и рисунков для "Страшного суда", относящиеся к
1536 - 1540 гг. Однако мадригал датируется позднее - около 1546
г.

88 (Frey, CIX, 94; Girardi, 97)

Прихотливо развитая тема сонета уясняется отождествлением образа
"искорки" с зарождением любви. Сонет был написан вскоре после
1534 г. и, возможно, был обращен к Томмазо Кавальери.

89 (Frey, CIX, 95; Girardi, 90)

Сонет по связи с предыдущим может быть отнесен к той же поре и к
тому же лицу.

90 (Frey, CIX, 105; Girardi, 106)

Сонет упоминается в письме Микеланджело, в котором он пишет
Фаттуччи, что Томмазо Кавальери передал ему сонет для пересылки
Бенедетто Варки, выпустившему только что свою книжку философских
комментариев к нескольким стихотворениям Микеланджело. Книжка
Варки, с датой 1549 г., вышла в начале 1550 г., тогда же
написано и письмо к Фаттуччи; однако сам сонет был сочинен много
раньше, по-видимому в 1536 - 1542 гг.

91 (Frey, CXVII; Girardi, 270)

Двустишие представляет собой начало оборванного стихотворения из
небольшой группы отрывков, подтверждающих, что
покаянно-старческие отречения Микеланджело от любви перебивались
вспышками поклонения человеческой красоте, новой влюбленностью и
ее терзаниями.

92 (Frey, СХХХШ; Girardi, 277)

Сонет обращен к известному автору "Жизнеописаний" художников
Джордже Вазари (1511 - 1574)i архитектору и живописцу, первому
историку искусства, который отвел Микеланджело в этих "Vite"
самое большое место и заявлял себя восторженным почитателем его
гения. Зная Вазари как верного придворного герцога Козимо I,
Микеланджело никогда не мог быть с ним до конца откровенным,
хотя и проявлял к нему благожелательное отношение,
засвидетельствованное и перепиской и многолетним дружеским
общением. Сонет является зеркалом и мерилом этих
взаимоотношений; он дружелюбно-комплиментарен, но и
холодно-риторичен; он выполняет обязанности вежливости,
благодарности за подношение. Время написания должно
соответствовать выходу в свет первого издания "Vite" (апрель -
май 1550 г.). Вазари включил этот сонет Микеланджело во второе
издание "Жизнеописаний" (1568), "на память о его добром
отношении ко мне". Сохранился еще один сонет старого мастера к
Вазари (104).

93 (Frey, CXXXIV; Girardi, 236)

Сонет обращен к Виттории Колонна и был известен не только ей, но
и друзьям Микеланджело, который копировал и рассылал им эти
стихи; видимо, он сам был доволен произведением, которое с
особой четкостью выразило его многократно высказанную мысль о
соответствии взаимоотношения между мраморным произведением и
глиняной моделью, с одной стороны, и перерождением любящего
человека под воздействием любимой и благой донны - с другой.
Датируется сонет примерно 1546 г.

94 (Frey, CXLVII; Girardi, 285)

Сонет открывает собой ряд покаянных стихотворений старика
Микеланджело; их главенствующая тема - близкая смерть и
предстоящий небесный суд за прожитую жизнь. Это наполняет
последнюю группу стихов художника глубочайшей взволнованностью,
широко прорывающей условность поэтической формы. В поэзии
Микеланджело этого периода наличествуют уже не внешние
реминисценции поздней лирики Петрарки, а внутренняя связь с ней.
Но у Микеланджело ожидание конца много трагичнее, ибо он боится
"двойной смерти": во-первых, физической, ухода из жизни, и,
во-вторых, духовной, осуждения души на вечные муки за его пороки
и грехи.

Сонет был напечатан еще Вазари во втором издании "Vite" 1568 г.;
видимо, стихотворение это пользовалось широкой известностью как
одно из лучших по своей непосредственной взволнованности
поэтических произведений Микеланджело. Сам художник тоже очень
ценил этот сонет и рассылал его ряду друзей и знакомцев, тому же
Вазари, ответившему, как это полагалось по правилам, сонетом на
те же рифмы, очень легковесным в формальном смысле, но весьма
деловым в житейском отношении, поскольку Вазари, с поклонами и
лестью, пытался, правда безуспешно, получить у Микеланджело
обещание вернуться из Рима во Флоренцию, как того хотелось
хозяину Вазари - герцогу Козимо Медичи, о чем Вазари уже сообщал
художнику в письме. Первый вариант сонета относится к осени 1552
г., окончательный - к сентябрю 1554 г., когда он был послан
вместе с письмом к Вазари.

95 (Frey, CL; Girardi, 288)

Сонет того же покаянного склада, что и предыдущий, написан
позднее, весной 1555 г. Именно этот год особенно обилен стихами
такого характера; Микеланджело переступил 6 марта 1555 г.
высокую границу возраста - свое восьмидесятилетие; видимо,
сознание этого особенно обострило в нем колебания между чувством
жизни и ожиданием смерти.

96 (Frey, CLI; Girardi, 289)

Сонет является вариантом предыдущего и написан, видимо, в ту же
пору, весной 1555 г.

97 (Frey, CLII; Girardi, 290)

Сонет тоже относится к той же группе, но, судя по разработке
покаянного мотива, написан, возможно, несколько позднее, в конце
1555 г.

98 (Frey, CLV; Girardi, 293)

Этот сонет стоит по выразительности и искренности на уровне
сонета 94, едва ли не выше его; явственно, что мысль о
близящемся конце еще сильнее волнует Микеланджело. Сонет написан
тогда же, в 1555 г.

99 (Frey, CLVI; Girardi, 294)

Сонет - вариант той же группы (сонеты 95 - 98) и той же поры,
1555 г.

100 (Frey, CLVII; Girardi, 295)

В сонете существенно отметить один оттенок, которого нет в
предыдущих стихотворениях той же группы. В нем наличествует
признание раздвоенности, испытываемой Микеланджело: тело,
здоровая природа его еще бодры, жадны, еще требуют земных
радостей, тогда как душа, сознание, мысль о смерти зовут к
покаянию, к отречению от мира. В дальнейших стихотворениях эта
"запись из дневника" подтверждается: в Микеланджело происходит
новый подъем жизнеутверждения, борьба с покаянно-могильными
настроениями. Время написания сонета - 1555 г.

101 (Frey, CLVIII; Girardi, 296)

Этот сонет - вариант предыдущего; примечательны первые два стиха
сонета - о желании жить еще много лет, вопреки сознанию
суетности подобного стремления. Сонет написан на листе с
набросками колонн, сделанных не рукой Микеланджело. Датируется
тем же, 1555 г.

102 (Frey, CUX; Girardi, 297)

Четверостишие неоконченного стихотворения снова открывается
признанием несытости земными радостями, вопреки восьмидесяти
годам жизни Микеланджело. Оно написано на обороте того же листа,
где находится одна из редакций предыдущего сонета, и датируется
также 1555 г.

103 (Frey, CLX; Girardi, 298)

Сонет с его чисто литературной обработкой традиционной темы о
Христовой смерти и искуплении грехов является своего рода
формальным ответом на нескромные признания предыдущих стихов -
своего рода полемикой Микеланджело с самим собой после приступов
жизнелюбия. Дата, видимо, та же - 1555 г.

104 (Frey, CLXI; Girardi, 299)

Комплиментарный, светский сонет веселого, несколько иронического
склада направлен к Джордже Вазари, приславшему очередные подарки
Микеланджело, может быть, в предварение каких-либо обычных для
автора "Vite" деловых притязаний. Черновик сонета написан на
листе, содержащем набросок одного микеланджеловского письма, с
двумя датами: январь 1554 г. и 26 сентября 1555 г. По времени
сонет, видимо, связан со второй датой.

105 (Frey, CLXH; Girardi, 300)

Этот сонет - последний в группе сонетов 95 - 103 и один из
последних среди дошедших стихотворений Микеланджело.
Благополучный переход границы восьмидесятилетия укрепил в
художнике желание жить. В этом смысле вступительное
четверостишие звучит почти вызывающе бодро, вопреки ряду
горестных событий и ударам судьбы: смерти последнего брата.
Джисмондо, в ноябре 1556 г., смерти верного и любимого слуги и
помощника Урбино в декабре того же года. Сонет обращен к
кардиналу Лодовико Беккаделли, уехавшему в новую свою
резиденцию, в Рагузу, и приславшему оттуда письмо и сонет к
Микеланджело с жалобами на тоску по родным местам, по Риму.
Ответное письмо Микеланджело также сопровождалось сонетом. Время
его сочинений - спустя несколько месяцев после кардинальского
письма (февраль 1556 г.), по-видимому, самый конец 1556 г., во
всяком случае, в марте следующего года сонет находился уже у
Беккаделли.

============================================================

A. M. Эфрос

Поэзия Микеланджело

[Статья А. M. Эфроса была впервые опубликована в 1964 году, см.:
Эфрос А. M. Поэзия Микеланджело. - В кн.: Микеланджело. Жизнь.
Творчество. Сост. сб. В. Н, Гращенков. M., "Искусство", 1964, с.
349 - 358. Переиздано: Эфрос А. M. Поэзия Микеланджело. - В кн.:
Микеланджело. Поэзия. Письма. Суждения современников. Сост. В.
Н. Гращенков. Изд. 2-е, доп. M., "Искусство", 1983, с. 82 - 90.]

Поэзия была младшей из микеланджеловских муз, и он держал ее на
положении Золушки. Он не любил пускать свои стихи в свет. Даже
по сей день потомство мало знает их: они наименее раскрыты и
наименее ценимы из всего наследия Микеланджело. Современники же
почти не знали их совсем. Сборник, подготовленный было под
давлением друзей к печати, так и остался неизданным; по рукам
ходило несколько стихотворных посланий житейского назначения;
несколько философических сонетов вызвали отклик комментаторов
академий; одно ответное четверостишие получило широкую огласку.
Вот, собственно, все, что просочилось наружу. Когда внучатый
племянник Микеланджело - Буонарроти-младший - решился, после
смерти деда, опубликовать его стихи, он прежде всего стал их
переделывать. Он предпринял это из того же почтения, какое
побудило его издавать их: в подлинном, природном своем виде они,
по его разумению, не могли бы быть приняты светом.

На гробнице во флорентийском Санта Кроче бюст Микеланджело
высится над тремя аллегорическими статуями - Ваяния, Живописи и
Архитектуры; о поэзии не напоминает ничто. Сам художник именовал
себя только скульптором - "Michelagniolo scultore", мастером
"primo arte", "первого из искусств", которого зачинателем был
Господь Бог, вылепивший из земли первую фигуру человека, Адама.
Житейские обстоятельства, понуждения флорентийской Синьории,
приказания римских пап, собственная гордыня, переизбыток сил
заставляли его выступать также живописцем и зодчим. Он
соперничал с гением Леонардо и Браманте. Он стал творцом
"Святого семейства" или картона "Битва при Кашине", где свою
нарочитую ясность противопоставил хитроумной сложности Леонардо;
он создал гигантский цикл росписей Сикстинской капеллы, которыми
перечеркивал монументальную живопись своих сверстников. Он
занялся возведением Библиотеки Лауренцианы или собора св. Петра,
которым ниспровергал архитектурную эстетику Сангалло и даже
Браманте. Однако при этом он неизменно хмурился, раздражался,
страдал от насилия над собою; он исходил жалобами и оговорками,
что живопись не его удел ("ne son pittore"), что строительством
он занимается против воли ("coniro mia voglia"), под величайшим
принуждением пап ("con grandissima forza da papa Paolo") и т. п.

Никакая сторонняя сила, ничьи требования, ничье соперничество не
заставляли его писать стихи, а он писал их всю жизнь, до самых
преклонных лет. Если он делал это, то по внутреннему побуждению.
Он был поэтом, но не был цеховым литератором. Еще менее он был
светским дилетантом, удовлетворяющим требованиям высокого
общежития. Именно в таком качестве выступали со своим
стихотворчеством лучшие художники, его товарищи по гениальности
и славе. Так, на песенные мотивы своего сочинения и под
аккомпанемент своей лютни блестящим импровизатором стихов был
Леонардо, любезно услаждавший слух избранного общества; но сам
он, со знаменательным пренебрежением к такому искусству, не
пожелал записать ни одной своей строчки; о его поэтическом
таланте мы знаем из упоминаний современников, а не из связок его
собственных бумаг; в них нашлось место для побасенок и даже
пряных анекдотов, но не нашлось для стихов. Писал их при случае
и Рафаэль, сочинявший с беззаботным и рядовым искусством
риторические и галантные строфы; однако они с самого начала
предназначались им для снисходительного или невзыскательного
слуха римских приятелей и куртизанок; никаких притязаний на
внимание современников, а тем более потомства, он тут не
предъявлял; если опять-таки нам кое-что известно о его стихах,
то лишь по случайно уцелевшим черновикам на его рисунках и т. п.
Из нежелания отстать, из привычного азартного тщеславия упрямо
втискивал неподатливые слова в неподатливую форму сонетов и
терцин Челлини, тем же корявым, полуграмотным, но напористым
слогом, каким написал автобиографию; но это было уже в полной
мере риторикой, словесным щегольством, поддельной грамотой на
светское положение.

С подобным сочинительством Микеланджело родниться не мог. Поэзия
была для него делом сердца и совести, а не забавой и не ключом в
свет. Он боготворил Данте и любил Петрарку. Он примеривал к себе
самому судьбу Флорентийского изгнанника и мечтал о такой же:
"Fuss'io pur lui!.." ["Будь я, как он!.."]. Поэт-гражданин,
поэт-борец, поэт-печальник своей истерзанной междоусобицами
родины влек его с такой же силой, как поэт-философ, поэт-судия,
вершивший в "Divina Coimmedia" страшный суд над смыслом событий
и поведением людей. Великая поэма была его книгой книг. Он знал
ее наизусть, он разбирался в сложностях ее структуры и в
иерархии ее образов. Он был авторитетным дантологом. Леонардо
совсем не иронически, а всерьез, хотя и со светской,
подчеркнутой любезностью, предложил как-то раз спорившим с ним о
Данте собеседникам обратиться за разъяснением к проходившему по
площади Микеланджело. Только вечная мнительность скульптора
могла заподозрить в таком обращении издевку и ответить грубой
выходкой, которую описал Аноним.

Петрарка значил меньше для глубин микеланджеловской поэзии, но
больше для ее внешних пластов. В ощутительной мере, конечно,
тяготение Микеланджело к "Canzoniere" обусловливалось
продолжением дантовской традиции, - патриотизмом Петрарки, его
нежной любовью к своей Италии, его ненавистью к вторгнувшимся
иноземцам, его инвективами против папства, его гневом против
потентатов, разорявших родину взаимными распрями и наемными
войсками. Но в сравнении с Данте все это было уже ослабленным.
Основным являлось то, что делало Петрарку Петраркой, вторым
великим лириком итальянской литературы, - гуманизм его поэзии.
Микеланджело влекло к ней свободное и совершенное проявление
чувств и мыслей большой и самоутверждающейся человеческой
личности. Она отражала себя в петрарковской поэзии с такой
дивной гибкостью и утонченностью, что сплошь да рядом это
переходило в "прециозность", в излишнюю усложненность образов и
чрезмерную изысканность звучания. Всегдашнее стремление
Микеланджело своеобычно, ничем не поступаясь, выявить себя, его
тяга к напряженной выразительности форм, которую мы именуем
барочным началом его творчества, находили в стихах Петрарки
нужные образцы и отправные точки. Покров микеланджеловской
поэзии весь усеян петрарковскими частицами, текстологи отмечают
в ней десятки отдельных речений, оборотов, парафраз, навеянных
"Канцоньере".

Этот ретроспективизм - на два столетия назад к Данте, на полтора
назад к Петрарке - знаменателен. К стихотворцам своего времени
Микеланджело относился неуважительно. Среди современников он
учителей себе не видел. Их поэзия была для него мелка. Что могло
бы тут служить зеркалом его огромных раздумий и чувств и чьи
чужие стихи стал бы он повторять, словно свои собственные? Он
жил в скудную пору итальянской лирики. Ренессанс все решительнее
шел к закату. Меняло лицо, уходило основное в культуре
Возрождения - ее исповедание могущества человеческих сил.
Исчезло сознание законности и необходимости их свободного
проявления. Слабели неукротимая исследовательская
любознательность, неограниченная творческая смелость, идейная и
трудовая непреклонность могучих личностей - "титанов по силе
мысли, страстности и характеру, по многосторонности и учености",
говоря энгельсовскими словами. Наступило время
феодально-католической реакции чинквеченто. Оно развертывалось в
обстановке франко-испанских нашествий на Италию, разгрома Рима,
уничтожения Флорентийской республики, установления над всем
полуостровом испанской гегемонии. Ей подчинялось ослабленное
папство, и от нее просто зависели правители больших и малых
итальянских государств. Усугублялся упадок буржуазии, теряющей
рынки и свертывающей свои промышленные и финансовые предприятия;
оскудевало ремесленничество, уходящее из городов в деревню, но и
там встречающее возрождение и усиление феодальных повинностей;
шло наступление поповщины, закрепившей на Тридентском соборе
нормативность католицизма и вызвавшей появление иезуитов и
развитие инквизиции, зажегшей уже первые костры для еретиков и
отступников на итальянской земле. Среди этого "движения в
обратном направлении" (Маркс) итальянская культура XVI века
стала отрываться от народной почвы, внутренне опустошаться и
внешне роскошествовать; она пошла в услужение к правящим и
принимала придворно-аристократический характер. Лишь подлинные
титаны, как Микеланджело, могли, хоть и согнувшись, все же
выдержать давление страшного груза, остаться самими собою. Люди
меньшего калибра, даже если они носили имена Ариосто и Тассо,
покупали благоденствие уступками, как первый, или жили
полураздавленными, как второй. В лирике же не было и таких, хотя
бы двойственных, фигур. Тут все было ровнее и определеннее: 1500
- 1560-е годы, которыми обозначены границы микеланджеловской
поэзии, между зрелым Ариосто и юным Тассо, это - по преимуществу
пора светского версификаторства, пора отрицания как раз того,
чем жил скульптор-поэт. Это - время борьбы с дантовским
наследством и время вырождения наследства петрарковского. Все
отрицали Данте и эпигонствовали у Петрарки. Не один только
придворный классицизм Пьетро Бембо, итальянского Буало XVI века,
громогласно и догматически обличал, во имя хорошего вкуса,
воспитанного совершенством античных образцов, грубость и
варварство дантовской поэзии. У единственно большого поэта, у
Ари-осто, под сурдинку, иносказанием тоже шло в "Неистовом
Роланде" осмеяние традиций Данте: безусловной важности темы,
серьезности любого эпизода, суровой содержательности стиха,
строгой целеустремленности приема. А из Петрарки толпы
стихотворцев, славивших его и подражавших ему, вылущили самую
сердцевину - гуманизм петрарковской поэзии, ее человеческую
значительность и теплоту. Таковы даже лучшие из них, у которых
под блестящей чешу ею слов еще слышался стук сердца, как
Галеаццоди Тарсиа и Гаспара Стампа; таковы легкие щеголи рифм,
как Франческо Мель-ци, Луиджи Тансилло; сугубо таковы
мучительные педанты прециозности, как Серафимо дель Аквила и ему
подобные. Они облюбовали и воспроизводили прежде всего
стилистические гримасы утонченности. У творца "Canzoniere" это
было следствием чрезмерного богатства оттенками и образами, а у
них стало только нарядным покровом пустоты. Она была тем более
заметной, что сложное и противоречивое идейное наследие Петрарки
получило вид нескольких ходовых формул. Они составились из
скудной смеси образов язычества и христианства, неоплатонизма и
католической догматики, чувственности и аскезы, вводимых в
поэтические упражнения однообразно и тождественно всеми и каждым
в отдельности. И оборотной стороной этой же медали, а никак не
противовесом, не проявлением протестующего демократизма народных
вкусов, была нарочитая грубость комической поэзии - светское
шутовство "бурлеска", аристократическая тяга к непристойностям,
двусмысленностям и вульгарностям, которые в наиболее популярных
образцах подавались талантливым стихотворством Франческо Верни.

В той мере, в какой Микеланджело выполнял обязательства приличий
и применялся к навыкам общежития, он тоже при случае отдавал
дань такому ремеслу, - отвечал рифмованным комплиментом на
комплимент и рифмованной бранью на брань, благодарил
обязательными стихами за обязательные подарки, удовлетворяют
любезными строфами женское тщеславие и т. п. Он становил