ами.
     Дружинники встали плотным кольцом возле  Люта,  ощетинились  копьями.
Печенеги закружились вокруг  посольства  диким  хороводом,  почти  касаясь
наконечников  копий  своими  развевающимися  черными  одеждами,  угрожающе
визжали, скалили желтые зубы. Казалось,  еще  мгновение  -  и  они  сомнут
горстку дружинников.
     Лют Свенельдович поднял над головой зеленую ветку.
     Хоровод  печенежских  всадников  постепенно  замедлил  свое   бешеное
вращение, умолкли крики и визг. Наконец, печенеги  остановились,  опустили
мечи и копья.
     - Мы идем к вашим вождям! - крикнул Алк по-печенежски. - Не  убивайте
нас, но дайте проводников. Жизнь послов неприкосновенна!
     Вперед выехал печенежский воин с  длинной  бородой,  в  которую  были
вплетены ленточки.  Под  его  одеждой  угадывались  складки  кольчуги,  на
запястьях  покачивались  массивные   серебряные   браслеты.   Браслеты   и
серебряные пояса свидетельствовали у печенегов о знатности рода,  и  послы
поняли, что от этого человека зависит их судьба.
     Алк повторил  свою  просьбу,  добавив,  что  посольство  приехало  от
славного  и  непобедимого  князя  Святослава.  Бородатый  печенег   что-то
прокричал резким, срывающимся на визг голосом и указал пальцем на землю.
     - Он требует, чтобы мы бросили оружие в траву, - перевел Алк. - Тогда
он выслушал нас.
     Лют Свенельдович кивнул дружинникам. Копья и мечи полетели на землю.
     Печенег снова заговорил, уже спокойнее, дружелюбнее.
     - Если вы действительно послы, то ваша жизнь в  безопасности.  Завтра
вы предстанете перед вождями печенежского народа. Следуйте за моим конем и
не пытайтесь убежать...
     Кольцо печенегов разомкнулось, пропуская посольство.
     Лют Свенельдович облегченно вздохнул, обтер рукавом  вспотевший  лоб.
Начало положено, первый мостик к печенегам проложен.
     Печенежский стан  находился  в  низине  и  открылся  взглядам  послов
неожиданно, когда они поднялись на гряду холмов. За  составленными  кругом
повозками теснилось множество юрт из бурого войлока, а среди  них  большой
белый шатер - жилище вождя.  Едкий  кизячный  дым  струился  над  круглыми
кровлями, развевались на ветру  лошадиные  хвосты,  привязанные  к  концам
длинных жердей - бунчуки. Сколько бунчуков  торчало  над  юртами,  столько
сотен воинов было в стане.
     Из-за  телег  высыпала  толпа  печенегов  с  пронзительными  криками,
размахивая топорами и обнаженными мечами, побежали навстречу  дружинникам,
грозя растерзать, затоптать в пыльную землю, изрубить в куски...
     Лют и его спутники остановились, захлестнутые бушующей толпой, и  уже
прощались  с  жизнью  -  столь  устрашающей  была  ярость  обступивших  их
печенегов. Всадники, которые встретили  посольство  в  степи,  отталкивали
своих  соплеменников  ударами  копий,  тоже  что-то  кричали,   но   толпа
продолжала напирать.
     Вопли, визг, лязг оружия, испуганное конское ржание.
     Но вот из стана выехала  группа  всадников  в  блестевших  на  солнце
доспехах,  в  круглых  железных  шлемах,  над  которыми  колыхались  пучки
разноцветных перьев, и толпа вдруг  отхлынула,  злобно  ворча.  Это  вожди
печенежского племени.
     Лют Свенельдович вторично за сегодняшний день возблагодарил  бога  за
избавление от верной смерти. Сколь  дики  и  свирепы  печенеги,  если  так
встречают даже послов!  И  сколь  опасны,  если  выходят  на  ратное  поле
врагами! И сколь мудр князь Святослав, не пожелавший видеть в них врагов!
     Мимо расступившихся печенегов, которые продолжали  угрожать  оружием,
но больше не кричали из уважения к своим вождям, послы проехали  к  белому
шатру главного вождя, которого печенеги называли великим князем.
     Печенежский князь оказался тучным белолицым мужчиной. Волосы  у  него
были светлыми, необычными для степняка, а жирные плечи обтягивал полосатый
шелковый халат. Если бы не железный шлем с перьями и сабля,  заткнутая  за
серебряный пояс, его можно было бы  принять  за  купца.  Лют  Свенельдович
видел подобных купцов в Киеве, куда они приезжали с персидскими  товарами.
Князь возлежал на горе подушек, возле видели на корточках остальные вожди,
а позади застыли свирепого вида телохранители с обнаженными мечами.
     Дружинники внесли следом за послами подносы с дарами князя Святослава
и, поставив их к ногам печенежского князя, тихо отступили  за  спину  Люта
Свенельдовича.
     Великий князь печенегов скользнул  равнодушным  взглядом  по  дорогим
мехам, по золотым и серебряным чашам. Внимание его привлекли лишь  доспехи
и оружие: остроконечный русский шлем, кольчуга с панцирными пластинками на
груди, прямой  меч,  булава  с  острыми  шипами.  Он  шевельнул  короткими
волосатыми пальцами и подскочившие телохранители унесли оружие  в  глубину
шатра. Остальные дары расхватали вожди.
     Печенежский князь молча выслушал посольскую речь Люта  Свенельдовича,
переведенную Алком, и что-то шепнул невзрачному старичку в черной  длинной
одежде, сидевшему рядом с ложем.  Старичок  проворно  вскочил  на  ноги  и
заговорил на языке славян:
     - Великий князь из рода Ватана приветствует посла князья  Святослава.
Речь посла выслушана и дошла до сердца великого князя. Хазары такие  враги
печенегам, как руссам. Но решить, примкнут ли  печенеги  к  походу,  может
только совет всех великих князей, чьи люди и стада кочуют по  сию  сторону
Днепра. Ждите их слова. В юрте, куда вас проводят, вы найдете воду, пищу и
безопасность.
     Дружинники, кланяясь, попятились к выходу из шатра.
     Великий печенежский князь по-прежнему сидел неподвижно, как  истукан,
и взгляд его был устремлен вверх,  к  круглому  отверстию,  через  которое
видно было голубое небо.
     ...Долгое ожидание утомляет не меньше, чем бесплодная погоня. А среди
чужих людей, в душном полумраке незнакомого жилища, оно поистине  иссушает
душу и тело.
     Три томительно долгие недели Лют Свенельдович и его  спутники  видели
только бурый войлок юрты, тусклое пламя очага да хищные наконечники  копий
печенежской  стражи,  которые  покачивались  у  входа.  Часы  сливались  в
непрерывную  сонную  череду,  и  лишь  нити  солнечных  лучей,  с   трудом
пробивавшиеся сквозь дыры в обшивке юрты, возвещали о приходе нового  дня.
Перед вечером молчаливые  печенежские  воины  вволакивали  большой  медный
котел с вареной бараниной, вносили бурдюки с водой и  кобыльим  молоком  -
еду и питье на грядущий день. И только ночью,  в  полной  темноте,  послов
выводили, окружив стражей, за пределы печенежского стана на  прогулку.  За
три недели послы узнали о жизни печенегов не больше, чем увидели в  первый
день...
     Все на свете имеет конец. Пришел конец и печенежскому сидению. Послов
снова привели в большой белый шатер.  Трехнедельное  ожидание  завершилось
разговором, который продолжался  не  дольше,  чем  требовалось  проворному
человеку, чтобы переобуться.
     Тот же старичок в черной одежде произнес слова, сразу оправдавшие все
труды и тревоги посольства:
     "Великие князья из печенежских племен Ватана,  Куеля,  Маину  и  Ипая
пришли к согласному решению воевать  с  хазарами.  Пусть  князь  Святослав
начнет, а печенеги поспешат к хазарским  границам  из  тех  мест,  где  их
застанет известие о его походе. Да погибнут наши общие враги!"
     Отъезд из печенежского  стана  показался  Люту  Свенельдовичу  и  его
товарищам  вызволением  из  подземной  тюрьмы-поруба.  Они  жадно  вдыхали
степной воздух, жмурили  отвыкшие  от  солнечного  света  глаза,  горячили
застоявшихся коней.
     Домой! Домой!
     Что может  быть  желаннее  дороги  к  дому  после  таких  ожиданий  и
опасностей?
     А для Алка возвращение обернулось еще одной неожиданной радостью.  На
берегу речки Прони, ступив на русскую землю, десятник  Вест  вдруг  сказал
юноше:
     - Будь побратимом мне!
     Алка окружили дружинники - веселые, улыбающиеся.  В  серебряную  чашу
зачерпнули студеной пронской воды. Лют Свенельдович  прикоснулся  кончиком
ножа к запястьям новых побратимов. Алые  капли  крови  скатились  в  чашу,
замутив прозрачную воду. Десятник Вест и Алк по очереди  отпили  из  чаши:
сначала старший побратим, за ним - младший, и Лют торжественно произнес:
     - Брат за брата! Единым сердцем! Плечо  в  плечо!  Стремя  в  стремя!
Отныне и вечно!
     Побратимы обменялись оружием и  прошли,  обнявшись,  под  склоненными
копьями дружинников. Для отрока Алка это была дорога в дружинное братство.



                         8. ИТИЛЬ - ЖЕСТОКИЙ ГОРОД

     О том, что пора сбить хазарский замок с  волжских  ворот  торговли  с
востоком, о том, что немочно терпеть больше хазарские разбои на  границах,
на Руси говорили давно. Пришло время превращать слова в действие.
     Для всех людей, населявших  соседние  с  Хазарией  земли,  Итиль  был
жестоким городом.
     Сюда хазары приводили их в оковах и продавали на невольничьих рынках,
как скот, иудейским и мусульманским купцам, и навечно пропадали страдальцы
в неведомых землях.
     Сюда на скрипучих двухколесных телегах привозили  дань,  собранную  с
подвластных народов безжалостными хазарскими  тадунами  [тадун  -  сборщик
дани].
     Отсюда вырывались хищные ватаги хазарских всадников и, прокравшись по
оврагам и долинам степных речек, обрушивались огнем и мечом на беззащитные
земледельческие селения.
     Опасность, угрожавшая со стороны Итиля,  казалась  соседям  вечной  и
неизбывной, и только немногие, мудрые и  дальновидные,  уже  догадывались,
что сама Хазария тяжело больна, а награбленное чужое богатство придает  ей
лишь внешний блеск, но не исцеляет внутренние недуги.
     Потом, после гибели Хазарии, люди станут гадать, когда и  почему  она
покатилась к упадку, теряя прежнюю силу и завоеванные земли.
     Может, упадок Хазарии был предопределен с восьмого столетия, когда на
нее  напали  арабы?  Каган,  правитель  Хазарии,  склонил   голову   перед
чужеземной грозной силой, принял из рук  халифа  урезанную  власть,  отдал
себя под защиту наемной гвардии мусульман-арсиев...
     Может, удар Хазария получила не извне, а изнутри, в девятом столетии,
когда против Кагана подняли мятеж своенравные хазарские  беки?  Могучий  и
честолюбивый  бек  Обадий  объявил  себя  царем,  а  Каган  превратился  в
почитаемого чернью, но безвластного затворника кирпичного дворца в  центре
Итиля...
     Может быть, роковую роль сыграла иудейская вера, к которой склонились
беки? Она разъединила людей, оттолкнула от  Хазарии  могучего  союзника  -
Византию, разрушила связи с христианскими и мусульманскими странами...
     А  может,  конец  могущества  Хазарии  наступил  позднее,  в  десятом
столетии, когда начали таять, как весенний снег под жаркими лучами солнца,
некогда огромные хазарские владения? Крым  перешел  под  власть  Византии.
Степи  между  Волгой  и  Доном  заняли  печенеги.  С   востока   наступали
кочевники-гузы, и  раскосые  всадники  на  лохматых  лошадях  набегали  на
коренные хазарские  области  в  низовьях  Волги.  Глухо  роптали  болгары,
готовые поддержать любого врага Хазарии.  Стремились  к  самостоятельности
вожди аланов в предгорьях Северного Кавказа. Владения  Хазарии  сжимались,
как сохнущая кожа, и в конце концов у нее  остался  небольшой  треугольник
степей между низовьями Волги и Дона и  побережье  Азовского  моря.  Жалкие
остатки прежнего могущества...
     А может, все перечисленное не  причины,  а  только  следствие  упадка
Хазарии? Может, настоящая причина совсем в другом - в самой сущности этого
государства-грабителя, живущего чужим добром?
     Хазария не создавала богатства,  а  лишь  присваивала  чужое.  Хазары
кормились и  одевались  за  счет  соседних  народов,  изнуряя  их  данями,
разбойничьими набегами, торговыми пошлинами. В городе  Итиле  пересекались
торговые пути, а самим хазарам нечего было  предложить  иноземным  купцам,
кроме рабов да белужьего  клея.  На  рынках  Итиля  торговали  болгарскими
соболями, русскими  бобрами  и  лисицами,  мордовским  медом,  хорезмскими
тканями,  персидской  посудой,  византийским  оружием.  Из  рук   в   руки
переходили серебряные монеты с непонятными хазарам надписями.
     Чужое, все чужое...
     Не было даже своего народа.
     В  городе  Итиле  жили  мусульмане,   иудеи,   христиане,   язычники,
неизвестно какой  веры  и  какого  племени  пришельцы  из  дальних  стран,
привлеченные  обманчивым  блеском  богатства,  которое  текло   мимо,   не
задерживаясь в Хазарии. Люди точно бы жили рядом, но не вместе - каждый по
своей вере и по своим обычаям. Отдельными были базары, бани, кладбища. Как
будто стены Итиля замкнули в  свое  кольцо  несколько  разных  городов,  и
жители их понимали друг друга не лучше, чем пришельцы из дальних стран.
     А для коренных хазар, кочевников и скотоводов, город Итиль был только
местом временного обитания. С наступлением весны  они  уходили  со  своими
юртами и стадами в степи, на знаменитые Черные земли в долине реки Маныча,
к Дону и к Волге, и кочевали там до осени.
     Странный, непонятный, проникнутый взаимной  неприязнью  и  недоверием
город...
     Что же объединяло в одно государство - Хазарский каганат - всех  этих
разноязыких, разноплеменных, внутренне разобщенных людей?
     Слепая вера во всемогущество Кагана, которому поклонялись, как живому
богу и называли просто "Каган",  не  прибавляя  имени.  Божественная  сила
Кагана будто бы оберегала Хазарию от бедствий.
     Каган жил в большом  кирпичном  дворце,  построенном  на  острове;  с
остальным городом остров соединялся только мостом, возле  которого  всегда
стояла   стража.   Только   управитель   дворца   -   кендер-каган   -   и
привратник-чаушиар  удостаивались  чести  лицезреть  Кагана.  Даже   царь,
предводитель войска  и  полновластный  правитель  Хазарии,  допускался  во
дворец лишь изредка. Остальным людям запрещалось  приближаться  к  красным
дворцовым стенам.
     Только трижды в год Каган нарушал свое загадочное уединение. На белом
коне он проезжал по улицам и площадям столицы,  а  позади  ровными  рядами
следовали гвардейцы-арсии в кольчугах и чеканных нагрудниках,  в  железных
шлемах, с копьями и кривыми мечами - все десять тысяч арсиев, составлявших
наемное войско. Встречные падали ниц в дорожную  пыль,  будто  ослепленные
солнцем, закрывали глаза и не поднимали головы раньше, чем  Каган  проедет
мимо. Ужасной была участь тех, кто осмеливался нарушить обычай,  оскорбить
божественного Кагана своим взглядом.  Арсии  пронзали  дерзких  копьями  и
оставляли лежать у дороги. Никто не осмеливался унести  и  похоронить  их.
Выбеленные солнцем кости так и оставались на  обочине,  и  люди  осторожно
обходили  их,  ужасаясь  дерзновенности  поступка.  Как  можно  осмелиться
взглянуть в лицо Кагана?
     Даже после своей смерти Каган  оставался  загадочным  и  недоступным.
Никто не знал, где  именно  он  похоронен.  Для  мертвого  Кагана  строили
большой дворец за городом. В каждой из двадцати комнат  дворца,  одинаково
украшенных шелковой  парчой,  рыли  могилы.  Самые  близкие  слуги  Кагана
вносили тело во дворец и плотно закрывали за собой дверь. Спустя некоторое
время следом за ними входили молчаливые арсии с широкими секирами в  руках
и выкидывали за порог, к ногам потрясенной толпы, отрубленные головы  слуг
Кагана. Тогда люди могли пройти чередой по комнатам дворца, но могилы были
уже зарыты, и никто не догадывался, где похоронен Каган.
     Сколько бы не прошло лет,  каждый  путник  обязан  был  склониться  в
поклоне перед погребальным дворцом Кагана, а всадники спешивались  и  шли,
ведя в поводу коня, пока дворец не скрывался из глаз.
     Вера в Кагана была требовательной и беспощадной.
     Если дела в Хазарии шли хорошо, люди прославляли  своего  Кагана.  Но
если случалась засуха или поражение на войне, то знатные вельможи и  чернь
собирались толпами к дворцу царя  и  кричали:  "Мы  приписываем  несчастье
Кагану! Божественная сила Кагана ослабла, и он бесполезен  для  нас!  Убей
Кагана или отдай нам, мы сами его убьем!"
     И Кагана убивали, если царь по какой-либо причине  не  брал  его  под
защиту...
     Нового Кагана выбирали из одной и той же знатной, но не очень богатой
семьи. Хазары считали, что Каган, воспитанный  в  роскоши,  не  будет  как
следует заботиться о благосостоянии народа. Рассказывали, что на одном  из
рынков Итиля можно было увидеть молодого человека,  продававшего  хлеб,  о
котором знали, что это будущий Каган.
     Вновь  избранный  Каган  уединялся  с   царем   и   четырьмя   самыми
могущественными хазарскими беками в круглой  комнате  без  окон,  с  узкой
дверью,  которую  сторожили  арсии  с  обнаженными  мечами.  Никто,  кроме
немногих избранных, не знал, что там происходило.
     А происходило вот что: царь накидывал на шею нового  Кагана  шелковую
петлю и сдавливал до тех  пор,  пока  тот  не  начинал  задыхаться,  теряя
сознание. Тогда беки хором спрашивали  Кагана:  "Сколько  лет  ты  желаешь
царствовать?" Полузадушенный Каган называл то или иное число лет, и только
после  этого  его  усаживали  на  золотой  трон  с  балдахином,   воздавая
высочайшие почести. Если Каган не умирал к назначенному  им  самим  сроку,
его убивали, ссылаясь на его же божественную волю. Если же  Каган  называл
непомерно  большое  число  лет,  его  все  равно  убивали  по   достижению
сорокалетнего возраста.  Хазары  считали,  что  с  годами  ум  ослабевает,
рассудок мутнеет, божественная сила становится меньше, и Каган  больше  не
может приносить пользу.
     Да, Итиль был жестоким городом. И к соседям, и к своим людям, и  даже
к божественному Кагану...
     Но зло не может продолжаться вечно. Зло несет гибель  в  самом  себе.
Неостановимые  часы  истории  отсчитывали  последние  месяцы  Хазарии.   В
вятичских лесах собиралась очистительная гроза...



                               9. ИДУ НА ВЫ!

     После  возвращения  из  печенежских  степей  Алк   стал   гриднем   -
телохранителем  князя  Святослава,  так   высоко   оценил   князь   успехи
посольства.
     Обильными снегопадами, лесным  морозным  треском  и  метелями  прошла
северная  зима.  Наступила  весна  965  года,  канун   хазарского   похода
Святослава.
     Алк много узнал и передумал за  это  время.  Мир  его  расширился  за
пределы родных лесов. В дружине князя Святослава собрались  люди  бывалые,
много повидавшие, из разных земель и городов.
     Из рассказов дружинников юноша узнал о славных русских городах  Киеве
и Новгороде, о неприветливой скалистой  земле  варягов  [земля  варягов  -
Скандинавия],  откуда  выбегали  на  морские  просторы  хищные  остроносые
корабли грабителей и купцов, о Студеном море  [Студеное  море  -  Северный
Ледовитый океан], над которым полгода стоит день, а полгода -  ночь.  И  о
теплых морях  рассказывали  дружинники,  восхищаясь  богатством  Царьграда
[Царьград (Константинополь) - столица Византийской империи]  и  насмехаясь
над высокомерием и лукавой лживостью византийцев.
     Дальние страны представлялись Алку в облике знакомых людей.
     Земля варягов  казалась  ему  похожей  на  злого,  алчного  Веремуда,
мечтавшего только о добыче, а  Византия  -  царьградского  купца  Антония,
немощного, изнемогавшего после самого малого перехода,  но  взиравшего  на
всех окружающих со скрытым презрением, как на темных варваров. А  Студеное
море, наверно, походило на скуластого раба из неведомого северного  народа
весь, который старательно прятался от  прямых  солнечных  лучей  солнца  и
тянул бесконечную песню, тоскливую, как февральская метель...
     Алк размышлял над огромностью и многообразием мира и верил, что  Русь
- середина мира, а все остальные земли вокруг нее,  как  шелестящие  ветки
вокруг ствола дерева, зыбкие и  непостоянные.  Здесь,  на  Руси,  истинный
корень жизни...
     Как и остальные гридни-телохранители, Алк теперь  постоянно  был  при
князе, слушал его речи, приглядывался к