,    беспредельно
декольтированная девица, уставив в него обведенные лиловым глаза.
     -- Несомненно, да, -- промямлил Федор Федорович.
     -- Пройдите.
     И он, не  чувствуя  ног,  прошел в  обитую  коричневой кожей дверь,  за
порогом прошептал:  "Здрасьте"  -- и  застыл  на месте, пытаясь  не  дышать:
больше  всего  на  свете  Федор Федорович боялся начальников  и  запоя,  ибо
считал, что только они способны испортить ему жизнь.
     Федору Федоровичу никто не ответил.
     За  широким  председательским  столом  восседали  Обалдуев,  Чудоюдов и
Рыбакитин.  Вдоль  стены  на мягких стульях  расположились  приглашенные.  В
уголке возле окна,  как лицо  неофициальное, притулился  ювелир Ханзель. Все
молчали.  Только  толстый  главный  милиционер  бегемотом  вздыхал,   отирая
потеющую лысину  носовым  платком.  Тревожно  было в кабинете,  словно перед
бурей.
     --  Вы садитесь,  Протасов,  -- велел Обалдуев и резко,  рывком  встал,
затем  сел, потом  медленно вновь поднялся,  почесал  за ухом, словно решая,
говорить или не говорить, и  опять опустился в кресло. Как примерный ученик,
сложил руки перед собой. --  Я собрал  вас,  чтобы сообщить пренеприятнейшее
известие, -- глядя в стол, дрожащим голосом произнес великие слова и осекся,
дернув  головой,  будто на  полированной  столешнице ужасное  увидел.  Снова
почесав за ухом, наклонился к Рыбакитину: -- Говорите вы.
     --  Да-а,  --   протянул   Рыбакитин,   --  пренеприятнейшее  известие.
Признаться, даже не знаю, как и сформулировать... Одним словом -- подпольная
военизированная организация у нас завелась.
     -- Как?! Как?!  Как?! -- понеслось со стульев, и  Рыбакитин  неожиданно
взвизгнул:
     -- А вот так!
     На душе у него было мерзко, но он, прикусив губу, все же сдержал себя и
продолжил змеиным шепотом:
     --  Поздравляю,  доигрались   в  плюрализм.  Законно  избранную  власть
собираются свергать.  В Древлянске вот-вот гражданская война, а вы и в ус не
дуете. Где чекист? Почему не явился? Почему о фактах не доложил?!
     На поставленные вопросы Рыбакитин  не ждал ответа и в таком духе  долго
бы еще говорил, но его перебил военком, пророкотав обиженным басом:
     -- О плюрализме давайте не  будем, он по вашей части. А потом, эка куда
хватил: война, власть свергать! Это вас, что ли?
     -- Мы разве не власть?
     --  Власть-то  власть,  да  не та,  чтобы  из-за вас открывать  военные
действия. А чекист -- в отпуске, на Синем озере рыбу ловит, следовательно, в
городе и районе все спокойно.
     -- Спокойно? -- нервно хихикнул Рыбакитин. -- А факты?
     -- О фактах и говорите.
     --  Я  и  говорю: плюралистические  настроения  подготовили  почву  для
политической преступности.
     -- Вы же сами горой за плюрализм, -- удивился военком.
     -- Мы, -- повел пальцем перед своим носом Рыбакитин, -- в общем. Вы же,
полковник,  толкуете   тезис  однобоко.  Плюрализм  плюрализму  рознь.  Если
плюрализм затрагивает власть, с ним надо бороться...
     Почуяв в  тоне  зампреда  митинговый  запал,  военком решил  сам  вести
совещание.  Властным  жестом  остановил Рыбакитина,  поворотился  к  усатому
представителю радикальных интеллектуалов.
     -- Может, ваши кто балуют? -- спросил строго.
     Военкома в Древлянске уважали. Древлянск не Москва, не Ленинград, армия
тут пока еще почиталась, да так, что даже самые  отчаянные радикалы ежечасно
помнили об этом и от  антиармейских выпадов  воздерживались. Знали: в случае
чего военком тут  же остудит разгоряченные  мозги --  прикажет речиста добра
молодца отправить на трехмесячные сборы согласно  действующему  закону. И не
свеклу сахарную убирать, а в строй. Такая практика себя оправдывала: суровые
армейские   будни   возрождали   гражданский   пафос   у   растерявших   его
тридцатилетних  мужчин.   В   связи   с  этим  радикал-интеллектуал  ответил
по-военному:
     -- Никак нет. У нас в блоке только интеллигентные люди.
     -- Еще в городе какие-нибудь партии есть? -- спросил полковник.
     -- Коммунисты, -- ответил Чудоюдов.
     --  Отпадает,  --  повел  погоном   военком  и  повернулся  к  главному
милиционеру. -- Может, у тебя, майор, что?
     --  У меня много  чего, -- отер пот  главный  милиционер.  -- Но ничего
такого, горяченького, не наблюдается.
     --  Итак,   подведем   итог,   --   пробасил   военком.  --   В  городе
военизированной организации нет.
     -- Но факты! -- взвился Чудоюдов.
     И военком кивнул:
     -- Теперь выкладывайте ваши факты.
     -- Сейчас, -- пообещал Обалдуев и покусал губы, собираясь с духом.
     Древлянские Обалдуевы  -- род старинный и особенный: вот уже полтораста
с лишним  лет  из  поколения в  поколение  Обалдуевы  страдают  бессонницей.
Первым,  кого  постиг  сей недуг,  был  отставной поручик  Савелий  Петрович
Обалдуев, который  в  прошлом  веке,  вернувшись  из  похода  на  Париж,  за
несколько  ночей сочинил проект "О  счастии всероссийском, кое возможествует
проистечь токмо из чужеземной  корысти, или же  что европцы желали бы  все у
нас сторговать  и как нам,  в  угоду им, на  благо собственное, надлежит без
жалости продавать, ибо земля наша зело обширна да обильна и нет человеческой
силы  распродать ее  во  веки веков",  за  что  приватно был бит древлянским
полицмейстером, кумом и однокашником.
     Другого Обалдуева,  Семена  Семеновича,  в  начале нашего  века,  лишив
дворянской   фуражки,  сослали  в   Сибирь  за  размножение  на   гектографе
прокламаций, в которых предлагалось армию  распустить, министров, военного и
внутренних  дел,   на  Сенатской  площади  принародно  высечь,  батюшку-царя
спровадить в Англию, фабрики  и  заводы  закрыть,  деньги из банков  раздать
бедным и  всем  подданным  империи  сесть  на  землю,  пахать  ее, тем жить.
Говаривали,  что   один  из  Обалдуевых  некоторое   время  даже  состоял  в
Государственной Думе, но по общему слову  депутатов за  неимоверную дурь был
отлучен  от  депутатской  деятельности. В тридцатые  годы прославился  Павел
Иванович Обалдуев,  закончивший  дни свои  в  сумасшедшем доме. В результате
бессонницы  у  Павла  Ивановича  родилась мысль всех жителей  страны  наречь
грузинами -- и все станут счастливы.
     Нынешний Обалдуев не  страдал бессонницей сорок  лет,  но  в 1985  году
нежданно-негаданно  наследственность  проявилась.  В  ночной  тиши  родились
тезисы о  Древлянске -- городе-саде.  На этих тезисах, как на  лихой тройке,
Обалдуев всех обошел в  предвыборной гонке  и прямиком въехал в горисполком.
Казалось,  победа  должна  бы  утихомирить  человека  -- ан  нет,  снедаемый
ответственностью  перед  народом,  Обалдуев стал спать через ночь. Прошедшей
ночи как раз и выпало быть бессонной.
     Оставив в покое губы, Обалдуев умопомрачительное поведал.
     До  половины  первого он, лежа в постели, читал "Графиню  де  Монсоро",
надеясь, что  накатит сон. Когда  же  бессонница  окрепла, поднялся. Напялив
пижаму,  прошел на кухню. Для укрепления духа  сварил кофейку и с кофейником
проследовал  в кабинет.  Минут  пятнадцать,  прихлебывая  кофе, стоял  возле
распахнутого  окна, думал, что  простым людям спокойно  живется.  Спят себе,
посапывают, а он не спит, один за всех думает.
     Тут-то все и произошло.
     -- Экие мысли у тебя! Хорош гусь, нечего сказать, -- произнес за спиной
Обалдуева кто-то сочным  баритоном.  --  Я вот  уж  на что вор -- царю Петру
Лексеичу  в харю плюнул, --  но  городов ворогу  не  сдавал, понимал:  гонор
гонором, а государство блюди.
     Обернулся Обалдуев -- и рот раскрыл: возле письменного стола, развалясь
в кресле, сидел  русобородый  детина в лазоревом кунтуше, уставив между ног,
обутых в желтые сапоги,  кривую саблю.  В  свете настольной лампы глаза его,
казалось, пылали. С пальца левой руки сыпал зеленые искры изумруд.
     -- Молчи, -- махнул рукой с перстнем детина,  --  не возражай. --  И за
пазуху полез. -- Мы  тут тебе да  друзьям твоим ультиматум составили. На, --
усмехнулся,  кладя свернутую в  трубку бумагу на край стола.  --  Три дня на
раздумье. Все, что последует в  случае отказа, в грамоте указано... А это --
в подтверждение моих полномочий.
     Стянув изумруд с пальца, детина встал, шагнул к Обалдуеву, сунул тому в
ладонь перстень.
     -- Камень, -- пояснил.
     Вернувшись к столу, усмехнулся:
     -- И железо.
     С этими словами, выхватив саблю из ножен, ахнул клинком поперек стола.
     Вздрогнул Обалдуев от треска дерева, зажмурился, а когда открыл  глаза,
в комнате  никого  не было. Лишь  трубка грамоты валялась на полу, да  будто
огнем  горел  зажатый  в  кулаке  перстень,  да   возле  стены  пригорюнился
разрубленный пополам письменный стол с чудом уцелевшей на краю лампой.



        5

     -- Такова прелюдия, -- подвел итог рассказу Рыбакитин.
     Обалдуев  же,  воровато глянув в окно, вынул из ящика  стола изумрудный
перстень и желтоватую трубку грамоты, перевязанную красным витым шнурком.
     --  Удивляюсь,  какие еще нужны факты?!  --  воскликнул  и доверительно
прошептал:  --  В городе  существует вооруженная организация, саблю  я лично
видел.  Представляете, двухтумбовый стол  развалил надвое.  А сам ряженый, в
старинном   кафтане.   Кстати,   это   примечательно:   думаю,   организация
националистическая.
     -- Я  в холодном оружии слабо  разбираюсь,  -- задумчиво погладил  щеку
военком, -- но чтобы саблей древесностружечную плиту пополам -- невозможно.
     -- Но факты! -- всплеснул руками Обалдуев. -- Стол-то пропал.
     -- Вот именно,  --  кивнул  Рыбакитин.  -- А теперь я вас  познакомлю с
ультиматумом.  Хочу  подчеркнуть:  текст   написан  нормальным   современным
языком... А  клички-то,  клички, вы обратите  внимание. Это  по вашей части,
Федор  Федорович.  Интересно,  насколько  они  соответствуют  истории?  Ваше
заключение  облегчит  розыск, будет  ясно,  в  каком  интеллектуальном  слое
жителей этих актеров искать.
     И  Федор  Федорович  сосредоточился,  потому что  несколько дней  назад
записал  в  тетрадь: "Почитай  начальство. Но  больше всех своего начальника
слушай.  Помни:  главное не  то,  что  ты подумаешь, а  то,  что  начальнику
ответишь. Соответствуй начальнику, ибо никогда  не  бывает,  чтобы начальник
соответствовал или не соответствовал подчиненному, но подчиненный начальнику
-- всегда".
     Развернув свиток, Рыбакитин стал читать:

     "Председателю Древлянского горсовета
     Обалдуеву Д. Д.

     Исходя из  перестройки в  Древлянске  и деятельности  вновь  избранного
депутатского  корпуса,  возглавляемого  Вами, Коллегия  древлянских  воевод,
городничих  и  городских  голов  сообщает,  что  ситуация  в  городе  крайне
обострилась и  требует нашего особого вмешательства, отличного  от всех тех,
которые  мы практиковали  в течение нескольких сотен лет начиная с воцарения
Михаила Федоровича Романова. Считаем, что Древлянск постигла  новая смута. В
данном случае  мы используем определение времен польского нашествия, но, как
очевидцы  многих  бед,  обрушивавшихся  на  Россию, со всей ответственностью
заявляем:  настоящие  события  не сравнимы  ни  с  последствиями  пресечения
династии Рюриков, ни революции 1917 года. Если дело и дальше пойдет так,  то
Древлянску Древлянском не быть, а  древлянцам не  быть древлянцами, ибо нами
замечено, что у половины  горожан уже сломлен  национальный дух, у другой же
ломается.
     По  нашим сведениям, с  будущего года в Древлянске  планируется  начало
больших реставрационных работ. Реставрации подлежат Борисоглебский монастырь
и  старая,  историческая  часть  города.  Цель  реставрации  --  превращение
Древлянска в международный туристический центр. В монастыре задумано открыть
увеселительные учреждения, жилой  город превратить  в  гостиничный комплекс.
Жителей  же  намечается выселить на Епископский луг,  где  решено  выстроить
многоэтажки.  Деньги  на  реставрацию  и  строительство  выделяют  несколько
иностранных  фирм  с  правом  в  будущем  на  75%  дохода  и   использования
вырученного  капитала на развитие туристского центра.  В связи с этим второй
год  ведется массированное  наступление на сознание древлянцев.  В городских
кинотеатрах  и   видеосалонах  демонстрируются   только   западные   фильмы,
пропагандирующие  порнографию  и  беззаботный  образ жизни. Городская газета
"Листок"  публикует статьи, показывающие  якобы  историческую  неспособность
древлянцев   к   самовозрождению,   якобы  бесталанность  в   строительстве,
управлении и сулящие манну  небесную  всем вместе  и каждому в  отдельности,
стоит только в Древлянске обосноваться иностранному капиталу.
     Коллегия древлянских воевод, городничих и городских голов считает,  что
политика  руководимого Вами горсовета преступна.  Она  имеет  целью  продажу
Древлянска и древлянцев иностранным фирмам на вечные времена.
     В связи с вышеизложенным Коллегия предлагает:
     1. В вышеназванном "Листке"  опубликовать  планы продажи Древлянска для
всенародного порицания.
     2. Вам и Вашим заместителям Чудоюдову и Рыбакитину подать в отставку.
     3. Наметить день перевыбора депутатского  корпуса с целью выбрать людей
совестливых.
     4. Срок исполнения -- три дня.
     5. В случае невыполнения  первых четырех  пунктов Коллегия оставляет за
собой  право  отстранить  от  власти   Вас  и  Ваших  заместителей.  Способы
устранения вплоть до самых скорых и радикальных, по нашему усмотрению.
     По поручению Коллегии древлянских воевод, городничих и городских голов:
     стольник князь Иван Иванович Чертенок,
     меньшой Сытин,
     лейб-гвардии капитан Арсений Фалалеевич Зернов,
     статский советник потомственный дворянин
     Дмитрий Васильевич Чапельников".

     -- Каково? --  спросил Рыбакитин,  закончив чтение, и протянул  грамоту
Федору Федоровичу.
     -- А главное, -- тряхнул шевелюрой Чудоюдов, -- вранье.
     -- Ложь, -- поддакнул Обалдуев, -- несомненная ложь...
     -- Правда,  --  прервал его Чудоюдов,  -- газета кое-что писала, но  со
свободной прессы что возьмешь!
     --  В  репертуар  же  кинотеатров,  а  тем  более  видеосалонов  мы  не
вмешиваемся, -- подхватил Рыбакитин.
     --  Конечно,  --  просипел  Обалдуев,   --  мечта  есть:  Древлянск  --
город-сад, и мы пытаемся реализовать  мечту. Но не таким однобоким способом.
Я, товарищи, в первую очередь -- патриот!
     На последней фразе голос его прорезался, он произнес слова громко, но с
какой-то странной  интонацией  --  словно  бы  признался  в  патриотизме  не
присутствующим,  а  тем,  кто находился вне стен горсовета,  но  все слышал.
Будто бы этой фразой он отрекался от Чудоюдова и Рыбакитина.
     --  Ну нет, --  распознав  отречение, заерзал  на  стуле  Рыбакитин. --
Разговоры, конечно, велись. Соберемся так вот, сядем и поговорим.  Но только
для разминки мозгов, чтобы  прикинуть все "за" и "против".  Оптимальные пути
искали.
     -- Да, -- кивнул усатый радикал-интеллектуал,  -- мы на собраниях блока
тоже, бывает, мечтаем.
     -- Вот-вот, -- обрадовался Чудоюдов.
     -- Но это же еще ничего не значит, --  поднял плечи к ушам Рыбакитин, а
Обалдуев, поняв,  что  соратники  не позволят от  них  отречься, воскликнул,
переведя "я" во множественное число:
     -- Мы -- патриоты!
     -- Разберемся,  -- по  привычке небрежно усмехнулся главный милиционер,
но   тут  же  напустил  покой  на   физиономию,  сообразив,  что   здесь  не
предварительный следственный изолятор, а другого  начальства  в городе  пока
нет и его невольный душевный всплеск может отразиться  на  карьере. Обомлев,
затараторил, дабы  обилием  слов укрыть промах: --  Разберемся,  разберемся,
вычислим и арестуем. Не таких  сыскивали. Как ни  крути -- наскок на власть!
Мы им быстренько на мозоль наступим. Силы у нас имеются.
     -- Поживем -- увидим, --  задумчиво выразился  военком. --  Лично  меня
пока  интересует  почему-то  стол.  Жалко, в  городе нет  знатока  холодного
оружия.
     И тут Федора Федоровича будто кольнуло:
     -- Есть.
     -- Что есть? -- повернулся к нему полковник.
     --  Знаток есть,  -- пояснил Федор  Федорович. -- Дед  Акимушкин.  Иван
Петрович. Четыре войны в кавалерии отвоевал.
     -- Адрес? -- спросил полковник приказным тоном.
     Федор Федорович назвал  адрес. Военком, сняв  телефонную трубку, набрал
номер и пророкотал приказ:
     -- Садовая, 21, Иван Петрович  Акимушкин. Вежливо,  с бережением срочно
доставить  на квартиру  товарища  Обалдуева.  Скажите, для  консультации. --
Обернувшись к Обалдуеву, сообщил: -- Через двадцать минут консультант будет.
Можно и нам отправляться.
     -- Хорошо-хорошо,  -- засуетился  Обалдуев,  -- только  вот...  Товарищ
Ханзель,  осмотрите  перстенек.  Судя по всему --  стекляшка,  но интересно,
чьего  производства,  какими  путями  могла  попасть  в Древлянск. Это  тоже
облегчит розыск.
     Старик  Ханзель,  вып