е развитие в его русло. Тем паче, что и сам
коллективистический идеал немецких социалистов, в котором
трудящимся массам предоставлялось быть в хозяйственных
работах исполнителем государственных предначертаний,
представлялся нам с социальной точки зрения чрезвычайно
малосовершенным по сравнению со строем грудового земледелия,
в котором работа не отделена от творчества организационных
форм, в котором свободная личная инициатива дает возможность
каждой человеческой личности проявить все возможности своего
духовного развития, предоставляя ей в то же время
использовать в нужных случаях всю мощь коллективного
крупного хозяйства, а также общественных и государственных
организаций.
   Уже в начале XX века крестьянство коллективизировало и
возвело в степень крупного кооперативного предприятия все те
отрасли своего производства, где крупная форма хозяйства
имела преимущество над мелким, в своем настоящем виде
представляя организм наиболее устойчивый и технически
совершенный.
   Такова опора нашего народного хозяйства. Гораздо труднее
было поставить обрабатывающую промышленность. Было бы,
конечно, глупо рассчитывать в этой области на возрождение
семейного производства.
   Ремесло и кустарничество при теперешней заводской технике
исключено в подавляющем большинстве отраслей производства.
Однако и здесь нас вывела крестьянская самодеятельность;
крестьянская кооперация, обладающая гарантированным и
чрезвычайным объемом сбыта, задушила в зародыше для
большинства продуктов всякую возможность конкуренции.
   Правда, мы в этом несколько помогли ей и сломили хребет
капиталистическим фабрикам внушительным податным обложением,
не распространявшимся на производства кооперативные.
   Однако частная инициатива капиталистического типа у нас
все же существует: в тех областях, в которых бессильны
коллективно управляемые предприятия, и в тех случаях, где
организаторский гений высотою техники побеждает наше
драконовское обложение.
   Мы даже не стремимся ее прикончить, ибо считаем
необходимым сохранить для товарищей кооператоров некоторую
угрозу постоянной конкуренции и тем спасти их от
технического застоя. Мы ведь знаем, что и у теперешних
капиталистов щучьи наклонности, но ведь давно известно, что
на то и щука в море, чтобы карась не дремал.
   Однако этот остаточный капитализм у нас весьма ручной,
как, впрочем, и кооперативная промышленность, более склонная
брыкаться, ибо наши законы о труде лучше спасают рабочего от
эксплуатации, чем даже законы рабочей диктатуры, при которых
колоссальная доля прибавочной стоимости усваивалась стадами
служащих в главках и центрах.
   Ну а кроме того, сбросив с себя все хозяйственные
предприятия, мы оставили за государством лесную, нефтяную и
каменноугольную монополии и, владея топливом, правим тем
самым всей обрабатывающей промышленностью.
   Если к этому прибавить, что наш товарооборот в
подавляющей части находится в руках кооперации, а система
государственных финансов покоится на обложении рентой
предприятий, применяющих наемный труд, и на косвенных
налогах, то вам в общих чертах ясна будет схема нашего
народного хозяйства.
   - Простите, я не ослышался, - спросил Кремнев, - вы
сказали, что ваши государственные финансы основаны на
косвенных налогах?
   - Совершенно верно, - улыбнулся Алексей Александрович, -
вас удивляет столь "отсталый" метод, коробит в сравнении с
вашими американскими подоходными системами. Но будьте
уверены, что наши косвенные налоги столь же прогрессивно
подоходны, как и ваши цензы. Мы достаточно знаем состав и
механику потребления любого слоя нашего общества, чтобы
строить налоги главным образом не на обложении продуктов
первой необходимости, а на том, что служит элементом
достатка, к тому же у нас не так велика разница в средних
доходах. Косвенное же обложение хорошо тем, что оно ни
минуты не отнимает у плательщика. Наша государственная
система вообще построена так, что вы можете годы прожить в
Волоколамском, положим, уезде и ни разу не вспомнить, что
существует государство как принудительная власть.
   Это не значит, что мы имеем слабую государственную
организацию. Отнюдь нет. Просто мы придерживаемся таких
методов государственной работы, которые избегают брать
сограждан за шиворот.
   В прежнее время весьма наивно полагали, что управлять
народнохозяйственной жизнью можно, только распоряжаясь,
подчиняя, национализируя, запрещая, приказывая и давая
наряды, словом, выполняя через безвольных исполнителей план
народнохозяйственной жизни.
   Мы всегда полагали, а теперь можем доказать сорокалетним
опытом, что эти языческие аксессуары, обременительные и для
правителя и для управляемых, теперь столь же нам нужны, как
Зевсовы перуны для поддержания теперешней нравственности.
Методы этого рода нами давно заброшены, как в свое время
были брошены катапульты, тараны, сигнальный телеграф и
Кремлевские стены.
   Мы владеем гораздо более тонкими и действительными
средствами косвенного воздействия и всегда умеем поставить
любую отрасль народного хозяйства в такие условия
существования, чтобы она соответствовала нашим видам.
   Позднее на ряде конкретных случаев я постараюсь показать
вам силу нашей экономической власти.
   Теперь же в заключение своего народнохозяйственного
очерка позвольте остановить ваше внимание на двух
организационных проблемах, особенно важных для познания
нашей системы. Первая из них - это проблема стимуляции
народнохозяйственной жизни. Если вы припомните эпоху
государственного коллективизма и свойственное ей понижение
производительных сил народного хозяйства и вдумаетесь в
принципы этого явления, то вы поймете, что главные причины
лежали вовсе не в самом плане государственного хозяйства.
   Нужно отдать должное организационному остроумию Ю.
Ларина и В. Милютина: их проекты были очень хорошо
задуманы и разработаны в деталях. Но мало еще разработать,
нужно осуществить, ибо экономическая политика есть прежде
всего искусство осуществления, а не искусство строить планы.
   Нужно не только спроектировать машину, но надлежит также
найти и подходящие для ее сооружения материалы и ту силу,
которая сможет эту машину провернуть. Из соломы не
построишь башни Эйфеля, руками двух рабочих не пустишь в ход
ротационную машину.
   Если мы вглядимся в досоциалистический мир, то его
сложную машину приводили в действие силы человеческой
алчности, голода, каждый слагающий, от банкира до последнего
рабочего, имел личный интерес от напряжения хозяйственной
деятельности, и этот интерес стимулировал его работу.
Хозяйственная машина в каждом своем участнике имела моторы,
приводящие ее в действие.
   Система коммунизма посадила всех участников хозяйственной
жизни на штатное поденное вознаграждение и тем лишила их
работу всяких признаков стимуляции. Факт работы, конечно,
имел место, но напряжение работы отсутствовало, ибо не имело
под собой основания. Отсутствие стимуляции сказывалось не
только на исполнителях, но и на организаторах производства,
ибо они, как и всякие чиновники, были заинтересованы в
совершенстве самого хозяйственного действия, в точности и
блеске работы хозяйственного аппарата, а вовсе не в
результате его работы. Для них впечатление от дела было
важнее его материальных результатов.
   Беря в свои руки организацию хозяйственной жизни, мы
немедленно пустили в ход все моторы, стимулирующие
частнохозяйственное действие, - сдельную плату, тантьемы
организаторам и премии сверх цен за те продукты
крестьянского хозяйства, развитие которых нам было
необходимо, например за продукты тутового дерева на
севере...
   Восстанавливая частнохозяйственную стимуляцию,
естественно, мы должны были считаться с неравномерным
распределением народного дохода.
   В этой области львиная доля уже была сделана фактом
захвата народнохозяйственной жизни в области промышленности
и торговли кооперативными аппаратами, но все же проблема
демократизации народного дохода всегда стояла перед нами.
   Мы в первую очередь обратились к ослаблению доли,
падающей на нетрудовые доходы, - главнейшие мероприятия в
этой области: рентные налоги в земледелии, уничтожение
акционерных предприятий и частного кредитного
посредничества.
   Я пользуюсь старыми экономическими терминами, мистер
Чарли, чтобы вам было понятно, о чем тут речь, ибо в вашей
стране они еще употребляются, у нас же... Я, право, не
знаю, известны ли они вообще теперешней молодежи. Таково
наше решение экономической проблемы.
   Гораздо более сложной и трудной была для нас проблема
социальная, удержание и развитие культуры при уничтожении
городов и высоких рентных доходов.
   Впрочем, уже звонят к обеду, - остановил свой рассказ
Алексеев собеседник, увидав в окно, как Катерина с видимой
радостью и ожесточением звонила в чугунное било, висевшее
посреди широкого двора.

                  Глава десятая,
   В КОТОРОЙ ОПИСЫВАЕТСЯ ЯРМАРКА В БЕЛОЙ КОЛПИ И
   ВЫЯСНЯЕТСЯ ПОЛНОЕ СОГЛАСИЕ АВТОРА С АНАТОЛЕМ
   ФРАНСОМ В ТОМ, ЧТО ПОВЕСТЬ БЕЗ ЛЮБВИ - ТО ЖЕ,
               ЧТО САЛО БЕЗ ГОРЧИЦЫ

   Из сохранившейся "Расходной книги патриаршего приказа"
известно, что в начале осьмнадцатого века к столу святейшего
патриарха Адриана ежедневно подавали: "папашник, присол
щучий из живых, огниво белужье в ухе, варанчук севрюжий, шти
с тешею, звено с хреном, схаб белужий, пирог косой с телом"
и еще не менее двадцати блюд, в количествах помрачительных и
качеством отменных. Сравнивая эту трапезу былых времен с
утопической трапезой в гостеприимном доме Мининых, придется
признать, что патриарха кормили несколько обильнее, но
только несколько... Потому что, подчиняясь повелениям
приехавшей из Москвы Параскевы, на обеденный стол появлялось
такое количество расстегаев и кулебяк, запеченных карасей и
карасей в сметане и прочей снеди, что ножки у стола,
наверное, гнулись бы, кабы были немного потоньше, а
социалистический деятель Кремнев просто решил, что все
соучастники трапезы к вечеру непременно помрут от
излишества. Однако национальные блюда, приготовленные для
просвещения американца, таяли весьма скоро и бесследно и
заменялись все растущими похвалами Параскеве, которая
скромно просила адресовать их "Русской поварне",
составленной господином Левшиным в 1818 году.
   Отдохнув по православному обычаю после обеда на сеновале,
молодежь потащила Кремнева на ярмарку в Белую Колпь.
   Когда Кремнев и его спутники проходили берегом Ламы, тени
облаков плыли по скошенному лугу, по дороге желтели пятна
цветущей рябинки и в густом воздухе осени реяли паутины.
   Катерина шла, высоко подняв голову, и четкий контур ее
фигуры, охваченной порывом ветра, выделялся на голубых
далях, стелющихся за рекой. Мег и Наташа рвали цветы.
Пахло осенней полынью.
   - А вот и большая дорога!
   Повернули на шоссе, обсаженное плакучими березами, и
вдалеке показались купола белоколпинской церкви.
   Путников обгоняли телеги, расписные, как подносы, и
битком набитые девками и парнями, щелкавшими орехи. Над
дорогой звонко разносились переливы частушек:

   Голубок сидит на крыше,
   Голубка хотят убить,
   Посоветуйте, подружки,
   Из троих кого любить.

   Кремнева поразило почти полное отсутствие какой-либо
разницы его спутников от встречных и перегоняющих. Те же
костюмы, та же московская манера речи и выражений.
Параскева весело и с видимым удовольствием отшучивалась от
любезностей проезжавших парней, а Катерина просто вскочила в
какую-то телегу, перецеловала сидящих в ней девок и отняла у
опешившего парня картуз с орехами, сунув ему в рот кусок
банана.
   Ярмарка была в самом разгаре.
   На прилавке лежали горы тульских пряников, поджаренных и
с цукатами, тверские мятные стерлядкой и генералом и сочная
разноцветная коломенская пастила.
   Промелькнувшие столетия ничего не изменили в деревенских
сластях, и только внимательный взгляд мог различить немалое
количество засахаренного ананаса, грозди бананов и
чрезвычайно большое обилие хорошего шоколада.
   Мальчишки свистали, как в доброе старое время, в глиняные
золоченые петушки, как, впрочем, они свистали и при царе
Иване Васильевиче и в Великом Новгороде. Двухрядная
гармоника наигрывала польку с ходом.
   Словом, все было по-хорошему.
   Катерина, которой было поручено просвещение "мистера
Чарли", привела его в большую белую палатку и вместо всяких
комментариев вымолвила:
   - Вот!
   Внутренность палатки была увешана картинами старых и
новых школ. Кремнев с радостью узнавал "старых знакомых"
Венецианова, Кончаловского, "Святого Герасима" рыбниковской
кисти, новгородского "Илью" Остроуховского собрания и сотни
новых незнакомых картин и скульптур, живо напомнивших ему
вчерашний разговор с Параскевой.
   Он остановился перед "Христом отроком" Джампетрино,
который пленял его в Румянцевском музее, и произнес, рискуя
выдать свое инкогнито:
   - Каким же образом они могли попасть на ярмарку Белой
Колпи?
   Параскева поспешила объяснить ему, что балаган
представляет собою передвижную выставку Волоколамского
музея, в котором временно гастролируют некоторые московские
картины.
   Густая толпа посетителей, внимательно смотрящих и
обменивающихся замечаниями, свидетельствовала Кремневу, что
изобразительные искусства вошли весьма прочно в обиход
крестьянской жизни и встречают подготовленное понимание. В
последнем его убедила энергия, с которой раскупались
продающиеся у входа 132-е издание книги П. Муратова
"История живописи на ста страницах" и книжка "От Рокотова до
Ладонова", обложка которой свидетельствовала о том, что
Параскева не только умеет говорить о живописи, но даже пишет
книги.
   В соседней палатке бабы толпились у образцов
древнерусских вышивок, а два парня примерялись к шкафчику
Буля.
   Вскоре выставка стала пустеть, и шум голосов и звон
колокола известили о начале ритмических игр, за которыми
последовали матч в бабки, бег с препятствиями и другие
состязания на первенство Яропольской волости. Огромные
голубые афиши обещали на семь часов "Гамлета" господина
Шекспира в исполнении труппы местного кооперативного союза.
   Однако надо было торопиться домой и зайти на пчельник за
медом. Поэтому, оставляя в стороне эти празднества,
компания успела завернуть только в паноптикум, выставленный
культурно-просветительным отделом губернского крестьянского
союза.
   Восковые бюсты-портреты всех исторических личностей -
стояли по стенам, панорамы знакомили зрителя с величайшими
событиями отечественной и мировой истории и диковинными
жаркими странами.
   Двигающиеся автоматы изображали Юлия Цезаря перед
Рубиконом, Наполеона на стенах Кремля, отречение Николая II
и его смерть, Ленина, говорящего на Съезде Советов, Седова,
разгоняющего восставших ремингтонисток, поющего баса
Шаляпина и баса Гаганова.
   - Посмотрите, да это ваш портрет! - воскликнула
Катерина.
   Кремнев остолбенел: перед ним на полотне под стеклом
стоял бюст, напоминавший фотографические карточки, и под ним
было подписано: "Алексей Васильевич Кремнев, член коллегии
Мирсовнархоза, душитель крестьянского движения России. По
определению врачей, по всей вероятности, страдал манией
преследования, дегенерация ясно выражена в асимметрии лица и
строении черепа".
   Алексей густо покраснел и боялся взглянуть на спутников.
   - Вот здорово-то! Сходство изумительное, даже куртка и
то как у вас, мистер Чарли! - воскликнул Никифор
Алексеевич.
   Все почему-то смутились и в молчании вышли из палатки
паноптикума.
   Торопились домой, но Катерина утащила Кремнева к
пчельнику за медом. Дорога пересекала огороды с капустой.
Почти синие, крепкие кочаны сочными пятнами подчеркивали
черноту земли. Две женщины, сильные и одетые в белые с
розовыми крапинками платья, срезали наиболее созревшие,
бросая в двухколесную тележку.
   Алексей, потрясенный лицезрением своего воскового
двойника, впервые за время своего утопического путешествия
ясно и до конца почувствовал всю серьезность и безвыходность
своего положения.
   Первородный грех его самозванного рождения связывал его
по рукам и ногам, настоящее же его имя, очевидно, в царстве
крестьянской утопии было равносильно волчьему паспорту.
   Но этот окружающий мир с капустными огородами, синими
далями и красными гроздьями рябины уже не был чужд ему.
   Он чувствовал с ним новую, драгоценную для него связь,
близость даже большую, чем к покинутому социалистическому
миру, и причина этой близости - раскрасневшаяся от быстрого
шага Катерина - шла рядом с ним, зачарованная, незаметно
близко прильнувшая к нему.
   Они замедлили шаги, спускаясь по косогору старого русла.
Алексей коснулся ее руки, и пальцы их сплелись.
   Над землей, совершенно черной и вспаханной, четкими
рядами поднимались кроны яблонь с ветвями, изогнутыми, как
на старинной японской гравюре, и отягощенными плодами.
Крупные, красные и душистые яблоки и стволы белые,
намазанные известью, насыщали воздух запахом плодородия, и
ему казалось, что запах этот просачивается сквозь поры
обнаженных рук и шеи его спутницы.
   Так началась его утопическая любовь.

                 Глава одиннадцатая,
           ВЕСЬМА СХОЖАЯ С ГЛАВОЮ ДЕВЯТОЮ

   Когда Кремнев и его спутница вернулись домой, то их давно
уже ждали с ужином.
   Встретили холодно и молча сели за стол. В доме
чувствовалась какая-то тревога. Говорили об угрожающих
событиях в Германии, о требовании немецкого Совнаркома
пересмотреть галицийскую границу. Алексею казалось, что не
только он, но и Катерина чувствует себя чем-то виноватой.
   Некоторая сухость чувствовалась и у Алексея
Александровича, когда вечером Алексей вошел в его кабине для
продолжения утренней беседы.
   - В утренней сегодняшней беседе, - начал седовласый
патриарх, - я упустил из вида отметит еще одну особенность
нашего экономического режима. Стремясь к демократизации
народного дохода, мы, естественно, распыляли получаемые нами
средства и столь же естественно препятствовали образованию
крупных состояний.
   При всех положительных качествах этого явления оно имело
и отрицательные. Во- первых, ослаблялось накопление
капиталов. Распыленный доход почти целиком потреблялся, и
капиталообразующая сила нашего общества, особенно после
уничтожения частного кредитного посредничества, естественно,
была ничтожна.
   Поэтому пришлось употребить значительные усилия для того,
чтобы крестьянские кооперативы и некоторые государственные
органы принимали серьезные меры для создания особых
социальных капиталов, и тем форсировать капиталообразование.
К разряду этих же мероприятий относится у нас щедрое
финансирование всяких изобретателей и предпринимателей,
работающих в новых областях хозяйственной жизни.
   Другим последствием демократизации национального дохода
является значительное сокращение меценатства и сокращение
количества ничего не делающих людей, то есть двух
субстратов, из которых в значительной мере питались
искусства и философия.
   Однако и здесь крестьянская самодеятельность, сознаюсь,
несколько подогретая из центра, сумела справиться с задачей.
   Для процветания искусства со стороны общества требуется
повышенное внимание к ним и активный и щедрый спрос на их
произведения. Теперь и то и другое налицо: сегодня вы
видели в Белой Колпи выставку картин и отношение к ней
населения; необходимо добавить, что наше теперешнее сельское
строительство исчисляет заказываемые им фрески сотнями, если
не тысячами квадратных сажен; прекрасные куски живописи вы
найдете в школах и народных домах каждой волости.
Существует значительный частный спрос.
   Знаете, даже, мистер Чарли, у нас в спросе не только
произведения художников, но и сами художники. Мне известен
не один случай, когда та или иная волость или уезд
уплачивали по многолетним контрактам значительные суммы
художнику, поэту или ученому только за перенос его
местожительства на их территорию. Согласитесь, все это
напоминает Медичи или Гонзаго времен итальянского
Возрождения.
   Кроме того, мы усиленно поддержива