ительная.
Шестая часть  мира почти что вздернута на дыбу, и мы с вами сейчас решили не
только судьбу России.
     -- Решили, -- как простой  смертный,  облегченно вздохнул  капитан.  --
Завтра нас в Древлянске уже не  будет.  Вы, ваше высочество,  один  на  один
останетесь с народом  своим  и  княжеством.  Богу  чаще  молитесь,  к мнению
Православной Церкви прислушивайтесь. Да сопутствует вам благодать Божия.
     -- Храм  сей, -- повел рукой  князь Сытин, -- помнится,  в хвалу Христу
Спасителю воздвигнут.
     -- Так,  -- кивнул Федор Федорович. --  В  тринадцатом  веке  татарский
тумен с этого места от города отошел.
     --  Вот-вот.  И  теперь  здесь  свершилось  нечто  подобное.  Вы,  ваше
высочество, сей храм восстановите, освятите. Думаю, он станет местом особого
поклонения народа.
     -- Ну вот вроде и все, -- вторично вздохнул  капитан. -- Прощайте, ваше
высочество.
     -- Прощайте, -- ответил Федор Федорович и вышел на улицу.
     Забившись на заднее сиденье "Волги", велел:
     --  Поехали,  -- и не заметил, как Саша включил мотор и машина медленно
двинулась в объезд церкви.
     Очнулся, когда автомобиль подкатил к дому купца Калашникова.
     -- Прибыли, -- сказал Саша. -- Ваша резиденция.
     За  сутки  купеческий дом чудесным образом  полностью  отремонтировали.
Уличный асфальт, еще вчера обезображенный россыпями песка, битым  кирпичом и
известкой, сиял. Вдоль тротуара тянулась  чугунная ограда, похожая издали на
старинные прабабкины кружева  с плотным и в то же время  легким  рисунком, в
котором  проглядывались и  древесные листья,  и  луговые  травы, и цветы,  и
неведомые звери.  У  высоких чугунных же ворот серела  тесовая будка из тех,
что сереют в столице возле посольств.
     -- Туда идите,  --  в  спину Федору  Федоровичу  сказал  Саша, и  Федор
Федорович плечом вперед прошел между приоткрытых створок и зашагал брусчатой
дорожкой вдоль электрических  фонарей к сидящему  на садовой  скамейке  деду
Акимушкину.
     Не  дожидаясь приближения Федора Федоровича, дед  встал, снял шапку,  а
когда  тот  подошел, поклонился чуть ли  не до земли,  провозгласив, правда,
прежнее:
     -- Здорово, Федька.
     -- Ты здесь кем? -- спросил Федор Федорович и разрешил: -- Садись.
     -- Один за  все про  все, --  ответил дед, усаживаясь.  --  Завтра,  --
кивнул на будку, -- милиционера выставят и штат пришлют.
     -- Ты почем знаешь?
     -- А  приятель твой, в  очках с ленточкой,  Чапельников,  домой  ко мне
приходил.  Велел  вот  калашниковский дом  стеречь,  тебя ждать.  Кефирчику,
сметанки принес. Сказал еще,  что завтра к одиннадцати депутация явится, а к
двенадцати тебя на царство венчать повезут.  Сон-то про Гостомысла, выходит,
в руку.
     -- Выходит, -- вздохнул Федор Федорович, присаживаясь.
     -- Выходит, ты у нас теперича, как его, монарх?
     -- Точно.
     -- Ну, слава Богу! Оно и лучше. В любом деле хозяин нужен, а тем паче в
государстве. Без хозяина-то не государственное правление выходит, а чехарда:
с чужого горба,  стало быть, кто кого выше сиганет. У меня  к  тебе, Федька,
просьба: ты меня  от себя не прогоняй. Расхода на меня  никакого  -- у  меня
пенсия, -- но зато  я  тебе всякое в  глаза  скажу. Буду  тут посиживать  да
поглядывать -- со стороны все видать.
     -- Сам додумался? -- прищурился на деда Федор Федорович.
     -- Сам, -- плутовато забегал глазами дед. -- Мне, ты смекни, что здесь,
что возля  своего дома смерти ждать. Тут от меня хучь польза.  Старость-то в
радость, когда людям польза, а когда обуза -- беда. Не прогонишь?
     -- Не прогоню.
     -- Вот  и порядились! --  возрадовался  дед. --  Теперича пойдем  кефир
пить.
     -- Пошли. Да запишем в тетрадку, что ты сказал про старость.



        17

     А с утра все пошло так, как предупреждал дед. В семь часов возле  будки
появился  милиционер. Обозрел ворота,  передвинул  кобуру  с  пистолетом  на
живот, ноги расставил, руки за спину заложил и застыл истуканом. В восемь во
главе двадцати свежевыбритых  молодцов прибыл седовласый дворецкий. Выстроил
отряд в  вестибюле  первого этажа,  доложил Федору Федоровичу, кто буфетчик,
кто повар, кто  камердинер.  С  восьми тридцати в зальце  за  накрытым белой
крахмальной  скатертью  столом Федор Федорович  вкушал завтрак, поданный  на
столовом  серебре с вензелями  "ФI". В половине  десятого  принял ванну, его
побрили, обрядили  в рубаху  с алмазными запонками,  в черный костюм, сшитый
так  хитро, что не ощущался на  теле, и обули  то ли в полуботинки, то ли  в
туфли,  которые не  сверкали,  но  источали  задумчивый матовый блеск и  тем
придали Федору Федоровичу величие истинного монарха. А в одиннадцать прибыла
депутация.
     Депутацию  Федор  Федорович принимал в  тронном  зале -- так  дворецкий
назвал бывший танцевальный зал -- и, как лицо пока частное, вышел из боковой
двери, подошел к столпившимся согражданам, произнес привычное:
     --  Здравствуйте,  товарищи!  Чем могу  служить?  --  Потом:  --  Прошу
садиться. -- И, пройдя к столику, окруженному резными  стульями, сел, но тут
же встал, так как сограждане продолжали толпиться.
     От   толпы   отделился  учитель  Струков,   поклонился   и,   изобразив
возвышенность на лице, воскликнул:
     -- Ваше  высочество! Депутация от  всех  классов  и слоев  древлянского
общества имеет честь вручить вам воззвание. Соблаговолите выслушать.
     --  Извольте,  -- милостиво  разрешил  Федор  Федорович,  нисколько  не
смутившись,  будто  взаправдашний  великий   князь,  будто  прием  послов  и
депутаций для него привычное профессиональное дело.
     Учитель  Струков, выпростав  из-под  мышки  папку,  раскрыл  ее и  стал
читать,  что за последние  шесть лет уровень  жизни  в Древлянске  снизился,
приблизившись к критической точке, что спад производства достиг 17% в год, а
сельское хозяйство  пришло  в  такое  состояние, что  не способно древлянцев
прокормить.  Вместе   с  тем  заметно  проникновение  в  город  иностранного
капитала. Многое уже распродано с молотка, и скоро лишь воздух  общественным
останется. Все это  происходит под руководством и  при  участии председателя
горсовета и его заместителей. В связи с изложенным, дабы выправить положение
раз и навсегда и  дать Древлянску закон и порядок, Древлянский земский собор
постановил  изменить  в  Древлянске  существующую  государственную  систему,
объявив монархию. На престол  же венчать  ныне здравствующего великого князя
Федора Федоровича, провозгласив самодержцем Древлянским Федором Первым.
     --  Ваше  высочество!  --  вскинул  голову  учитель.  --  Сейчас  же  и
непременно соблаговолите ответить древлянскому народу. Мы ждем.
     Федор Федорович расправил плечи. Шагнул  вперед и не тихо и  не громко,
но очень достойно ответствовал:
     -- Я -- рад.
     Тут  же депутаты  расступились,  опустили  в поклоне  головы,  а  Федор
Федорович двинулся  по живому  коридору  не  медленно и  не  быстро,  дабы в
движении не  было ни  прохладцы,  ни  суеты. Слыша за  собой  поступь многих
людей, спустился  с  лестницы,  вышел  из дома  и  сообщил  деду Акимушкину,
вставшему со скамейки:
     -- Я -- пошел.
     -- Иди,  --  строго ответил дед.  -- Иди и помни  про  Ивана Даниловича
Калиту  да про Николая Александровича  Романова,  помни, что за  шесть веков
между их правлениями произошло. И помни, до  донышка помни, что потом стало.
Без этой памяти тебе дальше и шагу ступить нельзя. Слышишь, Федька?
     Странное дело: четко голос  деда  прозвучал,  но губы  дедовы  даже  не
дрогнули.
     -- Слышу, дед, -- ответил Федор Федорович.
     Створки чугунных ворот разошлись, за ними всколыхнулась толпа. "Ура! --
послышалось.  --  Да здравствует  монархия!" Возле милицейской  будки бравый
старичок в орденах  и медалях, не разобравшись что к чему, утирал катившиеся
по  щекам  слезы  и  дрожащим  тенорком   пел:  "Союз   нерушимый  республик
свободных..."
     Сопровождаемый депутацией, Федор Федорович вышел за ворота. Милиционер,
вытянувшись, отдал честь. Откуда-то из толпы выкатился старый, но еще вполне
приличный на  вид  "ЗИМ"  с  откидным  верхом,  за  рулем  которого восседал
Саша-шофер.  Федор Федорович  шагнул  в  машину,  сел. На  откидные  сиденья
уселись  трое  депутатов.  Учитель  Струков  поместился  впереди,  и  машина
покатилась со скоростью пешехода. За ней двинулся народ.
     -- Мы куда? -- поинтересовался Федор Федорович.
     -- Сначала на площадь Братьев По  Классу, -- обернулся учитель Струков.
-- Там протоиерей с клиром ждет.
     -- А потом?
     -- В собор короноваться.
     И Федор Федорович задумался: на предстоящей  церемонии он не знает, как
и ступить. Венчать его должны короной, он же ее и  в глаза не видел. Хорошо,
если мала,  а  коли  велика  и  на  уши  съедет?  Потом  вспомнил  сцену  из
кинофильма, как венчали царя и как царь сам  на себя возложил венец. Ему так
же поступить? И еще  загвоздка: венчать его на престол будет протоиерей,  не
князь  Церкви,  а  он,  Федор Федорович,  князь. Имеет ли  право  протоиерей
вершить таинство и если  не  имеет, то не станет ли это в будущем поводом не
признавать его, Федора Федоровича, истинным государем?
     Решая сии важные вопросы, он как бы  забылся и очнулся только посредине
площади, когда "ЗИМ" резко затормозил.
     -- Сограждане, сограждане! -- надрывно вопил кто-то.
     Федор Федорович взглянул вперед.
     Перед радиатором машины, взявшись за руки, стояли  Обалдуев, Чудоюдов и
Рыбакитин. За спинами у них площадь была пуста. Слева от автомобиля блистали
одеждами протоиерей  с  клиром,  чуть  дальше  главный  милиционер во  главе
полуроты  подчиненных, а справа,  ближе  к горсовету, сам по себе,  одиноко,
вроде бы неофициально, покуривал военком. Словно бы чего-то ждал.
     -- Сограждане! -- кричал Обалдуев. -- К нам! Мы -- ваша власть!  Мы  --
законным демократическим путем избраны. А  это никакой  не князь. Все князья
давно  за  рубежом. Вам  дурят головы. К  нам, к нам переходите! Мы в данный
момент направляемся на закладку культурного  центра. Культурный центр -- это
символ  свободы, первый  шаг  в превращении Древлянска  в  город-сад.  А что
собираетесь  совершить  вы? Нового Лжедмитрия  над собой  поставить?!  Вновь
превратить страну в тюрьму народов?!
     Обалдуев кричал,  толпа за  машиной роптала.  С  каждой  секундой ропот
нарастал,  и  Федор  Федорович  понял,  что, если немедленно  что-нибудь  не
предпринять, ропот взорвется ревом и три бывших руководителя будут  сметены.
Обернувшись  к  народу,  он было  поднял  руку,  но  тут из  толпы  вышагнул
Чапельников, звонким тенорком крикнул:
     --  Тихо!  -- И  в  навалившейся на площадь тишине  обратился  к бывшим
правителям: -- Вы ультиматум читали?
     -- Читали, -- скорчил рожу Обалдуев, словно от зубной боли.
     -- И что?
     -- Мы решительно отметаем все обвинения!
     -- Это злостные измышления!  --  притопнул подвязанной к гипсу  галошей
Рыбакитин.
     -- Ваш ультиматум  -- провокация! -- поддержал заместителя Обалдуев,  а
Чудоюдов взвизгнул:
     -- Не вашей шайке нас судить!
     --  Нас  народ  и  история рассудят!  -- вновь  притопнул  галошей  его
приятель.
     -- Это ваш окончательный ответ? -- поправил пенсне Чапельников.
     -- Да, -- твердо сказал Обалдуев, и три друга еще крепче сцепили руки.
     Теперь уже Чудоюдов взвыл:
     -- Сограждане! Мы -- ваша власть! Мы демократическим путем избраны! Вам
дурят головы!..
     Но осекся, потому что действительный статский  советник приподнялся  на
носках, округлил глаза, руки  от бедер оторвал и  махнул  ими  раз-другой на
бывших отцов  города, как  машут взрослые, выгоняя  из комнаты расшалившихся
детей. Губы Чапельникова прошептали:
     -- Кыш.
     И  три друга разжали руки. Повернулись налево кругом, опустили головы и
гуськом -- Обалдуев, Чудоюдов, Рыбакитин  -- побрели с площади.  Видно было:
возле каланчи появился человек с ломом,  ударил  в то  место, где  на дверях
висел замок, и  со скрипом, от которого у Федора  Федоровича  заломило зубы,
распахнул дверь.
     Тихо стало на площади. Только орали галки,  тучей взлетевшие с каланчи,
да позвякивала цепь наперсного креста протоиерея.
     -- Куда они? -- обомлев сердцем, выдохнул Федор Федорович, хотя уже все
знал.
     -- На каланчу, -- ответил Чапельников. -- Они сами туда дорогу выбрали.
Братья по классу отправились к своим братьям.
     И Федор Федорович, чуть призадумавшись, твердо сказал:
     -- Нет!
     -- Что "нет"? -- удивился Чапельников.
     --  Нельзя, чтобы  княжение началось с этого, иначе и  дальше  все  так
пойдет. Я с милости хочу начать  княжить. Удел  сильных и правых -- милость.
-- Он повысил голос: -- Я требую!
     А  бывшие  отцы  города  уже приближались  к каланче.  Шли  они, словно
арестанты,  заложив руки  за  спину,  головы  уронив на  грудь,  и,  по всей
вероятности,  ничего перед  собой  не  видели, но  свой шаг правили прямо на
дверь, будто их туда магнитом тянуло.
     Секунды  две Чапельников раздумывал. Потом, решившись, склонил голову к
левому  плечу -- и три приятеля,  слегка изменив курс, прошли  мимо каланчи,
вошли в переулок и через минуту скрылись за поворотом.
     -- Больше сделать не в моей власти, -- сказал Чапельников.
     -- Но куда они? -- обернулся к нему Федор Федорович.
     -- На запад.  Точно по солнцу. Долго будут идти. Везде пройдут, для них
границ  не  существует. Суд же  им  на их пути все равно случится. Но судить
будем уже не мы. Прощайте, князь...
     Чапельников  поклонился и  в  минуту истаял.  Только на  месте,  где он
стоял, повисла  сиреневая дымка, но наскочил  ветерок, развеял ее и улетел в
яблоневые сады.
     Тотчас протоиерей Валентин шагнул к машине, и толпа взорвалась  криком:
"Слава!" -- и грянул откуда-то духовой оркестр музыку, сходную с "Боже, царя
храни", но все же  другую, тоже  торжественную, наполнившую  сердца  мощной,
грозной  октавой  басов и светлым, мирным напевом труб,  который потом Федор
Федорович так и не смог вспомнить...




        ПОСЛЕСЛОВИЕ ПИСАТЕЛЯ, ПРИНЯВШЕГО НА СЕБЯ АВТОРСТВО ЭТОЙ ПОВЕСТИ

     Тут  Федор Федорович проснулся, а когда душа его поуспокоилась, отложил
все дела и три месяца кряду писал, вспоминая  и перекладывая на  бумагу даже
мельчайшие  подробности, все, что видел, слышал и о  чем размышлял  во  сне.
Исписав  две  толстые  тетрадки,  он  позвонил  мне.  Сообщил,  что  занялся
сочинительством  и  у  него  получилось  нечто,  способное, по  его  мнению,
заинтересовать  толстый  литературный  журнал. "Впрочем,  -- закончил он, --
решишь сам, когда  приедешь". В  голосе Федора  Федоровича  мне  послышалась
тревога, и я, не раздумывая, поехал в Древлянск.
     Здесь  стоит сообщить, что Федор Федорович --  мой  давнишний приятель.
Еще в свежей молодости, распознав в  себе тягу к  литературе, я отправился в
Древлянск, чтобы в провинциальной тиши написать роман. Нанял у здравствующей
тогда матушки  Федора  Федоровича  комнатку  под мезонином  и  погрузился  в
творчество.
     Сочинить роман мне не удалось, но я написал много рассказов и несколько
повестей, чему способствовало обаяние древлянского края. С тех пор Древлянск
мне свой, а дед Акимушкин -- почти что  родственник.  Каждый раз  на пути от
вокзала  к дому Федора  Федоровича  мне  страшно  становится от мысли,  что,
повернув  в  знакомый  переулок,  я  уже не  увижу на  скамье у  ворот этого
поистине беззаветного ратника  и труженика. Мне все кажется, со смертью деда
прервется связь времен и жизнь наша станет непонятной.  "Не дай Бог  понятия
лишиться, --  говаривал дед  Акимушкин,  -- тогда при жизни -- смерть"  -- и
крестился на монастырский крест, блистающий в небесной сини.
     Но  это  все  к слову.  Просто  таким  маленьким  отступлением  я  хочу
показать, что Древлянск на среднерусской равнине действительно существует, а
все упомянутые в  повести лица реальны и по сей день здравствуют. Я попросил
Федора Федоровича лишь изменить название городка и имена, потому что повесть
сия  все  же  сон.  А  впрочем,  как  знать... Тут  у  меня есть сомнения...
Читатель,   наверное,  подметил,  что   если   бы   все,   описанное  здесь,
действительно  было бы сном, то я бы и в послесловии коротко написал: сон, а
не ходил бы вокруг да около. Так что сомнения существуют. Но как их развеять
--  ума  не приложу и думаю:  уж если это и вправду сон, то, выражаясь очень
мягко и осторожно, необычный.
     Итак, не мешкая я отправился в Древлянск. Не стану описывать встречу  с
Федором Федоровичем, но  поспешу  сообщить, что  тут же по приезде я  уселся
читать повесть, а когда прочитал, в мезонине состоялся интересный разговор с
показом вещественных доказательств.
     Федор  Федорович  из  нижнего  ящика  матушкиного комода  вынул  старую
жестяную банку из-под китайского чая. Пояснил:
     --  Я раньше  тебе не рассказывал и  не  показывал.  Дело  в том, что в
молодости я действительно пил.
     Открыв банку, он достал оттуда тряпицу и развернул  ее -- на  цветистой
ткани тускло блеснули пять стреляных винтовочных пуль.
     А Федор Федорович на стене возле окна отогнул обои.
     -- Отсюда  добыл,  -- кивнул на углубления  в  сосновом  бревне. -- Что
скажешь? -- И вернулся к коробке.
     То,  что он  извлек  из  нее на этот  раз, светилось искрящимся зеленым
светом.
     -- Быть не может! -- не поверил я глазам.
     --  Как видишь -- может,  --  усмехнулся Федор  Федорович. -- Я повесть
дописал -- спать лег. А утром на тетрадке лежит.
     Перекладывая с  ладони на ладонь оправленный в красное золото камень, я
попытался определить его размеры, и выходило:  то  ли как большой желудь, то
ли как маленький грецкий орех.
     -- Подделка, -- попытался возразить я.
     --  Старик Ханзель,  увидевши, за сердце  схватился. Настоящий, древней
огранки...
     На этом я заканчиваю послесловие, а  вместе с тем и повесть. Больше мне
сказать  нечего.  Пусть читатели  над  прочитанным  сами  ломают  головы.  В
заключение  хочу  лишь добавить:  мой  древлянский  приятель, наискромнейший
человек, попросил имя его, отчество и фамилию в повести изменить и взять  на
себя авторство, что я  и делаю, благо, мне самому повести  такой  в жизни не
сочинить, даже если эдакое и приснится.

     Коломна, апрель -- ноябрь 1991 г.