амерении построить в Каринах другой портик, который
соответствовал бы портику на Палатине91, то для меня покинуть свой дом,
чтобы предаваться скорби на положении частного лица, несомненно, было
тяжко, но покинуть его ради блага государства было поступком славным.

    (XXIV, 50) Итак, вы видите, что губительные раздоры среди оптиматов
возвращают силы человеку, давно уже (и по его собственной вине)
поверженному и распростертому на земле, человеку, чье бешенство в его
начале было поддержано несогласиями тех, которые, как тогда казалось,
отвернулись от вас92. А дальнейшие действия Клодия - уже к концу его
трибуната и даже после него - нашли себе защитников в лице хулителей и
противников93 тех людей; они воспротивились тому, чтобы губитель
государства был из него удален, даже тому, чтобы он был привлечен к суду, и
даже тому, чтобы он оказался частным лицом94. Неужели кто-нибудь из
честнейших мужей мог согревать на своей груди и лелеять эту ядовитую и
зловредную змею? Каким его одолжением были они обмануты? "Мы хотим, -
говорят они, - чтобы был человек, который мог бы на народной сходке
уменьшить влияние Помпея". Чтобы его влияние умалил своим порицанием
Клодий? Я хотел бы, чтобы тот выдающийся человек, который оказал мне
величайшую услугу при моем восстановлении в правах, правильно понял то, что
я скажу, а скажу я, во всяком случае, то, что чувствую. Мне казалось,
клянусь богом верности, что Публий Клодий умалял величайшее достоинство
Гнея Помпея именно тогда когда безмерными похвалами его превозносил. (51)
Когда, скажите, была более громкой слава Гая Мария: тогда ли, когда Гай
Главция95 его прославлял, или тогда, когда он впоследствии, раздраженный
против него, его порицал? А Публий Клодий? Был ли он, обезумевший и уже
давно влекомый навстречу каре и гибели, более отвратителен или более
запятнан тогда, когда обвинял Гнея Помпея, или тогда, когда он поносил весь
сенат? Я удивляюсь одному: между тем как первое по-сердцу людям
разгневанным, второе так мало огорчает столь честных граждан. Но дабы это
впредь не доставляло удовольствия честнейшим мужам, пусть они прочитают ту
речь Публия Клодия на народной сходке, о которой я говорю: возвеличивает ли
он в ней Помпея или же, скорее, порочит? Бесспорно, он его восхваляет,
говорит, что среди наших граждан - это единственный человек, достойный
нашей прославленной державы, и заявляет, что сам он Помпею лучший друг и
что они помирились. (52) Хотя я и не знаю, что это означает, все же, по
моему мнению, у Клодия, будь он другом Помпею, не появилось бы намерения
восхвалять его. В самом деле, мог ли он больше умалить заслуги Помпея, будь
он ему даже злейшим недругом? Пусть те, которые радовались его неприязни к
Помпею и по этой причине смотрели сквозь пальцы на его столь многочисленные
и столь тяжкие злодеяния, а иногда даже рукоплескали его неудержимому и
разнузданному бешенству, обратят внимание на то, как быстро он переменился.
Ведь теперь он уже восхваляет Помпея, нападает на тех, кому ранее
продавался. Что, по вашему мнению, сделает он, если для него откроется путь
к подлинному примирению, когда он так хочет создать видимость примирения96?

    (XXV, 53) На какие же другие раздоры между оптиматами могут указывать
бессмертные боги? Ведь под этим выражением нельзя подразумевать ни Публия
Клодия, ни кого-либо из его сторонников или советчиков. Этрусские книги
содержат определенные названия, которые могут относиться к таким гражданам,
как они. Как вы сейчас узнаете, тех людей, чьи намерения и поступки
беззаконны и совершенно несовместимы с общим благом, они называют дурными,
отвергнутыми. Поэтому, когда бессмертные боги предостерегают от раздоров
среди оптиматов, то говорят они о разногласии среди прославленных и высоко
заслуженных граждан. Когда они предвещают опасность и резню людям,
главенствующим в государстве, они исключают Клодия, который так же далек от
главенствующих, как от чистых, как от благочестивых. (54) Это вам, о горячо
любимые и честнейшие граждане, боги велят заботиться о вашем благополучии и
быть предусмотрительными; они предвещают вам резню среди первых людей
государства, а затем - то, что неминуемо следует за гибелью оптиматов; нам
советуют принять меры, чтобы государство не оказалось во власти одного
человека. Но даже если бы боги не внушили нам этого страха своими
предостережениями, мы все же действовали бы по своему собственному
разумению и на основании догадок. Ведь раздоры между славными и
могущественными мужами обычно кончаются не чем иным, как всеобщей гибелью,
или господством победителя, или установлением царской власти. Начались
раздоры между Луцием Суллой, знатнейшим и храбрейшим консулом, и
прославленным гражданином Марием; и тому и другому пришлось понести
поражение принесшее победителю царскую власть. С Октавием стал враждовать
его коллега Цинна; каждому из них удача принесла царскую власть, неудача -
смерть97. Тот же Сулла одержал верх вторично; на этот раз он, без сомнения,
обладал царской властью, хотя и восстановил прежний государственный строй.
(55) И ныне явная ненависть глубоко запала в сердца виднейших людей и
укоренилась в них; первые люди государства враждуют между собой, а кое-кто
пользуется этим. Кто не особенно силен сам, тот все же рассчитывает на
какую-то удачу и благоприятные обстоятельства, а кто, бесспорно, более
могуществен, тот иногда, пожалуй, побаивается замыслов и решений своих
недругов. Покончим же с этими раздорами в государстве! Все те опасения,
какие предсказаны нам, будут вскоре устранены; та подлая змея, которая то
скроется в одном месте, то выползет и прокрадется в другое, вскоре
издохнет, уничтоженная и раздавленная.

    (XXVI) Ведь те же книги предостерегают нас: "Тайные замыслы не должны
наносить государству ущерба". Какие же замыслы могут быть более тайными,
нежели замыслы того человека, который осмелился сказать на народной сходке,
что надо издать эдикт о приостановке судопроизводства, прервать слушание
дел в суде, запереть эрарий, упразднить суды? Или вы, быть может,
полагаете, что мысль об этом огромном потопе, об этом крушении государства
могла прийти Публию Клодию на ум внезапно, когда он стоял на рострах98, без
того, чтобы он заранее это обдумал? Ведь его жизнь - в пьянстве, в
разврате, в сне, в безрассуднейшей и безумнейшей наглости. Так вот именно в
эти бессонные ночи - и притом в сообществе с другими людьми - и был
состряпан и обдуман этот замысел прекратить судопроизводство. Запомните,
отцы-сенаторы: эти преступные речи уже не раз касались нашего слуха, а путь
к погибели вымощен привычкой слышать одно и то же.

    (56) Дальше следует совет: "Не оказывать слишком большого почета низким
и отвергнутым людям". Рассмотрим слово "отвергнутые"; кто такие "низкие", я
выясню потом. Но все-таки надо признать, что это слово больше всего
подходит к тому человеку, который, без всякого сомнения, является самым
низким из всех людей. Кто же такие "отвергнутые"? Я полагаю, что это не те,
которым когда-то было отказано в почетной должности из-за ошибки сограждан,
а не ввиду каких-либо их собственных недостатков; ибо это, действительно,
не раз случалось с многими честнейшими гражданами и весьма уважаемыми
мужами. "Отвергнутые" - это те, которых, несмотря на то, что они во всем
преуспевали, вопреки законам устраивали бои гладиаторов99 , совершенно
открыто занимались подкупом, отвергли не только посторонние люди, но даже
их собственные соседи, члены триб городских и сельских. Нам советуют не
оказывать этим людям "слишком большого почета". Это указание должно быть
нам по-сердцу; однако римский народ сам, без всякого предостережения
гаруспиков, по собственному почину принял меры против этого зла. (57)
Остерегайтесь "низких"; людей этого рода очень много, но вот их
предводитель и главарь. И в самом деле, если бы какой-нибудь выдающийся
поэт захотел изобразить самого низкого человека, какой только может быть,
преисполненного любых пороков, какие только можно вообразить и собрать,
наблюдая разных людей, то он, конечно, не смог бы найти ни одного позорного
качества, которого был бы лишен Публий Клодий, и даже не заметил бы многих,
глубоко укоренившихся в нем и от него неотделимых.

    (XXVII) С родителями, с бессмертными богами и с отчизной нас прежде
всего связывает природа: в одно и то же время нас берут на руки100, на
дневной свет, наделяют нас дыханием, ниспосланным с неба, и предоставляют
нам определенные права свободного гражданства. Клодий, приняв родовое имя
"Фонтей", презрел имя родителей, их священные обряды, воспоминания о них, а
огни богов, престолы, столы101 , заветные и находящиеся внутри дома очаги,
сокровенные священнодействия, недоступные, уже не говорю - взору, даже
слуху мужчины, он уничтожил преступлением, не поддающимся искуплению, и сам
предал пламени храм тех богинь, к чьей помощи обращаются при других пожарах
. (58) К чему говорить мне об отечестве? Публий Клодий насилием, мечом,
угрозами изгнал из Рима того гражданина, которого вы так много раз
признавали спасителем отчизны, лишив его сначала всех видов защиты со
стороны отечества. Затем, добившись падения "спутника" сената - как я
всегда его называл, - его вождя, как он говорил сам, этот человек
посредством насилия, резни и поджогов низложил самый сенат, основу
общественного благоденствия и мнения; он отменил два закона - Элиев и
Фуфиев, - чрезвычайно полезные для государства, упразднил цензуру, исключил
возможность интерцессии, уничтожил авспиции; консулам, своим соучастникам в
преступлении, он предоставил эрарий, наместничества, войско; тех, кто был
царями, он продал; тех, кто царями не был, признал; Гнея Помпея мечом
загнал в его собственный дом; памятники, сооруженные императорами,
ниспроверг; дома своих недругов разрушил; на ваших памятниках написал свое
имя102. Нет конца его злодеяниям против отечества. А сколько он совершил их
против отдельных граждан, которых он умертвил? Против союзников, которых он
ограбил, против императоров, которых он предал, против войск, которые он
подстрекал к мятежу? (59) И далее, как велики его преступления против себя
самого, против родных! Найдется ли человек, который бы когда-либо меньше
щадил вражеский лагерь, чем он все части своего тела? Какой корабль на
реке, принадлежащий всем людям, был когда-либо так доступен всем, как его
юность? Какой кутила когда-либо так развратничал с распутницами, как он с
сестрами? Наконец, могло ли воображение поэтов изобразить столь ужасную
Харибду103, которая бы поглощала огромные потоки воды, равные проглоченной
им добыче у византийцев и Брогитаров? Или Сциллу с жадными и столь
прожорливыми псами, как те Геллии, Клодии, Тиции, с чьей помощью он, как
видите, гложет даже ростры104?

    (60) Итак, - и это последнее в ответах гаруспиков - примите меры,
"чтобы не произошло изменения государственного строя". И в самом деле,
государственный строй, когда он уже потрясен, едва ли может быть прочен,
даже если мы станем его подпирать со всех сторон; он, повторяю, едва ли
будет прочен, даже если мы все будем поддерживать его своими плечами.
(XXVIII) Государство наше некогда было таким крепким и сильным, что могло
выдерживать нерадивость сената и даже незаконные поступки граждан; теперь
это невозможно. Эрарий пуст; те, кто взял на откуп налоги и подати105,
ничего не получают; влияние главенствующих людей пало; согласие между
сословиями нарушено; правосудие уничтожено; голоса распределены и их крепко
держит в руках кучка людей; честные люди уже не будут послушны воле нашего
сословия; гражданина, который ради блага отечества согласится подвергнуться
злобным нападкам, вы будете искать тщетно.

    (61) Следовательно, этот государственный строй, который теперь
существует, каков бы он ни был, мы можем сохранить только при условии
согласия между нами; ведь улучшить наше положение, пока Клодий остается
безнаказанным, нам и думать нечего; но для того, чтобы попасть в еще худшее
положение, нам остается спуститься только на одну ступень, ведущую к гибели
или к рабству. И дабы нас туда не столкнули, бессмертные боги и посылают
нам предупреждение, так как человеческие увещания давно уже утратили силу.
Что касается меня, отцы-сенаторы, то я никогда не решился бы произнести эту
речь, такую печальную, такую суровую (не потому, чтобы эта роль и участие в
этом вопросе не были моим долгом и не соответствовали моим силам - ведь
римский народ предоставил мне почетные должности, а вы много раз отличали
меня знаками достоинства, - однако я, пожалуй, все же промолчал бы, раз
молчат все), но во всей этой речи я выступал не от своего имени, а от имени
государственной религии. Моими были слова - пожалуй, их было слишком много,
- мнения же все принадлежали гаруспикам; либо им о возвещенных нам
знамениях не следовало сообщать, либо их ответами нам необходимо
руководствоваться.

    (62) Но если на нас часто производили впечатление более обычные и менее
важные знамения, то неужели голос самих бессмертных богов не подействует на
умы всех людей? Не думайте, что может случиться то, что вы часто видите в
трагедиях: как какой-нибудь бог, спустившись с неба, вступает в общение с
людьми, находится на земле, с людьми беседует. Подумайте об особенностях
тех звуков, о которых сообщили латиняне. Вспомните и о том, о чем еще не
было доложено: почти в то же время в Пиценской области, в Потенции, как
сообщают, произошло ужасное землетрясение, сопровождавшееся некими
знамениями и страшными явлениями. Вы, конечно, испугаетесь всего того, что,
как мы можем предвидеть, нам предстоит. (63) И в самом деле, когда даже
весь мир, моря и земли содрогаются, приходят в какое-то необычное движение
и что-то предсказывают странными и непривычными для нас звуками, то это
надо признать голосом бессмертных богов, надо признать почти ясной речью.
При этих обстоятельствах мы должны совершить искупительные обряды и
умилостивить богов в соответствии с предостережениями, какие мы получили.
Те, которые и сами показывают нам путь к опасению, мольбам доступны; мы же
должны отказаться от злобы и раздоров.

  Марк Туллий Цицерон. Речь по поводу возвращения Марка Клавдия Марцелла.

Марк Туллий Цицерон.

----------------------------------------------------------------------------

РЕЧЬ ПО ПОВОДУ ВОЗВРАЩЕНИЯ МАРКА КЛАВДИЯ МАРЦЕЛЛА

I II III IV V VI VII VIII IX X XI

[В сенате, начало сентября 46 г. до н.э.]

    (I, 1) Долгому молчанию, которое я хранил в последнее время1,
отцы-сенаторы, - а причиной его был не страх, а отчасти скорбь, отчасти
скромность - нынешний день положил конец; он же является началом того, что
я отныне могу, как прежде, говорить о том, чего хочу и что чувствую. Ибо
столь большой душевной мягкости, столь необычного и неслыханного
милосердия, столь великой умеренности, несмотря на высшую власть2 , которой
подчинено все, наконец, такой небывалой мудрости, можно сказать, внушенной
богами, обойти молчанием я никак не могу. (2) Ведь коль скоро Марк Марцелл
возвращен вам, отцы-сенаторы, и государству, то не только его, но также и
мой голос и авторитет, по моему мнению, сохранены и восстановлены для вас и
для государства. Ибо я скорбел, отцы-сенаторы, и сильно сокрушался из-за
того, что такому мужу, стоявшему на той же стороне, что и я, выпала иная
судьба, чем мне; и я не мог себя заставить и не находил для себя
дозволенным идти нашим прежним жизненным путем после того, как моего
соратника и подражателя в стремлениях и трудах, моего, так сказать,
союзника и спутника у меня отняли. Поэтому и привычный для меня жизненный
путь, до сего времени прегражденный, ты, Гай Цезарь, вновь открыл передо
мной и для всех здесь присутствующих как бы поднял знамя надежды на
благополучие всего государства.

    (3) То, что я на примере многих людей, а особенно на своем собственном,
понял уже раньше, теперь поняли все, когда ты, уступая просьбам сената и
государства, возчратил им Марка Марцелла, особенно после того, как упомянул
об обидах3 ; все поняли, что авторитет нашего сословия и достоинство
государства ты ставишь выше своих личных огорчений или подозрений. А Марк
Марцелл сегодня получил за всю свою прошлую жизнь величайшую награду -
полное единодушие сената и твое важнейшее и величайшее решение. Из всего
этого ты, конечно, поймешь, сколь большой хвалы заслуживает оказание
милости, раз принятие ее приносит славу. (4) Но поистине счастлив тот, чье
восстановление в правах доставит, пожалуй, всем не меньшую радость, чем ему
самому; именно это выпало на долю Марка Марцелла справедливо и вполне по
праву. В самом деле, кто превосходит его знатностью, или честностью, или
рвением к самым высоким наукам, или неподкупностью, или какими-нибудь
другими качествами, заслуживающими хвалы?

    (II) Ни у кого нет такого выдающегося дарования, никто не обладает
такой силой и таким богатством речи, чтобы, уже не говорю - достойно
возвеличить твои деяния, Гай Цезарь, но о них рассказать. Но я утверждаю и
- с твоего позволения - буду повторять всегда: ни одним из них ты не
заслужил хвалы, превосходящей ту, какую ты стяжал сегодня. (5) Я мысленно
нередко обозреваю все подвиги наших императоров, все деяния чужеземных
племен и могущественнейших народов, все деяния знаменитейших царей и часто
охотно повторяю, что все они - ни по величию стремлений, ни по числу данных
ими сражений, ни по разнообразию стран, ни по быстроте завершения, ни по
различию условий ведения войны - не могут сравняться с тобой и что поистине
никто не смог бы пройти путь между удаленными друг от друга странами
скорее, чем он был пройден, не скажу - твоими быстрыми переходами, но
твоими победами4. (6) Если бы я стал отрицать величие всех этих деяний,
охватить которое нет возможности ни умом, ни воображением, то я был бы
безумцем; но все же есть нечто другое, более великое. Ведь некоторые люди,
говоря о воинских заслугах, склонны их преуменьшать, отказывая в них
военачальникам и приписывая их множеству людей, с тем, чтобы заслуги эти не
принадлежали одним только императорам. И действительно, успеху военных
действий сильно способствуют доблесть солдат, удобная местность,
вспомогательные войска союзников, флоты, подвоз продовольствия, но наиболее
важную долю в успехе, словно имея право на это, требует себе Судьба и чуть
ли не всякую удачу приписывает себе5. (7) Но славы, недавно достигнутой
тобой, ты, Гай Цезарь, поистине не делишь ни с кем. Слава эта, как бы
велика она ни была, - а она, несомненно, неизмерима, - вся, говорю я,
принадлежит тебе. Ни одной из этих заслуг не отнимут у тебя ни центурион,
ни префект, ни когорта6 , ни отряд конницы; более того, сама владычица дел
человеческих - Судьба - разделить с тобой славу не стремится; тебе уступает
ее она, всю ее признает твоей и тебе одному принадлежащей; ибо
неосмотрительность никогда не сочетается с мудростью, случай не советчик
тому, кому решать.

    (III, 8) Ты покорил племена свирепых варваров неисчислимые, населяющие
беспредельные пространства, обладающие неисчерпаемыми богатствами всякого
рода, и все же ты одержал победу над тем, что, в силу своей природы и
обстоятельств, могло быть побеждено; нет ведь такой силы, которую, как бы
велика она ни была, было бы невозможно одолеть и сломить силой оружия. Но
свое враждебное чувство победить, гнев сдержать, побежденного пощадить,
поверженного противника, отличающегося знатностью, умом и доблестью, не
только поднять с земли, но и возвеличить в его былом высоком положении7, -
того, кто сделает это, я не стану сравнивать даже с самыми великими мужами,
но признаю богоравным. (9) Твои всем известные воинские подвиги, Гай
Цезарь, будут прославлять в сочинениях и сказаниях не только наших, но,
можно сказать, и всех народов, молва о твоих заслугах не смолкнет никогда.
Однако мне кажется, что, даже когда о них читаешь, они почему-то
заглушаются криками солдат и звуками труб. Но когда мы слышим или читаем о
каком-либо поступке милосердно