ал на клерикальном духовенстве, к которому Огюст Конт испытывает почтение, искренность которого представляется мне достойной исключительного уважения. На другой день после той самой революции этот долг будет возложен на научное духовенство, на академии ученых, которые установят для наивысшего блага человечества новую дисциплину и очень крепкую власть.
   * "Предисловие ученика". "Курс положительной философии Огюста Конта", изд. 2-е, с. XLIX14.
   Таково политическое и социальное кредо, которое Огюст Конт завещал своим ученикам. Из него для них следует необходимость подготовиться для достойного выполнения столь высокой миссии. Как у людей, знающих о том, что рано или поздно они будут призваны управлять, у них есть инстинкт сохранения и почтения ко всем существующим правлениям; для них это тем более легко делать, что, будучи по-своему фаталистами, они рассматривают все, даже самые негодные, правления в качестве не только необходимых, но еще и спасительных переходных стадий в историческом развитии человечества*. Как видно, позитивисты - это люди комильфо, а не скандалисты. Они ненавидят революции и революционеров. Они не хотят ничего разрушать, и, будучи уверены, что их час придет, они спокойно ждут, что противные им вещи и люди разрушатся сами собой. В ожидании они mezza voce ведут настойчивую пропаганду, притягивая к ней более или менее доктринерские и антиреволюционные натуры, которые они находят среди учащейся молодежи Политехнической школы и Медицинской школы, не гнушаясь иногда снизойти также до "промышленных мастерских", с тем чтобы посеять там ненависть к "смутным, метафизическим и революционным взглядам" и, естественно, более или менее слепую веру в политическую и социальную систему, выдвигаемую положительной философией. Но они очень остерегаются того, чтобы возбудить против них консервативные инстинкты правящих классов и в то же время пробудить слишком откровенной пропагандой своего атеизма и материализма разрушительные страсти масс. Они говорят об этом во всех своих сочинениях, но так, чтобы их могли услышать только немногие из их избранников.
   * Я также рассматриваю все, что произошло, и все, что происходит в действительности как в естественном, так и в социальном мире, как необходимое следствие естественных причин. Но я далек от мысли о том, что все, что необходимо или фатально, есть добро. Порыв ветра только что вырвал с корнем дерево. Это - необходимо, но совершенно не есть добро. Политика Бисмарка по видимости восторжествовала на протяжении некоторого времени в Германии и в Европе. Этот триумф - необходим, так как он есть фатальное следствие многих действительных причин, но он ни в коей мере не спасителен ни для Европы, ни для Германии.
   Я же, не будучи ни позитивистом, ни кандидатом в какое-либо правительство, но являясь франк-революционером-социалистом, не нуждаюсь в том, чтобы останавливаться перед такими соображениями. Значит, я буду бить стекла и постараюсь поставить все точки над "i".
   Позитивисты никогда прямо не отрицали возможность существования Бога; они никогда не говорили вместе с материалистами, опасную и революционную солидарность с которыми они отвергают: Бога нет, и его существование совершенно невозможно, так как оно несовместимо с нравственной точки зрения с имманентностью, или, говоря еще более ясно, с самим даже существованием справедливости, а с материальной точки зрения - с имманентностью, или существованием естественных законов или каким-либо порядком в мире; оно несовместимо даже с самим существованием мира.
   Эта столь очевидная, столь простая истина, которую, как я полагаю, достаточно развернул в данном сочинении, составляет отправной пункт научного материализма. Сначала это только негативная истина. Она еще ничего не утверждает, она представляет собой лишь необходимое, окончательное и мощное отрицание того пагубного исторического призрака, который создало воображение первобытных людей и который уже четыре или пять тысяч лет давит на науку, на свободу, на человечность, на жизнь. Вооруженные этим непреодолимым и неопровержимым отрицанием, материалисты застрахованы от возврата всех, старых и новых, божественных призраков, и никакой английский философ не придет к ним с предложением о союзе с каким-либо религиозным непознаваемым*. А французские позитивисты убеждены в этой негативной истине, да или нет? Несомненно, они убеждены, и так же энергично, как и сами материалисты. Если бы это было не так, они должны были бы отказаться от самой возможности науки, так как они лучше, чем кто-либо, знают, что согласование между естественным и сверхъестественным совершенно невозможно и что та имманентность сил и законов, на которой они основывают всю свою систему, в самой себе прямо содержит отрицание Бога. Почему же ни в одном из их сочинений не находят открытого и простого выражения этой истины, такого выражения, чтобы каждый мог знать, на чем с ними остановиться? А! Это потому, что они - политические и осторожные консерваторы, философы, готовящиеся взять в свои руки власть над презренным и невежественным большинством. И вот как они выражают ту же самую истину:
   * Выражение г-на Герберта Спенсера.
   Бог не встречается в сфере науки; поскольку Бог, согласно определению теологов и метафизиков, есть абсолют, а наука имеет своим предметом то, что относительно, ей нечего делать с Богом, который для нее может быть лишь не поддающейся поверке гипотезой.
   Лаплас говорил то же самое в более откровенных выражениях: "Для построения моей системы миров я не нуждался в этой гипотезе". Позитивисты не добавляют, что допущение этой гипотезы привело бы по необходимости к отрицанию, ликвидации науки и мира. Нет, они не довольствуются утверждением о том, что наука бессильна осуществить поверку этой гипотезы и что, следовательно, они не могут принять ее как научную истину.
   Заметьте, что теологи - не метафизики, а истинные теологи - говорят совершенно то же самое: "Так как Бог есть существо бесконечное, всемогущее, безусловное, вечное, человеческий ум, наука человека не способны возвыситься до него". Отсюда вытекает необходимость особого откровения, предопределенного божественной благодатью; и эта откровенная истина, которая как таковая непостижима для анализа мирского ума, становится основанием теологической науки.
   Гипотеза есть, строго говоря, гипотеза не только потому, что она еще не была поверена. Наука различает два вида гипотез: гипотеза, поверка которой кажется возможной, вероятной, и гипотеза, поверка которой совершенно невозможна никогда. Божественная гипотеза со всеми ее различными модификациями: Бог-творец, Бог - душа мира, или то, что называют божественной имманентностью, первопричиной и конечными причинами, внутренней сущностью вещей, бессмертной душой, спонтанной волей и т. д. и т. д., - все это по необходимости попадает в эту последнюю категорию. Все это, поскольку оно носит безусловный характер, совершенно не поддается поверке с точки зрения науки, которая может распознать только действительность вещей, существование которых обнаруживается нашими чувствами, следовательно, определенных и конечных вещей, которыми наука, не претендуя на углубление во внутреннюю их сущность, должна ограничиться, изучая их внешние отношения и законы. Но является ли тем самым все, что не поддается поверке с научной точки зрения, по необходимости ничтожным под углом зрения действительности? Совсем нет, и вот доказательство: Вселенная не ограничивается нашей солнечной системой, которая есть лишь незаметная точка в бесконечном пространстве, и, как мы знаем, как видим, точка, окруженная миллионами других солнечных систем. Но сам наш небесный свод, со всеми его миллионами систем, в свою очередь есть не что иное, как незаметная точка в бесконечности пространства, и очень возможно, что она окружена миллиардами и миллиардами миллиардов других солнечных систем. Одним словом, природа нашего ума вынуждает нас вообразить пространство бесконечным и заполненным бесконечностью неведомых миров. Вот гипотеза, которая настоятельно представляется человеческому уму сегодня и которая, однако, останется для нас вечно не поддающейся поверке. Теперь вообразим себе - это мы также вынуждены думать, - что любое это бесконечное множество вечно неведомых миров подчинено тем же естественным законам, что у них дважды два так же четыре, как и у нас, когда в это не вмешивается теология. Вот еще одна гипотеза, которую наука никогда не сможет подвергнуть поверке. Наконец, самый простой закон аналогии обязывает, если можно так выразиться, думать, что многие из этих миров, если не все, заселены организованными и разумными существами, живущими и думающими в соответствии с той же действительной логикой, которая проявляется в нашей жизни и в нашем мышлении. Вот третья гипотеза, несомненно менее настоятельная, чем две первые, но которая, исключая то, что теология заполнила земным эгоизмом и тщеславием, представляется по необходимости уму каждого. Она так же не поддается поверке, как и две другие. Но скажут ли позитивисты, что все эти гипотезы ничтожны и что их предметы лишены всякой действительности?
   На это выдающийся современный и повсеместно признанный глава позитивизма во Франции г-н Литтре отвечает столь красноречивыми и прекрасными словами, что я не могу отказать себе в удовольствии процитировать их:
"Я также пытался наметить под названием безмерность философский характер того, что г-н Спенсер называет непознаваемое; то, что находится по ту сторону положительного знания, будь то материально - сущность бескрайнего пространства, будь то умственно - ряд бесконечных причин, - недоступно человеческому уму. Но сказать "недоступное" - не значит сказать "ничтожное" или "несуществующее". Как материальная, так и умственная безмерность тесными узами связана с нашими знаниями и посредством этого союза становится идеей положительной и идеей одного и того же порядка; я хочу сказать, что, затрагивая эти знания и вступая с ними в контакт, эта безмерность проявляет свой двойной характер - действительности и недоступности. Это океан, который бьется о наш берег и для которого у нас ни лодки, ни паруса, но ясное видение которого так же спасительно, как потрясающе"*.
   * Cours de Philosophic positive d'Auguste Comte, tome I: Preface d'un disciple, pages XLIV-XLV.
   Мы должны быть несомненно довольны этим прекрасным объяснением, так как мы его подразумеваем в нашем смысле, который несомненно будет и смыслом знаменитого главы позитивизма. Но к несчастию, теологи им также будут восхищены до такой степени, что для того, чтобы доказать свою признательность знаменитому академику за это прекрасное заявление в пользу их собственного принципа, они окажутся способными предложить ему даром тот парус и ту лодку, которых ему не хватает, по его собственному признанию, и которые, в чем они уверены, они имеют в своем исключительном владении, чтобы совершить действительную экспедицию, исследовательскую поездку в этот неведомый океан, предупреждая, однако, его, что, как только он покинет границы видимого мира, он должен будет сменить метод, научный метод, который, как он, впрочем, сам хорошо знает, неприложим к вещам вечным и божественным.
   И в самом деле, как теологи могли бы быть недовольны заявлением г-на Литтре? Он заявляет, что безмерность недоступна человеческому уму; они никогда другого не говорили. Затем он добавляет, что ее недоступность ни в коей мере не исключает ее действительности. И это все, чего они требуют. Безмерность, Бог, есть действительное Сущее, и оно недоступно для науки; но это совсем не значит, что оно недоступно для веры. Раз уж оно есть одновременно безмерность и действительное Сущее, то есть Всемогущество, оно, если пожелает, может найти средство дать о себе знать человеку помимо и под носом науки; и это средство известно; в истории оно всегда называлось непосредственным откровением. Вы скажете, что это - малонаучное средство. Несомненно, и именно поэтому это - хорошее средство. Вы скажете, что это - нелепость; нет ничего лучше, это как раз для того, что божественно: Credo quia absurdum.
   Вы, скажет теолог, меня совершенно успокоили, утверждая меня под углом зрения вашей научной точки зрения в том, что моя вера побуждала меня всегда смутно предполагать и предчувствовать: действительное существование Бога. Как только я убедился в этом факте, я больше не нуждаюсь в вашей науке. Действительный бог сводит ее к ничто. Она имела смысл существования, пока она его не знала, пока она его отрицала. Как только она признала его существование, она должна раболепствовать вместе с нами и самоуничтожиться перед ним.
   В заявлении г-на Литтре есть, однако, несколько слов, которые, если их понять надлежащим образом, могли бы замутить головы теологов и метафизиков. "Как материальная, так и умственная безмерность, - говорит он, - тесными узами связана с нашими знаниями, и посредством этого союза она становится идеей положительной и идеей одного и того же порядка". Последние слова или не значат ничего, или значат вот что:
Безмерный, бесконечный регион, начинающийся по ту сторону нашего видимого мира, недоступен для нас не потому, что он имеет другую природу и подчиняется законам, противным законам, которые управляют нашим естественным и социальным миром*, но исключительно потому, что явления и вещи, заполняющие эти неведомые миры и составляющие их действительность, находятся вне сферы действия наших чувств. Мы не можем понять вещи, действительное существование которых мы не можем даже определить, установить. Только таков характер этой недоступности. Но, не имея возможности образовать малейшее представление о формах и условиях существования вещей и существ, заполняющих эти миры, мы прекрасно знаем, что там нет места для животного, которое называется Абсолют; уже на том простом основании, что, будучи исключенным из видимого мира, сколь бы незаметную точку ни представлял последний в безмерности пространства, он был бы абсолютом ограниченным, то есть не-абсолютом, если бы только он существовал там таким же образом, как у нас: если бы только он был, так же как у нас, Сущим, совершенно невидимым и неощущаемым. Но в таком случае перед нами снова появляется по крайней мере кусочек, а по этому кусочку мы можем судить об остальном. После того как мы исследовали, внимательно рассмотрели и изучили Абсолют в его историческом происхождении, мы пришли к убеждению, что Абсолют есть существо совершенно ничтожное, чистый призрак, созданный детским воображением первобытных людей и раскрашенный теологами и метафизиками; он есть не что иное, как мираж человеческого ума, который искал самого себя на протяжении своего исторического развития. Ничтожен Абсолют на земле, ничтожным он должен быть также в безмерности пространств. Одним словом, Абсолют, Бог, не существует и не может существовать.
   * Признаться, я всегда испытываю отвращение, употребляя слова: "Естественные законы, которые управляют миром". Естественная наука позаимствовала слово закон у юридической науки и юридической практики, которые, естественно, предшествовали ей в истории человеческого общества. Известно, что все первобытные законодательства носили сначала религиозный и божественный характер; юриспруденция есть так же дочь теологии, как и политика. Следовательно, законы представляли собой не что иное, как божественные распоряжения, навязанные человеческому обществу, и они имели своей задачей управлять. Перенесенное позднее в естественные науки слово законы, надолго сохранило здесь свой первобытный смысл, причем на большом основании, так как на протяжении длительного периода своего детства и своей юности естественные науки, еще подчиненные внушениям теологии, сами рассматривали природу как подчиненную божественному законодательству и божественному правлению. Но как только мы пришли к отрицанию существования божественного законодателя, мы не можем больше говорить ни об управляемой природе, ни о законах, которые ею управляют. В природе нет никакого правления, и то, что мы называем естественными законами, есть не что иное, как различные упорядоченные способы развития явлении и вещей, которые протекают неведомым нам образом в недрах мировой причинности.
   Но как только божественный призрак исчезает и с момента, как он не может больше выступать посредником между нами и неведомыми регионами безмерности, совершенно неведомыми, как они для нас суть, как они останутся перед нами навсегда, эти регионы не представляют для нас ничего чуждого; ибо, не зная форму вещей, существ и явлений, рождающихся в безмерности, мы знаем, что они не могут быть ничем иным, как материальными продуктами материальных причин, и что, если там есть разум, этот разум, как и у нас, всегда и повсюду будет следствием, но никогда первопричиной. По-моему, только такой смысл можно придать утверждению г-на Литтре о том, что безмерность посредством союза с нашим известным миром становится идеей положительной и идеей одного и того же порядка.
   Тем не менее в том же самом заявлении имеется выражение, которое представляется мне неудачным и которое могло бы принести радость теологам и метафизикам. "То, что находится за пределами знания, - говорит он, - будь то материально, сущность безграничного пространства, будь то умственно, цепь бесконечных причин, - недоступно". Почему эта цепь бесконечных причин кажется г-ну Литтре более умственной, чем сущность бесконечного пространства? Поскольку все причины, действующие в известных и неизвестных мирах, как в бесконечных регионах пространства, так и на нашем земном шаре, материальны*, то г-н Литтре, как кажется, говорит и думает, что цепь этих причин не такова. И если поставить вопрос наоборот, то почему идея сущности безграничного пространства не есть также умственная идея, как и идея цепи бесконечных причин, коль скоро умственное есть для нас не что иное, как идеальное воспроизведение нашим мозгом объективного и действительного порядка, или же материальной последовательности материальных явлений?
   * Животный разум, проявляясь в своем наивысшем выражении как человеческий ум, как ум есть единственное умственное сущее, существование которого было действительно установлено, единственный разум, который мы знаем; он существует только на земле. Мы должны, несомненно, рассматривать его как одну из прямо действующих в нашем собственном мире причин; но как я уже доказал, его действие не есть совершенно спонтанное действие; не будучи причиной безусловной, он, напротив, есть по сути причина относительная в том смысле, что прежде, чем в свою очередь стать причиной относительных следствий, он сам был следствием материальных причин, которые породили человеческий организм, одной из функций которого он есть; в таком случае и несмотря на то, что он действует как причина новых следствий во внешнем мире, он продолжает еще оставаться сущим, производным от материального действия материального органа - мозга. Значит, он, так же как органическая жизнь растения, - жизнь, которая, будучи производной от материальных причин, оказывает естественное и необходимое действие на свою среду, - есть причина совершенно материальная. Мы называем ее умственной только для того, чтобы различить ее особое действие, состоящее в выработке тех отвлечении, которые мы называем мыслями, и в. сознательном определении воли - особого действия животной жизни, состоящего в явлениях чувствительности, раздражимости и произвольного движения, а также особого действия растительной жизни, состоящего в явлениях питания. Но все эти три действия, равно как механическое, физическое и химическое действия неорганических тел, также суть материальные действия; каждое из них есть в одно и то же время материальное следствие и материальная причина. Ни в нашем собственном мире, ни в безмерности нет других следствий и других причин. Существует только материальное, а духовное есть его продукт. К несчастью, слова материя, материальное сформировались в эпоху, когда спиритуализм доминировал не только в теологии и в метафизике, но и в самой науке, что привело к тому, что под названием материи сформировалась отвлеченная и совершенно ложная идея чего-то, что было не т