о  тебя изгнали?  -- спросила девушка
воина.
     -- Да. Он заметил, что я и его приемная дочь любим друг  друга. Он член
Совета Ста  Четырех, и он добился того,  что меня изгнали из Карфагена, -- с
горечью сказал Хирам, сжимая рукоять меча.
     В это время с берега донесся пронзительный крик:
     --  Тирский  торгаш  прячет  у  себя  этруску! Горе обоим,  промолвила,
бледнея, горе!
     -- Фегор! Он преследует нас! - промолвила, бледнея Фульвия.
     -- Спустить шлюпку! -- крикнул Хирам морякам.
     Фульвия загородила дорогу готовому сойти в лодку Хираму.
     --  Позволь мне. Я переговорю с ним, успокою его.  Он отстанет,  если я
соглашусь стать его женой, -- шептала она в отчаянии. -- Тебе ничто не будет
угрожать. Ты спасешься...
     -- Ценой предательства? -- хрипло засмеялся Хирам и спрыгнул в шлюпку.
     Стоявший на берегу Фегор. глядя горящими ненавистью глазами на гемиолу,
не обратил внимания на бесшумно  скользящую  по бушующим  волнам шлюпку.  Он
заметил Хирама, когда тот отрезал ему путь к отступлению.
     --  Ну,  что теперь  скажешь, шпион?  -- сказал  Хирам. -- От  меня  не
уйдешь. Защищайся!
     Фегор, отпрянув, ушел от удара меча карфагенянина.  Но дальше отступать
было некуда: у его ног выли и в бешенстве разбивались  морские волны, кругом
не было видно ни души, а Хирам, не отставая ни на шаг, идет на него.
     -- Ты верно служишь Совету Ста Четырех!  -- кричал карфагенянин  врагу.
-- Но это тебя не спасет, нет, не  спасет. Защищайся же, трус! Хоть умри как
мужчина!
     Фегор,  почти  припертый  к  самому  краю  причала, оглядываясь  вокруг
безумными глазами, схватился наконец за свой меч. Это было страшное  оружие,
выработанное иберийцами:
     тонкая, длинная, прямая тяжелая шпага. В мгновение ока  шпион сбросил с
плеч темный  плащ, и тогда обнаружилось, что он вооружен  и защищен  не хуже
нападавшего: на  голове у него был блестящий шлем, а  плечи,  руки  и  грудь
прикрывала кираса.
     Со зловещим звоном  они скрестили оружие. Фегор не успел отбить удар, и
меч  карфагенянина тяжко  ударил о латы  врага. Еще  миг, и Фегору пришел бы
конец.  Но тут целая пригоршня  песка полетела в лицо  Хирама и на некоторое
время  ослепила  его.  Фегор, улучив момент,  пытался  ослепить нападающего.
Невольно Хирам попятился с криком:
     -- Предатель! Трус!
     --  Все  приемы  хороши,  когда  надо  уничтожить  врага!  --   ответил
насмешливо шпион.
     Но  Хирам  уже оправился  и снова бросился на него. Молниеносным ударом
меча карфагенянин чуть было не сбил шлем с головы Фегора. Шпион  зашатался и
выронил  меч.  Он был  безоружен. Фегор  попятился  и оказался на самом краю
пристани.
     -- Подожди! Не убивай меня. Я хочу тебе кое-что сказать.
     --  А  может, хочешь  улучить  момент  и сбежать?  Напрасно  надеешься!
Защищайся!
     -- Мне некуда бежать! -- угрюмо промолвил  шпион, поднимая  свой  меч и
прикрывая им голову от ударов меча карфагенянина.
     В душе  Хирама вспыхнуло и чувство жалости,  и чувство презрения. Фегор
не был воином. Он  мог  убить,  но только не  в бою, а из-за  угла. Когда же
смерть заглянула ему самому в глаза, он задрожал от ужаса.
     -- Ну, хорошо! Говори, что хотел сказать, -- сказал Хирам.
     -- Прежде чем умереть, я хотел спросить у тебя, любишь ли ты этруску.
     --  Тебе что за дело? Но я отвечу  -- нет. Мое  сердце  отдано приемной
дочери Гермона, а не Фульвии.
     -- Зачем же ты, рискуя собственной жизнью, спас ее?
     -- Потому, что ей и ее семье я обязан жизнью.
     -- Тогда  убей, убей меня! -- с криком  какой-то странной, полубезумной
радости отозвался Фегор. -- Я умру счастливым!
     -- А ты, собака, ты, шпион, ты думал, что она полюбит тебя?
     -- Да. Я думал, что она  будет моей. Подожди еще минутку. Когда увидишь
этруску, передай ей, что сегодня...  Она не пришла в дом  своей  матери, а я
был там и ждал ее. И я убил ее мать!
     -- Убийца! -- вскрикнул Хирам, бросаясь на врага. -- Умри же!
     Но  его меч рассек  воздух: передохнув и  собравшись  с силами,  Фегор,
ловкий  и увертливый,  как угорь, прыгнул в воду, и волны скрыли его от глаз
карфагенянина.
     Напрасно Хирам вглядывался налитыми яростью глазами в бушующее море: он
видел только круговерть с шумом и стоном разбивавшихся о камни мутных волн с
седыми гребнями.
     Простояв не меньше четверти часа  на  том месте, где разыгралась драма,
Хирам вложил меч в ножны и вернулся к шлюпке, а потом добрался и до гемиолы.
     -- Если только он  утонул,  --  бормотал карфагенянин,  --  тогда и моя
тайна умерла вместе с ним, и мне нечего бояться в Карфагене. Но что же будет
с Фульвией? Бедная девочка! Пока не надо ей говорить, что этот шпион убил ее
мать.
     С  утра  гемиолу опять принялись  осаждать  покупатели тирских товаров.
Запасы быстро уменьшались, и  на борту судна оставалось ничтожное количество
пурпурных тканей,  ваз и статуэток, когда к гемиоле подошла богато  убранная
лодка, в которой сидела молодая девушка поразительной красоты.
     Увидев ее, Хирам оживился, а Фульвия непроизвольно схватилась за сердце
трепещущей рукой.
     --  Это  она?  Та,  которую  ты  любишь?  --  спросила  Фульвия Хирама,
спешившего навстречу гостье, уже поднимавшейся по сходням.
     И потом прошептала побледневшими губами, поникнув головой:
     -- Она  хороша, она  прекрасна. И она  -- одной крови с  тобой, не дитя
другой расы, другого народа. Так -- лучше!
     -- Что ты говоришь, девочка! -- откликнулся на ходу Хирам.
     Но Фульвия не ответила.
     Карфагенянка  Офир,  еще  на  подходе к гемиоле,  увидела  и  Хирама, и
стоявшую  рядом с  ним девушку. Она заметила, как  хороша собой  этруска. И,
едва ступив на палубу и  оказавшись  лицом к лицу с Хирамом,  она произнесла
голосом, в котором звучали и тревога, и горечь:
     --  Разве тирские  мореходы  имеют  привычку с собой на кораблях возить
женщин?
     Хирам с улыбкой объяснил маленькой ревнивице, кто  такая  Фульвия и как
она попала на борт гемиолы.
     Рассказ взволновал  прекрасную  Офир,  но, по-видимому,  не рассеял  ее
подозрений.
     -- И ты из-за  какой-то  рабыни рисковал своей жизнью? -- спросила она,
пытливо всматриваясь в лицо любимого человека.
     -- Я  думал,  ты скажешь, что я сделал как надо! -- огорченно отозвался
Хирам. -- Рабыня!  Она не была рабыней, когда спасала и укрывала, выхаживала
и лечила меня. Не будь ее, я не стоял бы тут перед тобой. Я бы уже давно был
в стране теней.
     Взор карфагенянки смягчился.
     --  Я  была не права! -- пробормотала она. --  Но не гневайся на  меня.
Знаешь,  кто любит  так,  как люблю  тебя я,  тот боится  потерять  любимого
человека. Я испугалась мысли, что, может быть, эта девушка тоже имеет  право
на твою любовь. Приведи ее ко мне.  Я хочу взглянуть ей в глаза.  Доверь  ее
мне. Если ты не любишь ее, я не буду бояться держать ее около себя. Я дам ей
надежный приют и убежище у себя.
     -- А если ее опознают?
     -- Ну  и что! -- гордо подняла голову Офир. -- Кто осмелится взять ее у
меня,  приемной дочери  члена Совета  Ста Четырех?  Я возьму ее с собой в  У
тику, и когда настанет час -- ты вызовешь нас обеих.
     Хирам пошел за  Фульвией. Но этруска,  казалось,  не услышала, когда он
окликнул ее по имени. И только когда он  положил ей руку на  плечо, девушка,
вздрогнув, оглянулась. Взор ее был полон тоски.
     Фульвия!  -- сказал,  не замечая ее настроения, Хирам,  весь охваченный
чувством ликования, вызванного  посещением гемиолы карфагенянкой. -- Пойдем,
Фульвия! Моя гостья хочет посмотреть на тебя.
     -- Зачем? -- спросила этруска.
     -- Она боится, что ты меня любишь.
     --Я... тебя... О!
     Казалось, эти слова вырвались стоном.
     -- Она ошибается... Я иду к ней!
        "V ДОПРОС"
     Около полудня  того дня, когда Офир посетила гемиолу Хирама  и взяла  с
собой оттуда бледную и трепещущую Фульвию, несколько  бедных рыбаков вышли с
сетями в  море  на утлых  челнах. Челны плыли мимо песчаной  отмели, намытой
волнами в нескольких сотнях метров от берега у гряды подводных камней.
     --  Эй, на лодке! -- вдруг донесся до слуха  рыбаков чей-то  высокий  и
повелительный голос. -- Причаливай сюда!
     Гребцы,  вздрогнув  от  неожиданности,  навалились  на  весла  с  явным
намерением отогнать лодчонки подальше от отмели.
     -- Именем  Совета Ста Четырех!  Повинуйтесь!  -- прозвучал опять тот же
голос.
     И перепуганные бедняки, не смея  ослушаться  того, кто говорил от имени
Совета Ста Четырех, причалили к отмели. В лодку сел человек, на котором были
дорогие латы, но со следами крепких ударов и покрытые водорослями и грязью.
     --  Что  повелишь,  господин?  -- спросил  странного  пассажира старший
рыбак.
     --  Доставить меня в  город. А  потом  --  проглотить языки и никому ни
единым словом не проболтаться, что видели меня здесь. Под страхом смерти!
     Рыбаки повиновались, и лодка помчалась к Карфагену.
     Едва  она  приблизилась к  берегу, как Фегор -- читатель, вероятно, уже
догадался, что  это  был  он, -- выпрыгнул из  нее  и, даже  не поблагодарив
рыбаков, стремглав бросился в центр города, к дворцу Гермона...
     Да,  шпион спасся. Ярость переполняла его,  и он думал  лишь  об одном:
отомстить Хираму  и погубить  Фульвию, отвергшую его любовь.  Ярость его еще
больше распалялась от того,  что он пережил ночью. А  ночь была ужасной, она
тысячу  раз  грозила ему  смертью. То, что он  спасся, можно  назвать просто
чудом,  ведь  ему  грозили и  бушующие  волны, и  тигры  морей  --  акулы, и
бездонная пучина моря. По  какой-то  счастливой случайности волны  выбросили
его почти бездыханное тело на мягкий песок, где он и встретил солнце.
     Утром, как  мы видели, дождавшись появления рыбачьих лодок, он подозвал
к себе рыбаков. И вот он через какое-то время уже был у дворца Гермона.
     Разумеется, Гермон  незамедлительно  принял Фегора. В нескольких словах
шпион  изложил  престарелому патрицию  Карфагена все:  и  то,  что  вернулся
изгнанный  в  Тир  Хирам,  и  то,  что  это   он,  Хирам,  совершил  ужасное
святотатство, освободив обреченную на жертву Ваалу-Молоху этрусскую девушку,
и то, что  вчера вечером Хирам был во дворце Гермона: кто-то из слуг впустил
его в покои Офир.
     Трудно  представить  себе,  какое  впечатление  произвело  все  это  на
властного гордого старика, и без того ненавидевшего Хирама.
     Гермону не стоило труда узнать, что утром его приемная дочь отправилась
на  прогулку  и   только   сейчас  вернулась  домой.  Патриций,  прежде  чем
объясниться с  Офир, решил  допросить любимую рабыню Офир  как соучастницу и
посредницу в сношениях с Хирамом. Трепещущую рабыню привели в залу, где были
только Гермон,  Фегор и  чудовищных  размеров  негр, более походивший  не на
человека, а на исполинскую человекообразную обезьяну.
     Увидев негра,  державшего в  руках огромную плетку и зверски скалившего
зубы, девушка задрожала всем телом.
     -- Где твоя госпожа? -- спросил ее старик Гермон.
     -- В своих покоях, господин.
     -- Она выходила из дому и брала тебя с собой? Где же вы были?
     -- Гуляли по городу.
     -- А потом?
     -- Госпожа пожелала покататься в лодке.
     -- Гур! Помоги ей разговориться! -- обернулся Гермон к негру.
     Негр взмахнул рукой, и плетка впилась в обнаженное плечо девушки.
     Рабыня закричала истошным голосом.
     -- Ну? Говори!
     --  Госпожа посетила какой-то тирский корабль. Она хотела там купить...
купила несколько почтовых голубей.  Потом...  Потом она привела в дом  новую
рабыню.
     Гермон обратился к Фегору, с  дьявольской  улыбкой наблюдавшему картину
истязаний.
     -- Что  за  прихоти?  Дом  и без того полон  челяди,  а  Офир  покупает
какую-то новую рабыню? Сейчас Гур своим кнутом развяжет язык обеим сразу.
     -- Нет, нет! -- вскричал обеспокоенный Фегор. -- Новая рабыня ничего не
знает. С  ней совсем  другое дело.  Но, право, твой Гур  только гладит, а не
бьет.
     Гур,  уже давно нетерпеливо вертевший в руках рукоять кнута, с каким-то
сладострастием взмахнул орудием пытки, и удар за ударом  посыпались на плечи
и грудь рабыни Офир.
     --  Говори!  Все выкладывай! -- кричал  на  несчастную Гермон. --  Офир
разговаривала с кем-нибудь на тирском судне? Зачем она купила новую рабыню?
     Захлебываясь  слезами,  дрожа  всем телом  и с ужасом  глядя на палача,
девушка, стуча зубами, сказала, что Офир оставалась на тирском  судне совсем
недолго,  а  на  борт  гемиолы  поднялась одна,  оставив всю свиту  внизу, в
шлюпке. Да, Офир разговаривала с капитаном гемиолы. Но никто из свиты ничего
не слышал.
     --  Убей меня, но  я ничего  больше не знаю! -- кричала молодая рабыня,
сторонясь от вновь взвившейся над плечами плетки.
     Гермон видел, что  от перепуганной до  смерти рабыни  больше ничего  не
добьешься.
     -- Уведи ее, -- кивнул он палачу. Потом, обратившись к Фегору, сказал:
     -- Теперь пойдем  к моей приемной дочери. Постой. Сумеешь ты спустить в
море,  привязав,  понятно,  камень  на шею, одну женщину? Я  говорю  о новой
рабыне, которую привела Офир.
     -- Отдай ее мне, и она исчезнет! -- шагнул вперед Фегор.
     -- Ну так следуй за мной!
     Разгневанный  старик поднялся  на  верхний  этаж, где находились  покои
Офир.
     -- Кто там?  Это ты, отец? --  откликнулся  за дверью серебристый голос
Офир. -- Войди, для тебя двери всегда открыты.
     Старик перешагнул  порог. Фегор, крадучись, словно кошка, прошмыгнул за
ним. Увидев его, Офир нахмурила свои красивые брови.
     -- Я не знала, что ты не один, отец.
     -- Со мной Фегор. Ты его знаешь. Он и раньше бывал в моем доме.
     -- Да,  знаю, --  холодно  ответила  девушка. -- Но что заставило  тебя
вводить чужого в гинекей?
     Удар  попал  в цель: у  карфагенян, как и у финикийцев,  порог гинекея,
женской половины  дома, мог  переступить  только свой, но не посторонний.  И
Гермону, члену Совета  Ста  Четырех, более чем кому-либо было непростительно
нарушать обычай.  Но отступать  было  поздно.  Старик начал  допытываться  у
приемной дочери, где ее новая рабыня.
     -- Увидишь ее, но не сейчас! -- ответила Офир.  -- Не забывай, отец, --
мне  очень  неприятно  напоминать  это  тебе,  что  у меня  мое  собственное
имущество и мои рабы -- не твои.
     Опять гордый старик понес  поражение: законы Карфагена действительно не
давали ему права распоряжаться собственностью приемной дочери...
     -- Где  ты была? Зачем ты ездила на гемиолу в торговый порт? Что ты там
делала?
     --  А!  Какой-то подлый  негодяй уже успел  донести тебе! --  вспыхнула
девушка. -- Но ты забываешь, отец, что я взрослый человек и ни перед  кем не
обязана давать отчета в своих поступках. Даже перед тобой.
     -- У тебя было свидание  с  изгнанником! Ты говорила с Хирамом,  с тем,
кто  нарушил  распоряжение  Совета Ста Четырех и совершил  святотатство!  --
закричал старик вне себя от гнева.  -- Хорошо! Ты дашь ответ тому, кто через
два дня станет твоим мужем  и господином, Тсоуру. А Хирам...  Посмотрим, что
он  скажет,  когда  вместе со своей гемиолой  и всеми  своими  приспешниками
очутится на дне морском. Пойдем отсюда, Фегор! Я доложу это дело Совету.
     И  Гермон,  чуть не  таща  за собой  шпиона, покинул  покои  строптивой
приемной дочери.
     Едва затихли шаги, как Офир бросилась в маленькую боковую комнатку, где
при появлении Гермона она спрятала "новую рабыню", то есть Фульвию.
     --  Скорее, скорее!  -- шептала Офир. -- Ты все слышала.  Хираму грозит
страшная опасность. Придумай что-нибудь. Его  надо, надо  спасти.  У  меня в
голове туман, я не знаю, что делать.
     -- Госпожа, ты  забыла о крылатых гонцах,  почтовых голубях, которых ты
взяла  сегодня на  гемиоле.  Они  донесут  весть  об опасности  на гемиолу и
надежнее и быстрее, чем кто-нибудь из твоих рабов, -- ответила Фульвия.
        "VI МОРСКОЙ БОЙ"
     Крылатые  гонцы  достигли  своей цели:  в  сумраке  наступившего вечера
инстинкт  позволил им  безошибочно отыскать гемиолу, и они  опустились на ее
палубу. Разумеется, их заметили, и Хирам поспешил прочесть пришедшие письма.
     -- Сидон!  -- воскликнул он,  обращаясь к  повсюду следовавшему  за ним
верному  гортатору. -- Сидон! Нам сообщают, что Совет Ста Четырех знает, кто
я такой. Через несколько минут нам, быть может, даже придется драться.
     --  Сначала попробуем уйти,  господин. Товары  уже распроданы,  гемиола
готова в путь. Гребцы  только  ждут  сигнала.  И, насколько  я  могу судить,
военные  галеры  Карфагена  еще ничего не предпринимают против нас. Выход из
порта свободен.
     -- Так в путь! И если понадобится, мы силой проложим себе дорогу.
     -- А это что? Видишь?
     Проклятье  сорвалось с уст гортатора: стоявшая отдельно эскадра военных
судов Карфагена метрах в трехстах от того места,  где бросила якорь гемиола,
вдруг  ожила: заскрипели  цепи, поднимая якоря, на  реях показались матросы,
распускавшие паруса, зашевелились, словно ноги сороконожек, длинные и гибкие
весла.
     -- Да,  господин, враг  готовится к  нападению. Посмотрим, как  дерутся
наемники Карфагена. Наши "вороны" готовы.
     И гортатор  показал на оригинальную  конструкцию, введенную римлянами в
практику  морского боя всего за несколько лет до этого, -- откидные мостики,
с которых стрелки могли  обстреливать из луков, а также сбрасывать на палубы
вражеских судов тяжести.
     -- Готово! -- прозвучал  голос одного  из  нумидийцев. И легкая гемиола
тронулась  в  путь.  Почти одновременно наперерез  ей  двинулись  двенадцать
карфагенских галер.
     --  Стой! Суши весла! Именем Совета  Ста Четырех! --  донеслось в  этот
момент с ближайшей триремы.
     И Хирам, и Сидон без труда узнали голос: это кричал Фегор.
     Трирема, вылетевшая далеко  вперед от  поспешивших за нею других судов,
едва не протаранила гемиолу. Но гемиола была подвижнее, и ею правили твердые
руки  привычных  к бою  моряков: она изменила свой курс, стрелой  скользнула
вдоль бортов тяжелого боевого судна, избежав опасности абордажа.
     -- Привет тебе,  шпион Совета Ста Четырех! --  крикнул вызывающе Хирам.
-- Где ты, храбрец, умеющий нырять так искусно?
     Но Фегора не было видно. Зато на мгновение показался гортатор галеры, и
тяжелый  метательный  топор  Хирама  по  летел  со  страшной  силой,  разбив
вдребезги и блестящий  шлем,  и голову наемника. Галера,  на  палубе которой
воцарилось замешательство, приостановилась.  С нее  посыпался дождь  горящих
стрел,   которые  обычно  применялись  для  того,  чтобы  вызвать  пожар  на
неприятельском судне, но только одна или две  попали  в борт  гемиолы, и их,
конечно, тут же сбили шестами, так что они не причинили смелому, увертливому
суденышку ни малейшего вреда.
     -- "Акациум!"  --  предупредил  гортатора Хирам,  показывая на  средней
величины быстроходное судно, пытавшееся загородить дорогу гемиоле.
     -- Вижу, господин. Эти глупцы слишком мешкотны,  они не ожидали, что мы
сможем развить такую скорость. Они хотели бы повернуться  к нам носом.  Так.
Держись, идем на таран!
     И гемиола,  чуть изменив курс, врезалась острым  носом  в  борт  судна,
неосторожно  подставившего  свое  длинное  тело.  Послышался  треск  дерева,
раздались отчаянные  крики людей,  сбитых с ног и падающих в  морские волны.
Разрезанный  пополам,  словно  ударом топора,  "Акаций" погиб,  но  не  смог
помешать мчавшейся на морской простор, на волю гемиоле.
     -- Греби, греби! Сильней! Чаще! -- кричал гортатор нумидийским гребцам.
-- Еще! Еще раз!
     И гемиола,  словно огромная  морская птица, влетела в канал, ведущий  в
море, раньше, чем к  этому  месту подоспели грозные триремы и квинкеремы.  А
через несколько минут она уже вышла в открытое море.
     Но  до  спасения было еще далеко: зоркий глаз  Хирама обнаружил,  что и
неприятель не дремлет. По крайней мере, одна  большая галера успела вылететь
в м