ца. Он кончил курс, кажется, в Пажеском  корпусе
и перед тем, как вернуться в родные новоузенские степи, служил не  то  в
гвардии, не то в кавалергардах: в  какой–то  из  этих  привилегированных
частей войск. Поэтому он был не только обруселый, но вполне  окультурен-
ный киргиз. Он совершенно  правильно,  без  малейшего  акцента,  говорил
прекрасным русским литературным языком. Ему не было чуждо и хорошее зна-
ние французского языка. Председатель Путилов также представлял собой ин-
тересный тип оскудевшего и вымирающего дворянства. Это был  симпатичный,
добродушный старик с старозаветной барственной осанкой и  первый  новоу-
зенский предводитель. До него сословно–дворянские нужды  и  интересы  по
Новоузенскому уезду ведал соседний николаевский  предводитель,  так  как
дворянское землевладение в Новоузенском уезде почти отсутствовало  и  те
очень немногие дворяне, которые имели там земли, проживали или в  столи-
цах, или за границей, или в больших крупных центрах, очень отдаленных от
их владений. Путилов проявился, кажется, в начале девяностых  годов,  он
имел небольшой и почти бездоходный хуторок в виде дачки, под самым Ново-
узенском. Земство платило ему 1200 руб. в год. За что? Не то за  предсе-
дательство в земском собрании, не то по соображениям иного свойства: без
этой поддержки Путилову нечем было бы жить. До конца дней своих он нахо-
дился на этом земском иждивении. Умер он в Новоузенске в  конце  первого
десятилетия нового века и похоронен в ограде городского соборного храма.
Мир его праху. Он не был образцовым, искусным председателем, но вел  за-
седания корректно и беспристрастно. Говорили, что в прошлом он был очень
богат и жил широко. Тогда он, конечно, не  думал,  не  предполагал,  что
сложит свои "белые" кости в захудалом, глухом, захолустном, степном  го-
родишке.
   Без всякого выбора все мы четверо автоматически вошли в состав  глас-
ных. До законного комплекта дворян–гласных не хватало еще семи  человек.
Но их негде было взять. Намерения творца земского положения 1890 г. дать
дворянам преобладающее положение и значение в земских собраниях, у  нас,
в Новоузенском уезде, разбивались о непреоборимую силу местных  условий.
По этому положению в председатели управы могли быть избираемы только ли-
ца, имеющие право действительной государственной службы, т.е. лица  при-
вилегированных сословий.
   Таковых в составе новоузенских гласных и вообще  земских  избирателей
оказывалось очень мало. Поэтому новоузенские земцы при отказе таких при-
вилегированных лиц от поста председателя или же при нежелании земцев ви-
деть их на этом посту становились в очень затруднительное  положение  за
неимением подходящих кандидатов, которые удовлетворяли бы законным усло-
виям и в то же время были  бы  желательны  гласным.  Производились  тща-
тельные поиски такого счастливого совпадения.
   За несколько лет до вступления моего в  состав  новоузенских  гласных
обращались ко мне с просьбой баллотироваться в  председатели  управы.  Я
отказался наотрез.
   Тогда их выбор остановился на местном исправнике Ободовском. Он  сог-
ласился, был избран и оказался очень хорошим земским работником,  вполне
удовлетворившим земцев. Его бессменно избирали несколько трехлетий  под-
ряд. Очевидно, к нему мирволила и губернская правительственная админист-
рация: на этой земской службе он получил чин  действительного  статского
советника. Умер он вскоре после Путилова и похоронен рядом с ним в огра-
де новоузенского городского соборного храма.
   Когда я вошел в состав новоузенских гласных, Ободовский был председа-
телем управы уже не первый год; он успел присмотреться к земскому делу и
свыкнуться с ним. Насколько я мог подметить, он был аккуратный, добросо-
вестный, внимательный к вверенному ему делу и работоспособный земец, об-
ладавший в то же время тактом и умением ладить с окружающими сотрудника-
ми и сослуживцами. Я был всего на двух  сессиях  новоузенского  земского
собрания. Этого для меня было достаточно, чтобы сознать бесплодность мо-
его дальнейшего пребывания в составе новоузенских  гласных.  К  тому  же
земские уездные интересы были мне совершенно чужды. В Новоузенске  тогда
не было порядочной гостиницы, приходилось жить на постоялом дворе в  ка-
ком–то чулане, лишенном самых элементарных удобств.
   Отъезды из Саратова на 2 - 3 недели отражались неблагоприятно на моих
адвокатских делах и исполнении  обязанностей  городского  юрисконсульта.
Вся совокупность этих причин вынудила меня в 1900 г. досрочно отказаться
от звания новоузенского земского гласного.
   Летом 1899 г. на съезде дворян–избирателей я был  избран  гласным  по
Саратовскому уезду, а затем прошел в губернские гласные. Этим  избранием
я впервые вступал в земство, реформированное положением 1890 г. Здесь не
было такого дворянского безлюдья, как в Новоузенском уезде, и  саратовс-
кие дворяне вполне использовали те преимущества, которые им давало новое
земское положение. Но существенной перемены в ходе земских дел и в общем
направлении земской работы я не заметил. На этот раз я не принимал  осо-
бенно деятельного участия в качестве земского гласного в земской работе.
В 1903 г., по истечении срока, на который я был избран, я уже не  балло-
тировался на новое трехлетие и не являлся на избирательные съезды.  Этим
годом закончилось мое участие в земских выборах.
   Много было работы  по  городу,  работы  нервной,  хлопотливой  и  от-
ветственной. В нашем городском управлении возникали и назревали  вопросы
большой важности и серьезного, принципиального значения.
   Летом 1901 г. князь Мещерский оставил Саратов, и на место  его  сара-
товским губернатором был назначен Александр Платонович Энгельгардт,  ко-
торый пробыл у нас до марта 1903 г., когда его сменил П. А. Столыпин. За
полтора года своего губернаторства Энгельгардт никак и  ничем  особенным
не проявил себя. В качестве члена губернского по  городским  делам  при-
сутствия, я имел с ним дело в заседаниях этого  присутствия.  Могу  ска-
зать, что это был невредный губернатор и, по сравнению с Мещерским,  по-
жалуй, более мягкий, более либеральный  и  даже  более  беспристрастный,
корректно и совершенно объективно державший себя по отношению  к  разным
партийным течениям в наших общественных самоуправляющихся учреждениях. В
этом отношении Энгельгардт был совершенно безукоризнен. Может быть,  это
объясняется его непродолжительным пребыванием в Саратове;  он  не  успел
еще разобраться в оценке партийных  лозунгов  и  втянуться  в  партийные
распри. Хотя на прощальном обеде, который по подписке устраивали  ему  в
зале Городской думы перед его отъездом из  Саратова,  он  в  своей  зас-
тольной речи сказал, между прочим, что,  несмотря  на  краткость  своего
пребывания в нашем городе, он уже почувствовал приступы недуга,  который
можно назвать "саратовским патриотизмом".
   Ко времени губернаторства Энгельгардта относится одно из двух публич-
ных, уличных революционных выступлений, которые имели место в Саратове в
первые годы двадцатого столетия.
   Первое из них случилось в самом начале 1901 г. и было вызвано  поста-
новкой на сцене городского театра известной  комедии  Эфрона  и  Крылова
"Контрабандисты", в которой очень неприглядно рисуются  расовые  отличи-
тельные черты и свойства и нравственный уровень еврейства. Когда  прошли
слухи и толки о готовящейся постановке этой пиесы, все члены театрально-
го комитета получили отпечатанные на гектографе анонимные письма с выра-
жением просьбы снять с репертуара "Контрабандистов" как злостный памфлет
на еврейство и с предупреждением о том, что в случае постановки их  пос-
ледуют разные меры обструкции и нежелательные выступления в театре.  По-
лученное мною письмо я передал полицмейстеру. Полиция уже ранее была ос-
ведомлена о готовящейся обструкции и предположенных с этой целью выступ-
лениях. Поэтому заблаговременно были приняты меры к охране  общественной
тишины и спокойствия в театре во время постановки "Контрабандистов", ко-
торые были назначены два дня подряд. Оба эти спектакля сошли при  совер-
шенно полном театре с аншлагом на кассе.
   В первый день в начале спектакля во  время  представления  с  галерки
раздавались свистки, дикие крики, усиленное шиканье, бросание  на  сцену
гнилой картофели, дохлых кошек и т.п. Но значительная часть публики  ап-
лодировала и требовала продолжения спектакля. Полиция изъяла  с  галерки
лиц, производивших нарушение общественной тишины в  театре,  о  чем  был
составлен акт, препровожденный к мировому судье. Из числа этих изъятых и
привлеченных к суду лиц у меня осталась в памяти  интеллигентная  девица
Ган. Второй спектакль "Контрабандистов" при переполненном театре  прошел
вполне тихо и спокойно в совершенном порядке.
   Мне, как члену театрального комитета, в частных беседах с разными ли-
цами пришлось объясняться по поводу  уклонения  комитета  от  каких–либо
воздействий на антре–пренера в целях снятия с репертуара  "Контрабандис-
тов". В таком воздействии комитет усматривал нежелательное и несимпатич-
ное с его стороны цензорство, непредусмотренное, кроме того,  контрактом
и поэтому находящееся вне законной компетенции комитета, и ничем не  вы-
зываемое стеснение законной свободы слова и  театральных  зрелищ.  Ведь,
чтобы быть последовательным и беспристрастным, после запрета "Контрабан-
дистов" следовало бы снять со сцены "Власть тьмы", "Горькую судьбину"  и
длинный ряд других драматических произведений, в которых яркими,  живыми
красками рисуются и бичуются коренные, исконные грехи разных слоев русс-
кого народа, его национальные пороки,  отсутствие  у  него  элементарных
нравственных устоев и т.п. Могут быть подобные же пиесы, в  которых  зло
критикуются другие нации - немцы, французы и т.д. Их также надо снять со
сцены? А если нет, то почему же сделать в этом отношении исключение  для
евреев?
   Считаю нужным добавить, что среди лиц, изъятых полицией с  галерки  и
привлеченных к суду, не было ни одного еврея. Эти господа и те,  которые
их посылали на обструкцию, очевидно, не были удовлетворены  вышеизложен-
ными соображениями и объяснениями театрального комитета по поводу поста-
новки "Контрабандистов", что и выразилось  в  некорректных,  хулиганских
выступлениях по отношению к некоторым членам комитета. В числе этих  по-
терпевших был и пишущий эти сроки. Произошло следующее.
   Однажды, спустя полторы или две недели после  постановки  "Контрабан-
дистов", часов в 10 - 11 ночи я находился в столовой, два  окна  которой
выходят на Царицынскую улицу. Моя квартира помещалась во  втором  этаже,
но с противоположной стороны улицы легко и вполне возможно  было  видеть
меня сидящим у стола спиною к одному из окон, столовая была ярко освеще-
на и, кроме меня, в ней никого не находилось. Вдруг я услышал сзади себя
резкий звенящий звук разбиваемых стекол. Я вскочил, бросился  к  окну  и
увидел, что стекла в одном из звеньев летней и зимней рам разбиты и  ос-
колки их мелкими кусочками разбросаны по подоконнику. Не успел я еще ог-
лядеться как следует, оправиться от этой неожиданности и позвать прислу-
гу, чтобы устранить произведенный беспорядок, как раздался громкий, про-
должительный звонок с подъезда. Пока прислуга ходила отпирать подъезд, я
наклонился к разбитым стеклам, желая рассмотреть поближе размеры и  сте-
пень повреждения, и нашел застрявший в оконных занавесках большой,  уве-
систый булыжный камень, предназначавшийся, очевидно, мне.  Тем  временем
прислуга отперла звонившему, которым оказался живущий от меня через  два
дома по Царицынской улице мой старый товарищ по гимназии присяжный пове-
ренный С. К. Зуев. Он вбежал ко мне в столовую  встревоженный,  испуган-
ный, возбужденный и нер–вно и торопливо объяснил, что  в  его  квартире,
находившейся в нижнем этаже, только что разбили стекла и бросили в  ком-
нату какую–то гадость. Зуев не был прикосновенен к театральному комитету
и ни с какой стороны не  принимал  ни  малейшего  участия  в  постановке
"Контрабандистов". В данном случае произошло  то,  что  юристы  называют
"error in objecto" - ошибка в объекте. По соседству с Зуевым  находилась
квартира одного из лучших  и  популярных  преподавателей  наших  средних
учебных заведений Виктора Ивановича Соколова, которому и предназначалось
то, что попало в квартиру Зуева. Соколов не был ни  гласным,  ни  членом
театрального комитета. Но, как говорили, позволил себе разъяснять  своим
ученикам и ученицам все безобразие, всю дикость и нелепость  произведен-
ной обструкции. Таким образом Зуев пострадал за Соколова.
   Кажется, он после получил извинительное анонимное письмо за  произве-
денную ошибку. В ту же ночь были разбиты стекла в квартире  члена  теат-
рального комитета А. Е. Уварова, квартировавшего на Приютской улице близ
Московской.
   Чем кончилось дело у мирового судьи  и  что  сталось  впоследствии  с
обструкторами, я не знаю. Кажется, никаких  дальнейших  последствий  эта
история не имела. Протест против постановки "Контрабандистов" я  называю
революционным выступлением, так как хорошо известно, из каких обществен-
ных  недр  исходили  вдохновители  и  исполнители  подобных  театральных
обструкций, проявленных и произведенных при постановке "Контрабандистов"
не в одном Саратове, но и в столицах и других больших центрах.
   Другое революционное выступление в Саратове приключилось  летом  1902
г.
   Случилось это в один из воскресных дней конца мая или начала июня. За
несколько дней до этого ходили слухи о том, что готовится  какая–то  ан-
типравительственная манифестация или демонстрация на  улицах  города.  И
действительно, в одно из воскресений мы узнали, что утром какая–то толпа
произвела на Верхнем базаре беспорядки и разгромила одну из лавочек.
   Когда я узнал об этом, то немедленно же отправился на базар,  но  там
все уже было ликвидировано, и мне  сказали,  что  манифестирующая  толпа
направилась в центр города. Я пошел на Немецкую улицу, там на углах и по
тротуарам, между Никольской и Александровской улицами, толпился народ, в
амбразурах окон только что вчерне возведенных стен музыкального  училища
(с октября 1912 г. - консерватории), еще неостекленных и без рам,  также
виднелись головы зрителей и зрительниц, интересующихся  происходящим  на
улице. С Никольской улицы показалась оцепленная коннополицейскими страж-
никами небольшая толпа, в которой бросались  в  глаза  какие–то  скромно
одетые молодые люди и девицы в простеньких костюмах, по–видимому, интел-
лигентные. Впереди толпы шел сотрудник "Саратовского дневника"  Анатолий
Герасимов. Эту толпу, в которой можно было насчитать не более  30  -  40
человек, загнали в один из дворов, расположенных по  правую  (солнечную)
сторону через 3 - 4 дома от Никольской улицы. На этот  двор  отправились
надлежащие власти (полиция, жандармы и пр.), занявшиеся там регистрацией
задержанных и составлением протокола и акта. Ворота двора были заперты и
охранялись стражей. Почему–то была потребована военная сила. Войска  на-
ходились в лагере, и явились только несколько десятков  артиллеристов  в
конном строю с штаб–офицером во  главе;  он  потребовал  от  гражданских
властей и полиции указаний - что ему делать и кого  защищать  или  выру-
чать. Никаких указаний не последовало, и артиллеристы, постояв несколько
минут у запертых ворот, повернулись и отправились в  свои  казармы.  Ре-
гистрация и составление протокола и акта продолжались очень долго. Я  не
дождался конца этой процедуры и отправился домой.
   Один из моих родственников (муж моей двоюродной сестры Н. В. Масловс-
кий) пробрался с фотографическим аппаратом на крышу  дома,  соседнего  с
тем двором, на котором производилась  регистрация,  и  сделал  несколько
снимков происходившего на дворе. Но на другой же день полиция отобрала у
него все снимки (негативы), которые он не успел проявить.
   Все зарегистрированные были на некоторое время задержаны в  одном  из
полицейских участков, но скоро большинство из них было освобождено. Хотя
в результате этого выступления явилось политическое дело, которое слуша-
лось в нашей судебной палате в 1903 г., кажется, даже при закрытых  две-
рях; некоторые понесли серьезные наказания. Из числа подсудимых по этому
делу у меня осталась в памяти только одна девица  Архангельская  -  дочь
одного из преподавателей наших средних учебных заведений.
   Совершенно непостижимо: зачем, с какой целью была произведена эта ма-
нифестация? Неужели демонстранты рассчитывали, что толпа пойдет за ними?
   Толпа была без–участной зрительницей и ничем и никак не проявила сво-
его сочувствия этому странному выступлению. Надо заметить,  что  оно  не
сопровождалось ни красными флагами, ни революционными песнями, ни возму-
тительными прокламациями, ни бунтовскими речами. Энгельгардт, ввиду  от-
сутствия этих революционных признаков, говорил: "Если бы это зависело от
меня одного, я бы не задерживал этой толпы, а предоставил бы ей идти  по
улицам куда ей угодно; она бы шла, шла, дошла бы до Волги, повернула  бы
назад и мирно разошлась бы по домам". Но  с  этим  мнением  губернатора,
очевидно, не соглашались остальные власти, признав, надо  полагать,  его
генеральской шуткой.
   28 октября 1902 г. было торжественно освящено только что воздвигнутое
здание  музыкального  училища,  принадлежавшего  Саратовскому  отделению
Русского музыкального общества. Я не буду  подробно  останавливаться  на
этом событии:
   имеется изданная дирекцией отделения  печатная  брошюра,  посвященная
специально торжественному акту этого новоселья. В ней изложены  подробно
вся история сооружения дирекцией нового здания и все обстоятельства, ко-
торыми сопровождалось его открытие и освящение.
   В конце октября 1902 г. наша присяжная адвокатура  чествовала  своего
коллегу П.
   Г. Бойчевского по случаю исполнившегося тридцатилетия пребывания  его
в сословии. По этому поводу состоялось в здании суда в помещении,  отве-
денном присяжной адвокатуре, торжественное заседание общего собрания са-
ратовских присяжных поверенных и  их  помощников.  Присутствовали  также
председатель суда Филоненко–Бородич и другие представители магистратуры.
Адвокатская комиссия (заменявшая совет), в которой я был только  рядовым
членом, возложила на меня произнесение приветственного от имени всей ад-
вокатуры слова юбиляру и поднесение ему золотого  юбилейного  жетона.  Я
исполнил это поручение, и мое приветственное  слово  попало  на  столбцы
"Саратовского листка", но почему–то не все полностью,  а  только  первая
его половина.
   24 декабря 1902 г. в Саратове скончался известный писатель–беллетрист
и драматург Илья Александрович Салов. Он в последние годы проживал в Са-
ратове, занимая должность секретаря Дворянского  депутатского  собрания,
по которой он имел казенную (от дворянства) квартиру во флигеле, находя-
щемся на углу Московской и Соборной улиц, где и помер. В этот период я с
ним нередко встречался. Я горячо симпатизировал ему как писателю и  ува-
жал его как человека. Изредка он помещал небольшие, талантливо  написан-
ные рассказы в "Саратовском листке". Редакторы–издатели этой  газеты  П.
О. Лебедев и И. П.
   Горизонтов обратились ко мне с просьбой, чтобы  я,  когда  похоронная
процессия Салова остановится у дверей их редакции,  произнес  надгробное
слово. Я исполнил эту просьбу и произнес речь, которую теперь  воспроиз-
вожу с столбцов "Саратовского листка":
   ""Не говорите мне: он умер - он живет".
 
   Этот стих рано угасшего поэта (Надсона. - Прим. авт.) невольно вспом-
нился мне, когда я узнал, что Ильи Александровича не стало. Да, он жив и
будет жить долго, долго. Гроб, могила - это черта, за которой для каждо-
го из нас начинается таинственная вечность, но у этого  порога  вечности
подводятся итоги тому наследию, которое осталось после отшедшего. Всякий
человек, уходящий в ту страну, "откуда нет пришельцев", оставляет насле-
дие, выражающееся или в материальных ценнос