нему, но так и не сумел  до  конца
понять своего господина. Сложным и противоречивым был князь Святослав, его
слова и  поступки  порой  казались  непонятными,  и  только  после  долгих
раздумий Алк улавливал какую-то внутреннюю последовательность, да и то  не
всегда.
     В домашнем обиходе князь Святослав был прост. Ел из дружинного котла,
а в походе довольствовался, как все воины, куском  поджаренного  на  углях
мяса. Одевался в простую белую рубаху. Голову часто  оставлял  непокрытой.
Ходил босиком по утренней росе и громко свистел,  подзывая  коня.  Гридней
своих называл по именам, будто добрых товарищей. Поощряя отличившегося,  с
размаху хлопал тяжелой ладонью по плечу и весело смеялся, если кто не  мог
удержаться на ногах от этой могучей ласки. Любил сидеть вечерами у  костра
и слушать песни гусляров о подвигах предков.
     Казалось, Святослав ничем не выделяется из дружины, что он не  князь,
а лишь уважаемый старший брат в дружинном сообществе, плоть от плоти его.
     Но это только казалось...
     Когда Святослав сдвигал брови и хмурился, мгновенно замолкали вольные
голоса. Отмеченные почетными боевыми шрамами дружинники боязливо пятились,
не смея поднять глаза, и будто  незримая  стена  вырастала  между  ними  и
князем.
     Неожиданными казались некоторые поступки Святослава, и Алк терялся  в
догадках, пытаясь осмыслить их.
     Однажды к князю пришли вятичские старейшины с реки Пры  -  жаловаться
на воеводу Асмуда.  Воевода  набирал  там  воинов,  но  некоторые  молодые
охотники спрятались в лесные убежища. Их долго искали, но все-таки  нашли,
а Асмуд приказал  отрубить  беглецам  головы  топором.  "Они  трусы,  если
избегают войны, - объяснил Асмуд старейшинам. - Трусы не нужны ни родичам,
ни князю Святославу".
     Все  ожидали,  что  князь  осудить  жестокость  своего  воеводы,   но
Святослав поступил иначе. Он разгневался на старейшин и сказал:
     - Асмуд выполнял мою волю. Пусть  ваши  роды  соберут  новых  воинов,
сколько было указано. Если опять не найдется храбрецов, желающих  идти  на
войну, я пошлю дружину прикажу убить всех мужчин, а женщин и детей продать
в рабство болгарским купцам. Род, неспособный  воспитать  храбрых  воинов,
должен исчезнуть!
     Многие тогда ужаснулись. Поползли  по  деревням  слухи  о  жестокости
князя Святослава и осудили его вятичи. Но воинов старейшины стали посылать
без задержки.
     Значит, князь Святослав жесток?
     Тогда как расценить вот это, к примеру?
     По поляне мчатся конные дружинники. Их ждет  Святослав  с  серебряным
кубком в поднятой руке. Кто быстрее доскачет до князя тому и награда.
     Под  варягом  Веремудом  нечаянно  споткнулся  конь.   Наездник,   не
удержавшись в седле, свалился  на  землю.  Остервенелый,  задыхающийся  от
ярости Веремуд принялся  хлестать  коня  крученой  ременной  плетью  -  по
голове, по глазам, по мягким  губам.  Конь  испуганно  ржал,  приседая  на
задние ноги, но Веремуд крепко держал его за уздечку и бил, бил, бил.
     Захрипев, конь завалился на бок.
     Веремуд несколько раз ударил его сапогом в живот, выхватил  нож...  и
упал,  опрокинутый  могучей  рукой  Святослава.   В   наступившей   тишине
прозвучали гневные слова князя:
     - Кто по злобе истязает своего коня, недостоин  садиться  в  воинское
седло! Кто сегодня обидел своего коня, завтра предаст  побратима!  Гридни,
гоните его плетями прочь!
     И побежал Веремуд, втянув голову в плечи, и дружинники  хлестали  его
плетями, пока он не скрылся в лесу. А  Святослав  склонился  к  умирающему
коню, ласково гладил его ладонью по гриве, и Алку показалось, что в глазах
у князя блеснули слезы...
     Вспоминалось и другое.
     Святослав заставил целый день и еще ночь ожидать у своей избы  вождей
сильного  племени  гузов,  а  потом   выслушал   их,   коленопреклоненных,
высокомерно и безразлично, будто не вожди перед ним, а жалкие  рабы,  прах
земной.
     Святослав без чести выгнал с пира знатного боярина Гуда только за то,
что осмелился  боярин  прежде  князя  поднять  заздравный  кубок,  нарушая
обычай. Гридни сорвали  с  боярина  бобровую  боярскую  шапку  и  почетную
серебряную гривну и вытолкали за дверь.
     Значит, князь Святослав высокомерен?
     Тогда  почему  он  прост  и  ласков  с  дружиной  и  многими  другими
обыкновенными людьми?
     Почему, не допустив к себе послов  болгарского  царя,  он  приветливо
беседовал с кормчими [кормчий - рулевой  у  кормового  весла,  старший  на
судне], которые пришли проситься к нему на службу? Бедно одетые,  неловкие
в движениях и в словах, речные люди казались чернью, недостойной  внимания
князя, а Святослав обласкал их...
     Почему?
     Не сразу уразумел Алк, что простота князя неразрывна с величием,  что
они едины, и это единство олицетворяет сущность самой Руси,  где  люди  не
разъединены так, как случилось в других  начавших  уже  дряхлеть  странах.
Разве осмелился бы византиец, веками воспитанный в унижении  перед  высшей
властью, просто заговорить с императором?  И  разве  императору  свободное
общение с обыкновенными людьми не показалось бы крушением  основ  империи?
На Руси - иное.
     Люди были  вчерашними  свободными  землевладельцами,  охотниками  или
воинами родовых дружин, и их предводитель не  мог  быть  иным,  чем  князь
Святослав. Мудрость Святослава  как  раз  в  том  и  заключалась,  что  он
оставался простым и понятным людям, не  теряя  величия,  был  грозным,  не
опускаясь до бессмысленной жестокости, и при этом всегда  оставался  самим
собой, потому что человек, не имеющий своего лица, не внушает уважения.
     Алк считал, что служить такому князю - счастье.
     Наверное, Святославу чем-то понравился  молодой  вятич,  и  он  часто
беседовал с новым гриднем, расспрашивал об обычаях вятичей,  о  земле,  на
которой жили эти лесные люди. Если Алк затруднялся с ответом,  поучал  без
осуждения:
     - Не знаешь, так и скажи. Не оскверняй уста ложью из желания угодить.
Спроси лучше  знающих  людей,  а  потом  расскажи.  Любознательный  знание
добудет, а лживый и ленивый, если знает - забудет.  Ленивых  и  лживых  не
люблю....
     Однажды, остановившись  у  коричневого  торфяного  озерка,  Святослав
сказал задумчиво:
     - К воде меня тянет. Чтобы много было воды. В Днепре  много  воды,  в
вашей Оке тоже, но вода бегущая, неласковая. Здесь вода  стоячая,  темная,
недобрая. До теплого моря хочу дойти, до синей  воды,  где  плавали  ладьи
отца моего, князя Игоря Старого. И не путником мимоезжим прийти к морю, но
стать на берегах его крепко...
     Алк не нашелся, что  ответить.  Князь  ничего  вроде  не  спрашивает,
раздумывает вслух. Но слова о теплом море словно вошли  в  душу,  и  юноша
выпалил звонко, по-ребячьи:
     - Я тоже хочу, чтобы было теплое море!
     Святослав рассмеялся. Ему вторил воевода Свенельд, упершись  ладонями
в бока и раскачиваясь от смеха всем грузным телом. Смущенный  Алк  опустил
глаза.
     - Если ты, княже, прикажешь...
     - А что? Может  и  прикажу,  -  вдруг  серьезно  сказал  Святослав  и
повернулся к воеводе. - Слышишь, воевода, о чем  отрок  мечтает?  Подальше
глядит, чем иные седобородые мужи. Иные ведь  думают,  что  сверну  я  шею
хазарскому царю и обратно в леса упрячусь. Знаешь ты  таких  недомысленных
мужей, воевода?..
     - Как не знать, княже! А имена им... - И воевода  Свенельд  замолчал,
оглянувшись на Алка.
     Алк поспешно отбежал на десяток шагов:  понял,  что  между  князем  и
воеводой начнется тайный разговор, который не должны слышать даже  ближние
гридни-телохранители.
     За последнее время таких разговоров было много. Войско  готовилось  к
весеннему походу на Хазарию.
     По большой вешней воде из Киева и Новгорода пригнали множество ладей,
так что может и не понадобиться болгарская  помощь.  Печенеги  привели  из
Дикого Поля многотысячные табуны степных коней. В конные дружины Святослав
звал всех, кто умел держаться в седле, невзирая на род и достаток, если  у
кого не было оружия - давали из княжеских  запасов.  С  утра  до  позднего
вечера на лесных полянах слышался топот копыт, звон оружия,  повелительные
крики десятников и сотников. Новые дружины обучались ратному делу. Не было
уже  отдельных  ратей  полян,  северян,  радимичей,   кривичей,   древлян,
дреговичей и вятичей - было единое Войско Русское, и главой  всему  войску
был князь Святослав Игоревич.
     Крепкие сторожевые заставы перегородили все дороги и тропы на границе
Дикого Поля и на Оке, чтобы в Итиль не проскользнул ни  конный,  ни  пеший
лазутчик. Ни к чему знать  хазарскому  царю  о  готовности  войска.  Когда
придет время князь Святослав сам оповестит о походе. А пока пусть  нежатся
хазарские правители в награбленном богатстве, пересчитывая мзду с торговых
караванов. Как весенний гром будет для них поход князя Святослава!
     И, наконец, этот день наступил. Князь Святослав  напутствовал  гонца,
который отправлялся к хазарскому царю:
     - Лишних слов перед хазарами не говори. За многими  словами  -  малая
сила, за немногими громкими словами - сила великая. Сильный  прошепчет,  а
слышат все. А крика слабого только заяц испугается, да и  то  потому,  что
отроду пуганый. Всего три слова передашь царю: "Иду на вы!" Сказав  молчи.
Смертью грозить будет, молчи. Помни: в молчании твоем - сила...
     - Исполню, как велишь, княже! - поклонился гонец.
     Алк смотрел на посла с  почтительным  удивлением.  На  верную  смерть
отправляется, рубаху перепоясал черным похоронным поясом, а  лицом  весел,
невозмутим. Меча у гонца не было, только короткий  нож  за  пояс  заткнут,
чтобы  самого  себя  до  сердца  достать,  если  придет  крайний   случай.
Немыслимого мужества и жертвенности человек. По нему хазары о всем русском
воинстве судить будут. Не на посольский разговор отправляется гонец  -  на
смертельный поединок. Доблесть хазарам показать, чтобы поколебать  их  дух
еще до битвы.
     Гонец двинулся к двери, тяжело ступая  сапогами  по  сосновым  доскам
пола, будто память о себе навечно вколачивая. Потянулись из избы воеводы и
бояре-советчики. Возле княжеского кресла остались только гридни.
     Гридни-телохранители всегда  при  князе.  Игорь  Старый  этот  обычай
завел, а Святослав посчитал полезным сохранить.  Понадобятся  зачем-нибудь
гридни - вот они, они рядом. А если ненадобны, то будто и  нет  их,  столь
молчаливы и ненавязчивы. Как копья, прислоненные до поры к стене...
     - Эй, отрок! - обратился  вдруг  князь  к  Алку.  -  Замечал  я,  что
смышленый ты. Угадай, зачем я хазарского царя о походе сам упреждаю?
     -  Не  ведаю,  княже...  -  Поступок  князя  был  ему   действительно
непонятен. Всем известна воинская мудрость:  нападай  внезапно,  не  давай
врагу изготовиться к  войне,  тогда  твой  верх.  А  князь  Святослав  сам
извещает хазарского царя о походе. Должен  быть  в  этом  какой-то  смысл,
князь ничего без смысла не делает...
     - Не  ведаешь?  -  улыбнулся  Святослав.  -  Не  один  ты,  многие  в
недоумении. А догадаться просто.  Сам  поразмышляй,  намного  ли  опередит
гонец идущее следом войско?
     - На неделю, наверно, - предположил Алк.
     - А сумеет царь за неделю новое войско набрать, вооружить и обучить?
     - Нет, думаю.
     - И я так думаю, - согласился Святослав. - Что есть под рукой,  то  и
выведет на битву. Но трепет у него в душе от нашей дерзости будет великий.
Решит царь, что безмерно сильны мы, если сами о походе предупредили.  Того
мне и нужно.
     Гридни с  восхищением  слушали  князя,  а  тот  расхаживая  по  избе,
рассуждал дальше:
     - Всех воинов, что есть у хазарского царя, хочу одним ударом сразить.
А что получится, если царь не успеет всех собрать? Разбредутся  кто  куда,
разыскивай их потом по степям. Лучше гонца послать: собирайтесь-ка вместе,
а я не замедлю, приду. Так-то вот, отроки!
     Под ликующие трубные возгласы отплывала судовая рать,  ратники-пешцы.
Путь ей предстоял неблизкий, но привольный: вниз по великой реке Волге  до
самых  низовьев,  где  на  островах,  образованных  волжскими   протоками,
притаилась за глиняными стенами столица Хазарии - город Итиль.
     Конные дружины пошли к Итилю прямым ходом, через  печенежские  степи.
По дороге к  ним  присоединялись  со  своими  ордами  печенежские  князья,
заранее оповещенные гонцами о начале похода.
     Грозным и неудержимым было  движение  войска  князя  Святослава.  Его
тяжелая поступь спугнула сонный покой хазарской столицы.



                         10. ТРЕВОГИ ЦАРЯ ИОСИФА

     Прозрачным майским утром, которое отличалось от других разве что тем,
что накануне был большой торг и усталые горожане крепче обычного  спали  в
своих жилищах, к воротам Итиля подъехали всадники,  забарабанили  древками
копий.
     Сонный стражник выглянул в бойницу воротной башни и кубарем  скатился
вниз. Промедление было опасно, перед воротами ждал сам  царь  Иосиф,  царь
Хазарии и многих соседних земель.
     Медленно, со скрипом отворились городские ворота. Стражники  склонили
копья, приветствуя царя.  В  почтительно  прикрытых  глазах  стражников  -
любопытство,  тревога.  Неожиданное  возвращение  царя  в   столицу   было
непонятным и пугающим. Лишь дела чрезвычайной важности могли оторвать царя
Иосифа от милых его сердцу весенних степей, где буйно  поднималась  свежая
трава, струи ручьев и речек еще сохраняли прохладу, а солнце не пекло,  но
ласкало кожу...
     Что это были за дела, можно только гадать. Кто из смертных осмелиться
расспрашивать гром, почему он  гремит  или  молнию,  почему  она  огненной
стрелой проносится по небу?..
     Час был ранний, улицы  пустынны.  Только  благочестивые  старцы,  для
которых многие прожитые  десятилетия  сократили  время  сна  до  короткого
забытья, брели к храмам на утреннюю молитву, да ночные сторожа дремали  на
перекрестках, опершись на древки копий. Но старцы отрешены от земных забот
и не любопытны,  а  сторожа  молчаливы,  и  в  городе  мало  кто  узнал  о
возвращении царя.
     Царь Иосиф равнодушно скользил взглядом по жилищам  ремесленников  из
войлока и дерева,  похожим  на  юрты,  по  купеческим  глинобитным  домам,
прятавшимся за глиняными же заборами, по приземистым с плоскими кровлями и
крохотными  оконцами,  караван-сараям.  Постройки  были  присыпаны  желтой
пылью, казались унылыми и безликими. Скучный город, постылый город...
     Иосиф представил на мгновение зеленую праздничность весенних  степей,
прохладные струи Маныча, синие  дымки  костров  между  юртами,  опьяняющий
запах свежей баранины и тяжко вздохнул. Проклятая жизнь, ни дня покоя...
     Улица спускалась к протоке Волги, которая делила город на две части -
Итиль и Хазар. Посредине протоки, на песчаном острове,  высился  кирпичный
дворец Кагана, окруженный малыми дворцами, садами  и  виноградниками.  Это
был город в городе, недоступный для  простых  людей.  Возле  моста  стояли
вооруженные  арсии.  Иосиф  спешился,  бросил  поводья  арсию,  пошел   по
скрипучим, зыбко вздрагивавшим доскам моста.  Внизу  катилась  желтоватая,
будто тоже припорошенная пылью, вода.
     Площадь, выложенная известковыми плитами, а  за  ней  дворец  Кагана,
поражающий  своей  громадностью.  Выше  были  только  минареты   некоторых
мечетей, но они торчали, как древки копий, а дворец  загораживал  полнеба.
Все, что окружало  дворец,  казалось  ничтожно  малым.  Жилище,  достойное
равного богам...
     Даже царь Иосиф, пересекая площадь, испытывал непонятную робость. Для
него не было тайн во дворце, да и сам Каган был выбран из числа безликих и
безвольных родичей прошлого владельца дворца  по  его  указке,  но  сейчас
Иосиф чувствовал себя  ничтожным  и  униженным,  ступал  по  белым  плитам
осторожно, будто опасаясь нарушить звуком шагов величавый покой  дворцовой
площади.
     У высоких дверей, украшенных золотыми  и  серебряными  бляхами,  царь
положил на ступени меч, стянул сапоги из мягкой зеленой кожи и выпрямился,
босой и смиренный. Приоткрылось оконце, прорезанное в дверях:
     - Кто нарушил покой равного богам?
     - Иосиф, слуга богов.
     - Что ищет слуга богов у равного богам?
     - Совета и благословения.
     - Пусть ищущий войдет...
     Двери бесшумно отворились и царь Иосиф шагнул в  полумрак  дворцового
коридора. Молчаливые арсии в золоченых кольчугах с маленькими топориками в
руках сопровождали  его.  Влажные  плиты  пола  неприятно  холодили  босые
подошвы. Струйки дыма от пылающих факелов ползли, как змеи,  к  сводчатому
потолку.
     У  порога  тронного  зала  Иосифа  остановил  привратник-чаушиар.  Он
коротко поклонился, поднес к  жаровне  палочку  пропитанного  благовониями
пальмового дерева. Царь благоговейно подержал в  руке  горящую  палочку  и
вернул чаушиару. Таков был обычай: хазары  верили,  что  огонь  очищает  и
освобождает от недобрых мыслей, а  перед  лицом  Кагана  совесть  человека
должна быть прозрачной, как горный хрусталь...
     - Войди и припади к источнику мудрости! - разрешил наконец чаушиар.
     Золотой трон Кагана стоял  посередине  большого  круглого  зала.  Над
троном висел балдахин  из  алого  индийского  шелка  с  золотыми  тяжелыми
кистями. Лучи утреннего солнца,  проходя  сквозь  длинные  окна,  полосами
расцветили ковер на полу. Торжественная тишина царила в зале.
     Царь Иосиф трижды поклонился пустому трону, упал ниц  и  не  поднимал
головы,  пока  не  услышал  негромкий  певучий  звон:  управитель   дворца
кендер-каган ударил молоточком по серебряному диску.
     - Жаждущий совета может приблизиться!
     Иосиф на коленях пополз к трону. Когда до его подножия осталось  пять
шагов, снова раздался серебряный звон и  царь  поднял  голову.  Он  увидел
Кагана.
     Высокая шапка Кагана, сплошь вышитая золотом, поблескивала множеством
драгоценных камней, рукава белого одеяния  спускались  почти  до  пола.  У
Кагана было безбородое, бледное от постоянного затворничества лицо,  глаза
прикрыты набрякшими  веками.  Что-то  отрешенное,  неземное  было  в  лице
Кагана, как будто он, вознесенный на немыслимую высоту,  уже  не  способен
испытывать волнения и страсти, свойственные простым смертным, мир  утратил
для него всякий интерес, и  Каган  всматривается  только  в  самого  себя,
отыскивая в себе непостижимую ни для кого мудрость...
     - О, равный богам! - начал царь Иосиф. - Пусть не  покажется  дерзким
известие, нарушившее твой покой! От северного правителя  князя  Святослава
приехал гонец с  угрожающими  словами.  Святослав  сказал:  "Иду  на  вы!"
Призови свою божественную силу, защити Хазарию, ибо  войско  у  Святослава
сильное. Вели рабам своим взяться за оружие. Благослови их на победу!
     Каган медленно склони голову.
     -  Слово  твое  услышано  и  одобрено,   -   торжественно   возгласил
кендер-каган. - Божественная сила Кагана с тобой, царь Иосиф. Да постигнет
врагов злая  смерть  и  забвение  потомков!  Да  обратятся  они  в  пепел,
сдуваемый ветром твоей славы!
     Иосиф снова  опустился  на  колени  и  пополз  к  двери.  Обычай  был
соблюден. Каган  устами  своего  первого  слуги  произнес  благословляющее
слово. Теперь судьба Хазарии вручалась царю, а  кагану  оставалось  молить
богов и ждать исхода войны. И  придет  к  Кагану  безмерное  восхищение  и
благодарность народа в случае победы. Или  смерть,  если  не  поможет  его
божественная сила.
     Над башней дворца смуглолицые арсии подняли на шесте большой  золотой
круг. Блеск золота можно было видеть со всех концов города. Гулко  ударяли
барабаны.  Заревели  большие  медные  трубы,  пробуждая  дремавший  город.
Великий Каган сзывал в войско  подданных  своих,  невзирая  на  племя  их,
достаток и вероисповедание. Ослушников ждала неминуемая казнь.
     Забурлил, заволновался Итиль. Толпы людей заполнили улицы и  площади.
Муллы и раввины, священники и языческие жрецы призывали своих  единоверцев
к войне с  возгордившимися  руссам