так же, впрочем, как и у нас
в палате лордов, - древностью рода, слепой послушностью власти, желанием
сохранить в недвижности мгновенье, полагая, что в этом именно и сокрыт
путь к бессмертию. Если бы у нас не было капитанов дальнего флота,
губернаторов заморских территорий, фабрикантов и биржевиков, наша палата
лордов легко превратила бы Остров в факторию Сингапура; именно так: не
Сингапур - наша фактория, а мы бы сделались факторией Сингапура...
Поверьте, тот, кто вознесся вместе с Петром, уйдет вместе с ним в
героическую сагу. Но ведь саги лишены материальной силы; в плане
политического баланса они - суть память, а память делается взрывоопасной
лишь по прошествии века, после того, как политический поворот стал фактом
истории... Меншиков по-прежнему не появляется на балах?
   - Последняя почта была от второго генваря, сэр. До того дня светлейший
князь нигде не был замечен дипломатическими представителями.
   - Вот видите... А Меншиков - ключевая фигура. Против него идет интрига.
Или он сам начал свою? В чем причина охлаждения к нему Петра? Все это
чрезвычайно интересно, не находите?
   - Нахожу.
   - Если я прав, значит, ставка на русских консервативных
традиционалистов более разумна, чем надежда на нынешних радикалов?
   - Мы разрабатываем такого рода стратегию, - кивнул сэр Дэниз. - Она
абсолютна в том смысле, что отталкивает Россию от прогресса в науке,
делая, таким образом, зыбкою державой, значительно более слабой, чем
прусские и германские княжества, допусти мы вероятие их объединения.
Согласен, игра стоит свеч, подступы к консерваторам у нас есть. Ну а если
мы представим себе некий катаклизм на Острове? Упаси нас, господь, от
этого, конечно же, - и все-таки? Мор, ураган, торжество интриг материковых
государей, растущие амбиции мадридского двора?
   - Мадрид как потенциальная сила перечеркнут, сэр Дэниз, с того момента,
как Эскориал начал слушать слова святых инквизиторов, пренебрегши делами
мануфактур и бирж; Испания обречена на медленное, но неуклонное сползание
в ничтожество.
   Сначала дело, сэр, сначала дело, ибо слово служит его оправданием и
началом для дел новых. Конечно, какой-то риск в том, что мы станем
отталкивать Россию в болото, вспять, - очевиден. Процессы, вызревающие в
темноте, опасны, спору нет.
   Но я хочу спросить вас, во что может превратиться Россия в ближайшее
десятилетие, если уже за четверть века петровского владычества они, начав
с нуля, достигли следующего...
   Первый лорд резко поднялся, подошел к столу, достал из шкатулки
листочки бумаги, исписанные мелким, убористым почерком, вернулся к камину
и начал лениво перечислять:
   - До Петра в России не было могучего металлургического дела, - железо
он привозил из, Швеции. Сейчас не только в Туле, но и на Урале его люди
поставили мощные железоделательные заводы... До Петра в России не было
виноградарства; он начал культивировать под Астраханью, а затем стал
производить вина на Дону - как мне донесли, не хуже, чем на севере
Португалии. До Петра леса в России - то есть чистое золото - вырубались
произвольно, а он приказал описать каждое дерево империи на сорок миль от
берегов больших рек: за самовольную порубку ввел смертную казнь - акт
высшего понимания цены общегосударственного богатства. До Петра в России
практически не было общеобразовательных школ, он их учредил, несмотря на
яростное сопротивление, - первый лорд впервые заглянул в свои листочки. -
Оппозиция сформулировала свое негативное отношение к образованию весьма
любопытно: "Не нами положено, не нам менять, лежи оно так до века!" До
Петра в России не было колледжей. При нем - с помощью и наших навигаторов
- открылись. Впрочем, вводя образование в ранг государственной политики,
русский император отказался от римско-католического просвещения и
обратился к нам, к голландцам и немцам за помощью в становлении прикладных
лишь наук; ватиканских гуманитариев к себе не пускает; и тем не менее
этого человека консервативная оппозиция называет антихристом,
запродавшимся немецкой партии. А ведь за один лишь указ Петра - собирать в
епархиях русские жалованные грамоты и летописи с передачей всего этого
государственного богатства на вечное хранение в синод - нация обязана при
жизни ставить ему памятники, ибо никто еще из политиков за всю историю
мировой цивилизации - до Петра, я имею в виду, - не придавал
государственного значения истории как науке будущего... До Петра в России
не было суконных мануфактур, не было культурного овцеводства, не было,
наконец, губерний, то есть категории жесткой общенациональной
государственности, не было налога с каждой живой души в имперскую казну.
Если Петр продолжит свои реформы, величию Острова будет нанесен урон;
Россия может стать первой державой Европы. Я серьезно опасаюсь напора
этого гениального, сумасбродного, расчетливого русского варвара...
   Первый лорд аккуратно свернул листочки, положил их на место; шкатулку
темного железного дерева запер узорчатым ключом, вернулся и, медленно
опустившись в кресло, заметил:
   - Возраст человека определяется не по тому, как он ходит, говорит,
смеется или плачет, но по тому лишь, как он поднимается с кресла...
   Сэр Дэниз улыбнулся:
   - Вы сказали об этом, опустившись в кресло...
   - Не ищите хитростей там, где их нет, - в тон ему ответил первый лорд.
- Садиться еще труднее, если норовишь не очень-то поддаваться возрасту...
Итак...
   - Итак, консервативная оппозиция в Санкт-Петербурге...
   - Я бы несколько скорректировал... Какая угодно оппозиция, - после
долгой паузы сказал первый лорд, - любая оппозиция, лишь бы
дестабилизировать Россию.
   Поскольку московские консерваторы тянут к идеальному прошлому, - а
такого, как известно, нет и не было; поскольку они в высшей мере
интригабельны; поскольку, наконец, они негативно относятся к знанию,
уповая лишь на собственный опыт, почерпнутый ими из изустных легенд, -
сейчас, в ближайшем будущем, видимо, они сделаются нашей ставкой. Но вы
порасспрашивайте своих друзей, аккредитованных послов в Санкт-Петербурге,
попробуйте обозреть тамошнюю ситуацию с разных точек зрения, более
тщательно и в то же время более свободно. Возможность вольно фантазировать
- путь к успеху в деле. К вам приходит, сколько мне известно, информация
от саксонского двора, от шведского... По моим чувствованиям, в России
грядут события. Я не очень понимаю, отчего Петр отправил в опалу
Меншикова; мне до конца не ясно, что кроется в отстранении вице-канцлера
Шафирова... До меня доходят слухи о некоем неблагополучии в семье русского
императора... Так ли это?.. Действительно, он решился на подписание
брачного договора между своей дочерью Анной и герцогом Голштинским. Верно,
это вызов нашим интересам. Но отчего он пошел на такой шаг? На что
надеется? Сколь сильны его позиции? Как надежна экономика? Верны ли ему
все его соратники? А если нет - кто именно верен, а кто нет?.. Воистину,
там грядут события... А если так - в какой мере мы к ним готовы? А если
готовы, то каким будет наше действо? Ведь мы уговорились:
   Петр слишком силен и мудр, чтобы мы и далее бездействовали.
 
 
   2
 
 
   - Скажи мне, бога ради, Феофан, отчего так повелось у нас спокон веку,
что лгут царям, лишь угодное говорят, в глаза заглядывают, желание норовят
прочесть, каприз - не мысль...
   - Тогда и ты мне ответь, государь, - отчего так повелось у нас, что
владыки рубят головы именно тем подданным, кои говорят правду?
   - Тебе ведь не рублю...
   Архиепископ Феофан Прокопович легко поднялся с темной, мореного дерева
лавки; кресел, столь угодных нонешнему голландскому вкусу, не завел у себя
в доме, и хоть окна были сложены не по-старомосковски, стрельчатыми и
узенькими бойницами, а по-новому, широкие, в июне всю ночь глаз не
сомкнешь, светло, что на улице, зато убранство залы было подчеркнуто
старорусским: и сундук с татарским замысловатым узором (чеканка по серебру
с голубой эмалью), и шкаф темного дерева со светлою инкрустацией, -
хвостатый павлин глаз закатил поволокою, вот-вот околевать станет,
околеет, да снова глаз откроет, хитрый черт; в углу стояла чуть что не
детская люлька - кровать архиепископа. Сколочена она была словно бы
наспех, - куда там до меншиковских балдахинов с зеркалами; без узоров;
истая люлька или как в келье, в монастыре: на людях не должно быть и мысли
о блуде...
   Опустившись возле сундука на колени, Феофан нажал потаенную кнопку,
поднял тяжелую крышку, достал папку коричневой кожи, распахнул ее и,
обернувшись к государю, сказал:
   - Это отчет посольства нашего Измайлова в Китай. Никак не решался тебе
отдать.
   - Да я же читал, - удивился Петр. - Лет пять назад...
   - Четыре. Я тогда смог так дело поставить, что тебе огрызок на
прочтение дали...
   Главное утаил я... Ты лишь измайловские слова про то, как он на коленях
к богдыхану полз, прочел и пером отчеркнул, а подробность, которую
посольский толмач Бадри записал, здесь была схоронена.
   - Кто таков Бадри?
   - Грузин, из сирот, к языкам склонен, два года у моих друзей обучался в
Италии, умен и хваток.
   Петр глянул на образа: лица святых были скорбны. (Петр вдруг заметил:
"Все как один безбородые, значит, истинно русские - брились!")
   - Отчего ты мне лишь сейчас эту новость открываешь?
   - Пора подоспела... Три раза проверял... Это как хан в былые времена
дань собирал... Не слыхал притчу? Первый раз послал он к нам в Суздаль
баскака. Тот забрал скот, коней, курей; вернулся в орду. Хан его, однако,
обратно отправил:
   "Мало привез, езжай проверь!" Нагрянул баскак во второй раз, все
подчистую выгреб, прискакал домой, а в орде все одно недовольны, еще
хотят. Баскак дурной был, правду любил: "Клянусь аллахом, все подобрал! В
сусеки лазил! Баб за косы таскал, позорил! Нет у них ничего более, плач и
стон в Суздале стоял!" А хан ему в ответ: "Когда плачут, значит, есть еще
припрятанное; плохо - когда люди смеются, это, значитца, вправду шаром все
уметено и труд твой во благо орды закончен, - разор в Руси полный, навряд
поднимутся..."
   - Полагаешь, смех ныне стоит в империи?
   - Пока, слава богу, плачут. Но смеяться начали те, что ближе всего к
тебе...
   Петр сразу понял, что Феофан имеет в виду; последнее время он перестал
прощать казнокрадство даже самым любимым своим вельможам.
   - Пусть десницу в мою казну не суют, - отрезал Петр, - не стану казнить.
   - А как им жить и ассамблеи устраивать? На какие шиши? Мы же русские,
мы лицом в грязь ударить не можем. Уж коль ассамблея, так чтоб не хуже
была, чем у соседа, и чтоб сахарных лебедей на стол поставили, и чтоб с
Волги осетров привезли, и чтоб зайцев зажарили да оленей... Платил бы ты
служивым людям поболее - не воровали б...
   - Денег нет, Феофан.
   - А ты позволь процент с удачи брать, прибыль позволь делить; тогда им
вертеться надобно будет; не до жульничества... А так ведь все по твоему
личному указу делается! Черту дозволенного - о коей никто не знает толком
- переступать не моги...
   - Они тогда только и станут делать одно - воровской процент с чужой
удачи вымогать! - Лицо Петра замерло, словно перед страшной судорогой, но
Феофан, влюбленный в государя, знал, что это другое у него (от какой-то
обиды; он в такие мгновения детское в себе прячет, словно ежик
топорщится); припадок у него от застенчивости бывает или от ярости, когда
сил нету по-людски ответить, потому как противостоит дурь, вздор или
хитрость, а как им противоборствовать - не баба ведь, не искричишься, не
заплачешь...
   Феофан вздохнул:
   - Вон Демидовы - твои ведь крестники, - какие алебарды ноне производят
на своей железной мануфактуре?! А посмотри, как другой твой крестник
оборачивается - Павел Васильев! Эк ловко краску бакан открыл, сколь
золотых денег казне сохранил, чтоб у голландцев не покупать для судов?! Да
один твой Аптекарский остров что значит?! Оттуда пошли лекари и аптекари
российские - когда раньше об этом мечтать можно было?! А почему? Потому
что прибыль с оборота имеют люди. А Матвей Евреинов? Отдал ты ему в откуп
тресковый и тюлений промысел - и сколько лет ноне солдатские ботфорты
Держатся, не гниют, сколько сала пошло в склады?!
   При казенных порядках, государь, ничего доброго не было на Руси в
мануфактурах и торговле, да и впредь не будет.
   - Ну, позволю я процент с оборота брать господам вельможам, - как бы
себе ответил Петр. - А кто тогда станет порядок блюсти в империи? Кто учет
подведет?
   Как все цифири в одну подбиты будут, для отечества общую?
   - Была бы цифирь побольше, учетчиков найдется, вертелось бы дело живо,
без помех - порядок сам по себе сохранится, да и гвардия у тебя рядом, и
тайная канцелярия бдит...
   - Ты к чему это, Феофан? Ты мне говори суть - открыто и ясно! При сем
помни, что народ наш как дети, которые за азбуку не примутся, пока не
будут силою приневолены мастером, и сперва станет досадно им, и лишь когда
выучатся - начнут благодарить! А разве мы все уж успели в науке, особенно
касающейся ремесел и торговли?! Особый закон власти - это закон резерва и
времени.
   - Слова твои истинны, все так, но времени может не хватить, государь.
Смех страшнее ропота, оттого я и решил открыть тебе полный отчет
посольства Измайлова.
   - При чем же процент с прибыли к делам Поднебесной империи?
   - При том, что лишь в сравнении можно познать истину, а путь лишь тогда
верен, когда наперед знаешь, от чего идешь и к чему стремишься.
   - Словно навет читаешь, - усмехнулся Петр. - Фискал Нестеров перед
своей поганой погибелью таким же голосом пересказывал мне свои красоты на
господ губернаторов, требуя их казни...
   Про фискала Нестерова тот же Феофан Прокопович говорил Петру: "Не верь
тому из старцев, кто из кожи лезет, доказывая преданность кровавым делом;
он для того твоим именем страх на всех наводит, чтобы ты его прежнюю
службу - батюшке твоему и старшей сестре Софии - позабыл. Он не за правду
губернаторов твоих казнил, а за то лишь, чтоб его самого чаша твоей мести
минула; только б памятью былое заросло, только б кто тебе не напомнил, что
он и со стрельцами был, и старине предан в глубине души своей, хоть и
парик пудрит..."
   Петр тогда Феофана не послушал. Он часто не слушал его, хоть и понимал,
что тот прав; потом, впрочем, ярился на себя, но ведь тех слушают, кто
душу мутит; самых ближних, как правило, бегут. Не слушал Петр архиепископа
поначалу. С интересом наблюдал, как обер-фискал Нестеров, будто новый
Малюта Скуратов, чистит империю метлою и стращает людишек оскаленной
собачьей мордой. Собачьей ли? А не его ли, государев, оскаленный лик
виделся за этим? Помоложе тогда Петр был - нравилось ему, что обер-фискал
грязную работу делает, ужас наводит, разносы устраивает, порядок вроде бы
держит, а как за пятьдесят перевалило, как взорвалось горе в своем доме,
так начал любви искать, милости и благодарности, а где их взять, когда
историю за морду держишь, а по пальцам кровавые слюни текут? А отпусти на
миг, ослабь, и полетит все в тартарары, кто потом соберет?
   А в прошлом году повелел Нестерова казнить за взятки; сам повелел, без
чьего-либо подговора...
   Феофан кивнул на два листка, исписанных убористо, без прикрас, делово.
   - Глянь - разрешить такое в Лейпциге печатать или порвать?
   - Что это?
   - Мне посвящение, - усмехнулся Феофан. - Иностранные профессора
признали, их ученый президент прислал.
   Петр приблизил лицо к свече, пробежал первые строки; заинтересовался.
   - "Я часто смотрел на вас, - шепча, читал Петр, - когда вы опровергали
басни древних народов или нелепейшие мнения философов; вы как будто
вводили меня в своих беседах в Рим, а когда вы припоминали события всех
веков, то мне казалось, что я внимаю образованнейшему человеку, как в
словесных науках, так и в высших искусствах. С каким удовольствием слушал
я вас, когда вы описывали мне памятники древнего времени, виденные вами в
Италии, говорили о состоянии просвещения, о ваших путешествиях и занятиях
науками. Какая сила мысли и наблюдательности, какое изящество латинской и
итальянской речи, какие живости и изящество во всем!"
   Петр поднял сияющие глаза на Феофана:
   - Нет воистину пророка в отечестве своем! Саксонец Должен был к тебе
прийти и понять то, что на поверхности лежит, а наши ревнители мне на тебя
подметные письма пишут... Пусть печатают, благодарность ему отпиши, ты ж
не царь, тебя хвалят не за корону, а за голову.
   Феофан хотел скрыть улыбку, хотя видно было, что слова государя приятны
ему.
   - Спасибо, Петр Алексеевич.
   Убрав странички, присланные иноземным ученым, положил на стол папку с
посольским отчетом:
   - Мне читать или сам станешь?
   - Читай. Канделябров не держишь; глаза ломать - и так они у меня
сдавать стали.
   - Поставь я канделябры, духовенство мне и вовсе верить перестанет.
   - Дурни старые, - беззлобно ощерился Петр. - Неужели лучше стать
слепому, но при одной свече жить, чем сохранить зрение англицкими
канделябрами и зоркость блюсти до старости?!
   - И я о том же. - Феофан вздохнул, приблизил свечу к страницам отчета.
- Посол Измайлов - умнейший, доложу я тебе, татарин...
   - Какой он татарин?! Чьему делу человек служит, той он и есть нации!
Кому мои немцы да португальцы со шведами, голландцы с жидами да татары с
англичанами служили? России, Феофан, России. Не будь их - не видеть бы нам
с тобою ни Питербурху, ни каналов ладожских, ни сибирского золота, ни
уральской меди, ни могучего флота! Думаешь, не знаю, что злые языки за
моей спиной шепчут? Вещают, будто есть в наших жилах грузинская кровь.
Чушь и вздор! Какой я грузин, коли новую столицу на морской север вынес?!
В болота и хляби, а не к черноморскому берегу, хоть тепло мне по сердцу
куда как более, нежели чем здешний дождь со снегом...
   Феофан обнял чуть осунувшееся лицо государя своими огромными
рублевскими глазами и, откашлявшись, начал читать:
   - "Все Поднебесье, по представлению тамошних жителей, подчинено
богдыхану, имеющему под своей властью два рода государств - Срединную
империю, называемую так оттого, что она якобы находится в центре
вселенной, и вассальные государства, кои заселены не китайцами, а
варварскими народами - англичанами, русскими, французами, немцами,
обязанными повиноваться богдыхану. Сие исключает самостоятельность всех
иных народов. Являясь сюзереном, сиречь владыкою всех других народов и
государств, Срединная империя не может вести войны, ибо, коли, по
тамошнему понятию, не существует других самостоятельных от нее государств,
то с кем же ей воевать? Объявление Поднебесной империи войны другим
государством есть невозможная глупость, разве вассал вправе объявлять
войну сюзерену?! Это не война, а восстание, бунт темных европейских
басурман".
   Петр покачал головой:
   - Чисто наши боярские деды пыжатся; тьма теменью, а презрением полны ко
всем, кого не понимают, хоть у тех и дом краше, и одежда добротней. Этот
Бадри, видно, мне подмаргивает: "Вон, мол, сколько твои враги внутри имеют
союзников вовне..."
   - И я так его понимаю.
   - Читай, Феофан, читай дальше...
   - "Останется ли Поднебесная империя навсегда такою, какова она есть
ныне, - продолжил Феофан, - зависит, по моему разумению, от того, начнут
ли здешние жители выезжать за свои границы, дабы с новшествами мира
знакомиться и к изменениям жизни нынешней готовыми быть, либо заплесневеют
в своем замкнутом царстве...
   Хоть история не сохранила многих данных о первоначальном проникновении
христианства в Поднебесную, можно полагать, что первыми христианскими
проповедниками в этой стране были несторианцы, и отнести их пребытие сюда
должно к началу VI века. Стало мне известно, что монахи, привезшие в 551
году шелковые коконы из Китая в Константинополь, были несторианцы.
Единственным памятником деятельности несторианцев в Срединной империи
служит мраморная плита, обнаруженная сто лет назад в городе Сининь-Фу, что
в Шэньси. На плите этой выгравировано восхваление христианства,
озаглавленное: "Апология рас