я  вкусил  славы! Проезжая по улицам на своем страшном
экипаже,  я  слышу только  одобрительные  клики народа!  И страшные  в своей
ярости фанатичные революционерки, эти фурии гильотины, устраивают мне овации
и считают за честь отдаваться моим помощникам!
     25  прериаля. Из-за жалоб  жителей улицы  Сент-Оноре,  которые не могут
более  сносить ежедневного проезда  множества наших телег, решено  перенести
гильотину на площадь бывшей Бастилии. Однако народ (здесь живут трудолюбивые
и  бедные  люди) вдруг встретил нас  свистом  и  бранью. Впервые  на площади
собралось  ничтожно  мало  людей -  смотреть  казнь! Многочисленные  агенты,
которые  теперь повсюду,  были  очень  сконфужены. И  уже  ночью мне  велели
переставить эшафот на прежнее место.
     Неужели толпа наконец устала?! А как устал я! Как смертельно устал я!

     27 прериаля. Редчайший день отдыха. Мы гуляли с племянницами за городом
и столкнулись с ним. Его сопровождала огромная собака по кличке Браунт.
     Дети никак не могли сорвать дикие розы - мешали  шипы. И он  поспешил к
ним  на помощь. Он был  одет  в  голубой фрак, желтые  брюки и  белый жилет.
Волосы его были напудрены, а шляпу он держал на конце маленькой трости.
     Он  сорвал розы,  отдал их  детям и ласково  беседовал с ними, пока  не
заметил меня...
     Я  никогда  не видел, чтобы  так менялось человеческое  лицо!  Он будто
наступил на змею! Его лоб покрылся испариной, улыбка  исчезла. Он проговорил
отрывистым голосом:
     - Вы...
     И замолчал. В глазах у него был ужас!
     Он поспешно удалился, не глядя на меня. А я все  думал, где я уже видел
такие же глаза?
     Я вспомнил - король! Наше первое свидание!
     Да,  это  было  не  отвращение к  топору,  который верно  служил  тебе,
Робеспьер! Это был твой страх. Твой ужас!

     Фукье-Тенвиль стал подвержен  галлюцинациям.  Он  рассказал  одному  из
членов Трибунала, что Сена в лучах солнца кажется ему кровавой.
     Сейчас он готовит очередной "заговор" среди  заключенных.  На гильотину
должно отправиться сто пятьдесят четыре человека.

     29  прериаля. У меня был страшный день: гильотина пожрала сто пятьдесят
четыре  человека!  Силы  мои  истощились,  я едва не упал  в  обморок... Мне
показали карикатуру,  которую  враги Республики распространяли  в городе: на
эшафоте  среди поля,  усеянного  бесчисленными  обезглавленными  трупами,  я
гильотинирую... самого себя!
     Если это  поможет  остановить кровавое  безумие,  я  готов  хоть сейчас
отправиться к Господу со своей головой в руках.

     Меня мучают  видения.  Вечером,  садясь за стол, я убеждал жену, что на
нашей скатерти - кровавые пятна!

     Очередной  организованный  шпиками  "заговор"  доставил на  мой  эшафот
двадцать четыре  жертвы.  Среди  них достойны  упоминания:  семидесятилетний
барон Трен, герцог Креки, маркиз Монталамбер и еще один молодой человек, про
которого мне сказали, что он поэт. Его звали, кажется, Шенье...
     9  мессидора  я  прекратил  записи  в  своем  Журнале.  После очередной
массовой казни  (это  было 8 мессидора) я слег в  постель. Болезнь заставила
меня передать должность сыну...

     Сколько дней прошло... Я снова вернулся к перу. Я ищу уединения, но оно
меня  пугает.  Я  словно  жду  кого-то... при всяком  шуме  меня  охватывает
необъяснимый страх. Я болен страхом...
     Должность исполняет  мой сын. Несчастный мой  мальчик! Ежедневное число
жертв теперь никогда не опускается ниже тридцати, а в страшные дни достигает
шестидесяти!
     Все славные фамилии прежней монархии торопливо занимают свои  места  на
гильотине, но простого народа - солдат, земледельцев, бедняков - несравненно
больше!

     9-10  термидора.  Сын рассказал, что  председательствующий в  Трибунале
судья Дюма  готовился отправить в мою телегу очередную партию осужденных, но
вошли  посланцы Конвента  и  объявили о его аресте.  И уже на следующий день
Дюма сам сидел в моей телеге...

     Робеспьер,  несчастный,   уничтоженный,   старался   перекричать  вопли
восставшего против него Конвента, но издавал только нечленораздельные звуки.
     И кто-то бросил ему:
     - Это кровь Дантона душит тебя!
     Он успел прокричать сквозь рев бесновавшихся депутатов:
     - Разбойники, вы торжествуете!
     Разбойники...  Он был прав: всех  честных  республиканцев он давно  уже
отправил под мой топор.

     А потом мой сын повез  его в моей телеге мимо его дома на Сент-Оноре, и
он смог  увидеть  все,  что  видели его  жертвы,  -  набережные, заполненные
народом, который привычно кричал: "Да здравствует  Республика!" И  проклинал
его!
     И свои окна он тоже увидел - но снизу, из телеги!

     Круг  замкнулся.  Теперь  я смогу отдохнуть.  Теперь действительно  вся
история Революции уместилась в моей грязной позорной телеге.
     Но  страх...  невыносимый,  непередаваемый  страх   не  покидает  меня!
Господи, спаси!"