пространения славной религии в Китае, с
предисловием; сочинение Цин-цина, монаха Сирийской церкви". Говорят, что
итальянский путешественник и купец, а по мне, мудрый лазутчик, Марк Поло,
подтверждает раннее существование христианства в Китае; упоминая о
христианских церквах в Ханьчжоу, Чинкиане и в других пунктах империи.
   Истинное же начало католической работы, ведомой Ватиканом, почитать
можно с конца XIII века. Первых посланцев (миссионеров) отправил папа
Николай IV; его монах Монтекорвино прибыл сюда в 1291 году. Несторианцы
возопили, убоявшись потерять свое влияние, однако же монах Монтекорвино
заручился покровительством здешнего богдыхана Хубилая, разрешившего ему
построить церковь и заняться проповедью. В 1307 году Монтекорвино так
преуспел в своей работе, что был назначен архиепископом китайской церкви,
и в помощь ему были присланы из Рима семь епископов. Здешние люди говорят,
что во время Монтекорвино число обращенных в католики лишь в одном
Бейцзине достигало тридцати тысяч. Следом за Монтекорвино был архиепископ
Никола. О том, что творили католики в XIV и XV веках, известий сохранилось
мало, однако ж грамоты говорят, что миссионеры действовали весьма успешно
не только во внутреннем Китае, но и на окраинах, особливо среди
монгольских кочевников. В 1582 году иезуитским миссионерам Михаилу
Руджиери и Матвею Риччи удалось получить от губернатора Гуандунской
провинции разрешение приобрести землю для устройства церкви и католической
миссии. Дабы не навлечь на себя подозрения мандаринов, эти проповедники
действовали с большей осторожностью и постепенством. Когда дела основанной
им христианской общины стали процветать, Риччи заручился покровительством
местных сановников и при их содействии перенес свою деятельность в Нанкин.
Правды ради заметить должно, что проповеди Риччи и его монахов не имели
токмо религиозного характера; в своих обращениях к пастве они касалися и
научных предметов, особливо физики и астрономии. В Нанкине означенный
монах Риччи завязал сношения с одним из евнухов богдыханского гарема,
коему доверял сам здешний владыка, и через его посредство добился
приглашения в Бейцзин, где вскоре нашел влиятельных покровителей при
дворе. Богдыхан Ванли назначил ему вспомоществование и позволил его
помощникам и другим единоверцам поселиться в столице. Риччи успешно повел
проповеди, работая не только среди простого люда, но и с образованными
конфуцианцами, из коих многие сделались его последователями. Особенную
ревность к христианству проявил мандарин Сю, получивший имя Павла, и его
дочь Кандида. Не довольствуясь исповеданием новой веры, семейство Павла
приняло участие в проповедях и занялось делами благочестия и
благотворительности. Кандида за совершенные ею добрые дела удостоена была
императором почетного титула "добродетельной женщины". Впоследствии она и
ее отец были причислены к народному пантеону, словно святые. Под искусным
вождением Риччи католичество в Поднебесной сделало большие успехи,
несмотря на зело сильное сопротивление здешних конфуцианцев и мандаринов.
Успех Риччи объясняется как человечьими качествами сего "миссионера", так
его добрым знакомством с истинно китайским характером.
   Риччи вел свое дело исподволь, стараясь мягко примирить языческие
верования китайцев с догмами католичества. Чтобы легче достигнуть цели
своей, он допустил фикции, дозволив, например, считать христианским культ
предков, не возбранял поклонение Конфуцию и идолам, как богам, но под
условием, чтобы на сих языческих изображениях был крест. После Риччи
христианская церковь в Китае пережила краткую пору беспокойства..."
   - Что за пора? - сразу же заинтересовался Петр.
   Феофан снова обнял лицо его своими длинными черными глазами-маслинами,
пояснил:
   - В 1617 году, после ссор с португальскими купцами в Макао был
обнародован указ, коим миссионеры, да и вообще все басурманы, изгонялись
из Поднебесной вон.
   Последствий, однако ж, указ сей не имел; вскоре после того католики
добились его отмены. Свержение Минской династии и воцарение Маньчжуров
сопровождалось кровавыми смутами, что отразилось на положении
христианства. Миссионеры, и во главе их ученый иезуит, как сумели
обосноваться на севере Поднебесной, на границах с Россией, так поспешили
объявить себя приверженцами Маньчжурского дома. Шааль посему сумел
заслужить доверие нового монарха и сделан был начальником астрономического
приказа.
   - Шааль - француз? - поинтересовался Петр.
   - Они нацию свою не любят открывать, коли отдались ватиканской
службе... Но сдается мне, что он - голландец, его родня вроде б к
амстердамской бирже близка, в деле люди горазды...
   - Далее.
   - "Успехи папства продолжались до кончины в 1662 годе богдыхана Шунджи.
С переходом власти в руки регентства и началом новой смуты говор и ропот
супротив христианства возобновился. В представленном регентам докладе
христиане были обвинены в извращении древних верований и в подлом
намерении изничтожить государево устройство Поднебесной империи. Монахи
Вербист и Шааль были заключены в тюрьму, где последний и отдал богу душу.
Однако ж богдыхан Канси, воцарившийся в 1671 году, прекратил избиение и
вновь привлек миссионеров к своему двору. Слух ходит поныне, что
посольские дарования патера Вербиста таковы были, что сумел ён заслужить
доверие нового богдыхана, указавши на грубые ошибки, допущенные
составителями календаря, и обнаружил сим темное невежество китайских
астрономов.
   В благодарность за исправление календаря богдыхан назначил Вербиста на
место убиенного Шааля начальником своего астрономического приказа, даровал
ему титул "даженя" и возвел предков его в дворянское достоинство.
Некоторые люди выражали мне мысль, что Канси покровительствовал христианам
оттого, что сам склонен был к принятию веры Христовой, однако ж вероятнее,
что Канси поддерживал миссионеров, дабы легче брать от них научные
познания, ибо патер Вербист исполнил многие астрономические и
математические работы по заказу китайского правительства, а для сего из
Ватикана прислали в Поднебесную умельцев, ученых и философов...
   Католики ныне, не глядючи на все перипетии, крепко осели в Поднебесной,
и дружественности по отношению к Российской империи в них мало, хоть
европейцы они, как и мы. Поэтому, сдается мне, коль мы не наметим
стратегию общения с Поднебесной, придется нам вскорости не только с него
горя хлебнуть, но и с миссионерами, кои идут караванами через море и через
Индию в столицу Поднебесной. А здесь они возбуждают противу нас двор,
говоря про то, что мы и такие и сякие, а главное - религии особой".
   Государь мягко, прощающе улыбнулся; было много грусти в его улыбке:
   - "У нас чуть что не так, совсем недавно писали, когда за книжку на
латинице человека в каторгу гнали".
   Петр погрустнел еще более; лицо, хоть и осунувшееся, но крепкое, словно
рубленое, застыло, напомнив Феофану маску, которую рисовали на белых
стенах венецианские артисты, изображая неутешность или отчаяние, прежде
чем перенести это на свои лица перед выходом на сцену, сколоченную за ночь
на пьяцетте старого города...
   - Откуда родом этот толмач? Где обретается ныне?
   - В иностранной коллегии, сдается мне.
   - "Сдается"? Узнай и сообщи точно. А это мне дай. - Петр протянул свою
огромную, в ссадинах, ладонь. - Напечатать выдержки велю в газете.
   - Нет, - отрезал Феофан. - Если станем отдавать даже государю все, что
принадлежало памяти и разум империи Российской, как же потомки научатся
европейскому порядку?
   - Это к тому ты, что барин сам свою избу крошит?
   - К тому, - ответил Феофан.
   - За Бадри - спасибо. И правду его вовремя мне открыл, ко дню... Кушать
не стану у тебя. - Петр поднялся. - Скоромничаешь, норовишь быть святее
синода. Зря. Не оценят. Так что в другой раз, когда приду, вели грешневой
каши натомить, гуся пущай нашпигуют яблоками, и скажи осетра разварить,
только аккуратно, чтоб по ниткам не пополз. Мы, как татары, норовим все
прокипятить в семи водах, словно за Астраханью живем, в песках! Из водки
настойку сделай тминную, чтобы желтой была и в нос шибало.
   Встав, Петр не кивнул даже Феофану, шагнул к двери, распахнул ее своей
суковатой тростью (сколь силы надо, чтобы такой поигрывать!) и, чуть
склонивши круглую (сзади похожую на детскую) голову, нахлобучил круглую
мягкую шляпу чуть не на самые глаза.
   Последнее, что заметил Феофан, были сбитые набойки чиненных
неоднократно ботфортов; если бы не протирали денщики тюленьим салом
ежедневно, стали бы рыжими, в белых потеках, ни дать ни взять -
корабельный мастер идет на черную работу.
 
 
   3
 
 
   Беринга государь принял в своем домике на Неве, в столовом кабинете;
угостил хорошим итальянским "чокелатом"; поинтересовался, не хочет ли
капитан испробовать вина; согласно кивнул, выслушав отказ; спросил
рассеянно:
   - Как ты, Витус Иванович, относишься к Птолемеевой работе?
   - Единственная, по моему мнению, книга древних, - ответил Беринг, -
которая при всей ее талантливости подлежит быть переписанной наново.
   Петр пожал плечами, несколько раздраженно заметил:
   - Коли книгу надобно переписывать наново, какой толк в ее
талантливости? Лучше уж новую сочинять.
   - Государь, я не предлагаю в ней менять тенденцию, я говорю лишь о том,
что ее следует дополнить теми открытиями, которые обогатили знание,
начиная с Колумба и Америго.
   - Не слишком ли легко отказываешься от первой своей фразы? - строго
спросил Петр. - Мне люб спор более, чем покорное согласие.
   - Так государю лишь кажется, - возразил Беринг. - Однако же на практике
каждый владыка более всего чтит согласие с его мнением.
   - Значит, я плохой владыка, Витус Иванович. Ответь теперь на мой
следующий вопрос: отчего я - при нонешней нищете в казне - тем не менее
дал тебе все, чего только можно желать, для предстоящей экспедиции?
   - Полагаю, оттого, что богатства, кои рассыпаны на восточной
оконечности русской земли, того стоят.
   Петр неожиданно спросил:
   - Домой, в Копенхавен, не тянет, Витус Иванович? Беринг отодвинул
недопитую чашку чокелата, холодно поинтересовался:
   - Я дал вашему императорскому величеству повод быть недовольным моей
службой российскому флоту? Петр покачал головой:
   - Все вы, иноземцы, гордитесь своей свободою вольно обращаться со
словом... И правильно гордитесь... Почему ж нас лишаете такого же права?
Вольность - понятие двустороннее и означает возможность открыто спрашивать
про то, что тебя интересует, а не один лишь политес соблюдать...
   - В Копенхавен меня не тянет, государь, ибо родина человека там, где
его дело, где близкие его живут и друзья. Все это у меня в России; ею во
время странствий моих грежу.
   - Спасибо. Службу твою ставлю высоко, однако нонешняя твоя экспедиция
мне важна не столь теми ценностями, кои, бесспорно, лежат на восточной
окраине державы, сколь ее политической функцией. Как полагаешь, в чем я ее
вижу?
   - В укреплении и обживании всех пограничных оконечностей империи.
   - Нет. Это рано еще, силы не те.
   - Тогда просил бы вас, государь, изъяснить мне истинную цель
предстоящего похода...
   Петр поднялся из-за стола, походил по маленькой своей зале, чуть не
касаясь головою темного, мореной сосны потолка, остановился возле окна,
уперся лбом в 'стекло, долго смотрел на то, как снег змеился по Неве,
потом заговорил:
   - Видишь ли ты, Витус Иванович, я сегодня довольно долго просидел в
иностранной коллегии, в архиве, а засим в синоде, просматривая те
материалы, кои относятся ко времени крестовых походов. И родилась у меня
некая консепсия, относящаяся к началу сего тысячелетия, а посему, вполне
вероятно, она может быть в действии не один и не два века - нашим потомкам
хватит ее расхлебывать...
   Беринга как человека морского, то есть сугубо определенного в решениях,
всегда поражала манера русского царя "лить" фразы, строго следуя логике,
причем, как отмечал неоднократно капитан, тот строил свои рассуждения
наподобие спичей, которые произносились при дворе князя Багратиони, -
самое важное, основное, ударное, подчас противоположное, казалось бы,
строю всего предшествующего рассуждения, - у д а р я л о в самом конце.
Поэтому Беринг внимал каждому слову Петра, каждой интонации, фразе, -
пустых не было, всякая несла смысл и тонкость.
   Петр вернулся к столу, продолжил:
   - Ватикан сугубо хранит свои тайны. Однако же чем объяснить столь
определенное движение Цезаря на север и запад? А Барбароссы, наоборот, - с
севера на юго-восток? Полагаю, что толчком к Барбароссовым кумпаниям был
Птолемей, ибо его консепсия до сей поры во многом истинна: "Кто владеет
морями, тот правит миром".
   Не могло не пугать западных европейцев и то, что Птолемей писал о
"варварах", причисляя, понятно, и нас к ним. Произошло, коли хочешь, некое
смыкание идей Цезаря и Барбароссы, не говоря уж о папе Иннокентии Третьем,
отце крестовых походов, в их желании видеть Европу единой, растолкавшей
все иные племена и народы. Сдается мне, что крестовые походы были не чем
иным, Витус Иванович, как кумпанией по выходу Западной Европы в подбрюшье
Азии, в Византию, откуда открыты все пути на Восток. Прогляди схемы их
движений, и ты убедишься, что версия моя не лишена некоторого основания.
Марко Поло не просто венецианский Беринг, не только искатель новых земель;
я склонен считать его талантливейшим папским лазутчиком, прознавшим путь
через земли варваров в империю иноцветных. Китай не был страшен в ту пору
папскому двору: только у наших художников, Ивана Никитина с Танауэром,
разные краски, смешиваясь, являют новое качество. О смешивании китайцев с
европейцами Ватикан не помышлял и не помышляет, понимая, что отталкивание
сильнее притяжения, особливо в вопросе племенном. Марко Поло прознал и про
Урал, и про пути туркестанские, и про Каспий, и про Понт Эвксинский.
Ватикан дела свои впрок готовит, и не тогда ли еще возникла мечта
отправить в Поднебесную миссионеров, дабы окружить нас, русских, неким
общим фронтом: с западу - единые нам по крови поляки с чехами, подданные
католичества, с юга - мусульмане, с востока - либо буддистские богдыхане,
либо - коли успех будет сопутствовать Ватикану - желтые католики. Сколь
тут ни бейся, как ни рубись через Балтику к Ганзе и Лондону, все одно силы
государства станет высасывать оборона западных, южных и восточных границ.
От Иерусалима, куда так алчно смотрел Ватикан, до Китая - через Персию -
рукою подать. Почему я и полагаю, что твой поход на крайний Восток должен
не токмо поиском новых островов ограничиться, не одним лишь охранением
наших богатств в дальней Татарии, но и поиском удобного сообщения с
Америкой, открытой Колумбом...
   - Полагаете обратить Новый Свет в нашего союзника? - спросил Беринг.
   - Кто не дерзает, тот проигрывает, Витус Иванович. Почему нет?
   - Там дикость царствует, там индейцы бьются против британской и
гишпанской короны, там зыбко все, государь...
   - А у нас сто десять лет назад тому, в году смуты, не было зыбко?! А во
время ига?! Но ведь и тогда Ватикан внимательно следил за тем, что
происходит в Московии, и после первой же победы начал слать послов и к
Калите, и к Василию, а Иван Третий и вовсе сочетался браком с Сонькой
Палеологовой...
   - Но ведь она была православной...
   - Европейское православие - игрушечное, Витус Иванович; только в нашей
державе, суровой климатом, лежащей на берегу Ледовитого океана, в него
верят, потому как из-за нищеты нашей лишь церква праздник приносит
людишкам, надежду, упование на счастье на том свете.
   - А ну как нищету искоренить, государь?
   - Что ж, русский Лютер может появиться, не спорю, но вера ноне -
неистребима, таков мой народ.
   - Папы во время походов такое же говорили о западных европейцах, а
сколь потом новых религиозных школ создалось?
   - На святое голос не подымай, Беринг!
   - Сами ж призывали меня к спору...
   Петр усмехнулся; - А ты колюч.
   - Попробуй будь иным, в сей же миг схарчат!
   - Ладно, ершись, только открой мне российский путь в Новый Свет, это
главный смысл твоей экспедиции, но про этот главный смысл только два
человека знают: ты да я. О будущем думать надобно загодя, побеждает тот, у
кого есть могучий союзник, а могущество определимо двумя параметрами:
обилием земель и множественностью народа. У нас его тьма, чуть что не
восемь миллионов, оттого и боятся нас... За океан дорога из Гавра дальняя
и опасная, а все одно едут - начинать с чистого листа охочи многие;
Америка - воистину чистый лист; мы тоже начисто Питербурх зачали, в этом
наше сходство. От нас, коли все толком разведать, путь в Америку легок,
безопасен и выгоден. Знаю, что и от этой моей препозиции многие
шарахнутся, но Спиноза был прав, утверждая: "Верум индекс суй ет фалси";
именно так: "Лишь истина - пробный камень как себя самой, так и лжи".
   Помолчав, Беринг словно бы себе заметил:
   - Государь, короткую фразу, как и простую мысль, легче понять
множеству; вы же мыслите высоко и сложно, говорите как философ, уповая
лишь на таланты, восхищенные вашим гением. Не слишком ли рискованно?
   - Витус Иванович, коли в политике подстраиваться лишь под малых - умом
и ростом, - тогда не Русью надобно править, а каким-нибудь княжеством,
которое мечтает о том, чтобы удержать существующее. Мы же будущее своего
народа иначе видим.
   Часть II "Сэр! Мое предыдущее донесение, датированное днем тридцатого
декабря года 1724-го, посвященное сложной ситуации при дворе русского
императора, требует внесения корректив, а поскольку Вы приучили меня к
мысли, что не ошибка страшна, но упорствование в оной, я полагаю своим
долгом отправить с нарочным это короткое донесение.
   Суть в том, что дипломаты парижского двора, а также кавалеры из
Нидерландского королевского посольства в беседе с моими людьми вчера,
после ассамблеи у графа Толстого, весьма подробно исследовали состояние
здоровья Петра Первого; говорили, что, мол, русский государь хвор и его
поездки минувшей осенью на воды вполне могут служить тому подтверждением.
   Все это так, но капитан парусника "Мэри Лю", знакомый Вашей службе
Джеймс Ричарде, поставляющий Двору вино "Эрмитаж", доложил мне, что Петр
проводил на борту его корабля самоличную дегустацию и был в отменном
здравии; весел; пил зело, не как человек, организм коего источен изнутри
тяжким недугом.
   Я, как и положено лазутчику Вашей, сэр Дэниз, выучки, счел за долг
провести исследование мнений, столь разных, и мне открылась прелюбопытная
картина:
   посколько аналоги позволяют понять явление более, чем дерзкое
предположение, нелишне вспомнить, что русские государи - так было с
Иоанном, прозванным Грозным, - накануне резких поворотов своей политики,
будь то внешний ее аспект или внутренний, предпринимали шаги, кои
долженствовали посеять недоумение среди подданных, породить в них желание
определенности и ясности. Иоанн сказывался больным, покидал Кремль,
отказывался от царства, ожидая, как простолюдины и армия ответят на демарш
такого рода.
   Мои вновь приобретенные русские друзья полагают, что Петр начал именно
такого рода кумпанию, однако же каковы его истинные планы, никто
предположить покудова не может, слишком уж неожидан быстрый ум русского
государя, слишком резкими бывают повороты его курса.
   Тем не менее, сэр Дэниз, даже не будучи в состоянии сообщить, что
намечается в северной столице империи, я почитал себя обязанным доложить
Вам о том, что ныне представляется наиболее интересным.
   Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой.
   Питер Киберлэнд Санкт-Питербурх, генваря 1725, день седьмой".
 
 
   * * *
 
 
   "Сир!
   Мои друзья, весьма близкие к могущественным вельможам государя,
сообщили, что Петр не далее как следующим летом намерен провесть
переговоры с Турцией, дабы решить - по возможности - спорные вопросы, ибо
всем в Питербурхе ясно, что покусительства Оттоманского двора на
Персидские земли страшат императора, поелику за сим видит он угрозу
христианскому Кавказу,