сама виновата была  в
том,  что  Август нравился всем людям, и подчас она с горечью и
даже с каким-то страхом думала о том, что, может быть, было  бы
лучше, если бы она никогда не загадывала этого желания.
    Однажды  стояла  она  у  окна  дома господина Бинсвангера,
уставленного геранями, и срезала маленькими ножничками  увядшие
цветы,  и  вдруг  услышала  голос  своего  сына,  доносящийся с
заднего двора. Она выглянула из-за угла, чтобы узнать, что  там
такое.  Ее  сын  стоял, прислонившись к стене, и она видела его
красивое, слегка капризное лицо, а перед  ним  стояла  девочка,
старше  него,  она  смотрела  на  него  с  мольбой  и говорила:
"Пожалуйста, поцелуй меня!"
    -- Не хочу, -- сказал Август и засунул руки в карманы.
    -- Ну я прошу тебя, -- снова сказала  она,  --  а  я  тебе
кое-что дам, очень хорошее.
    -- А что? -- спросил мальчик.
    -- У меня есть два яблока, -- робко сказала она.
    Но он отвернулся и скорчил недовольную гримасу.
    -- Яблоки  л  вообще не люблю, -- презрительно сказал он и
хотел было убежать прочь.
    Но девочка схватила его за руку и  проговорила  в  надежде
подольститься к нему:
    -- Ну и что, а у меня зато колечко есть, очень красивое.
    -- А ну, покажи! -- сказал Август.
    Она  показала  ему  колечко,  он  придирчиво осмотрел его,
стянул с ее пальчика и надел на свой, затем полюбовался  им  на
свету и остался очень доволен.
    -- Ладно,  так  и быть, один раз я тебя поцелую, -- сказал
он немного погодя и быстро поцеловал девочку в губы.
    -- Пойдем, поиграем вместе! --  доверчиво  сказала  она  и
взяла его под руку.
    Но он оттолкнул ее и грубо крикнул:
    -- Отстанешь  ты  от меня или нет! У меня и без тебя много
знакомых, с которыми можно поиграть.
    Пока девочка, заливаясь слезами, медленно  шла  по  двору,
мальчик стоял с сердитым скучающим видом, потом повертел кольцо
у себя на пальце, рассмотрел его со всех сторон и, насвистывая,
медленно пошел прочь.
    А  его  мать  стояла,  не шевелясь, с садовыми ножницами в
руках; она была напугана жестокостью и презрением, с которым ее
дитя принимало любовь других людей.  Она  забыла  про  цветы  и
стояла,  качая  головой, и все повторяла про себя: "Какой же он
злой, у него каменное сердце".
    Но в скором времени,  когда  Август  пришел  домой  и  она
призвала  его  к ответу, он со смехом посмотрел на нее голубыми
глазами, не чувствуя за собой никакой вины,  а  затем  принялся
что-то напевать, стал ластиться к матери и был так мил, забавен
и  нежен  с  нею, что она тоже невольно рассмеялась и подумала,
что  не  ко  всему  в  детской  жизни  следует  относиться  так
серьезно.
    Между  тем  мальчику  не всегда сходили с рук его каверзы.
Крестный Бинсвангер был единственным человеком, к  которому  он
питал  почтение,  и  если  порой он приходил к нему, а крестный
говорил: "Сегодня огонь в камине не горит и не звучит музыка, а
маленькие ангелочки очень  огорчены,  потому  что  ты  поступил
нехорошо",  --  тогда  мальчик  уходил,  бросался  на постель и
плакал, а на следующий день изо всех сил старался быть  хорошим
и добрым.
    Но  как  бы  то  ни  было, огонь в камине горел все реже и
реже, ни слезы, ни ласки не помогали,  крестный  был  неумолим.
Когда   Августу  сровнялось  двенадцать  лет,  волшебный  полет
ангелочков в комнате крестного превратился уже в далекий сон, и
если ночью ему снилось что-нибудь подобное, на  следующий  день
его  особенно одолевала ярость, и он громко кричал и командовал
своими  многочисленными  приятелями  налево  и  направо,  точно
полководец.
    Его  матери  давно  уже  надоело  слышать ото всех похвалы
своему мальчику -- мол, какой он нежный да ласковый, -- слишком
много приходилось ей терпеть от него. И когда в один прекрасный
день его учитель пришел к ней  и  поведал,  что  некий  человек
изъявил готовность снарядить мальчика в дальние края, в хорошую
школу,   и   платить   за   его  учение,  --  госпожа  Элизабет
посоветовалась с соседом, и в скором времени, весенним утром, к
дому подкатила коляска, и Август, в новом, красивом платье, сел
в  нее  и  пожелал  счастливо  оставаться  и  своей  матери,  и
крестному,  и  соседям: ведь ему было дозволено ехать в столицу
-- на учение. Мать в  последний  раз  причесала  его  белокурые
волосы  и  благословила его, лошади тронулись, и Август отбыл в
дальние края.
    Прошли годы, юный Август  сделался  уже  студентом,  носил
красную  фуражку  и  усы;  и  вот  однажды  пришлось  ему снова
оказаться в родных местах, потому что из  письма  крестного  он
узнал,  что  мать  его тяжело больна и долго не проживет. Юноша
приехал вечером, и  соседи  с  восхищением  наблюдали,  как  он
выбирается  из коляски и как кучер несет за ним большой кожаный
чемодан. А умирающая мать лежала в старой комнатушке с  низкими
потолками, и когда красавчик студент увидел в белых подушках ее
белое  увядшее  лицо,  а  она лишь безмолвно и тихо смотрела на
него, -- тогда он с рыданиями опустился на край ложа, и целовал
холодные руки матери, и простоял около нее на коленях всю ночь,
пока руки ее не окоченели и глаза не угасли.
    А когда они похоронили его матушку, крестный взял  его  за
руку  и  повел  в свой домишко, который казался теперь молодому
человеку еще меньше и темнее, и лишь от маленьких окон шел едва
заметный  свет;  и  тут  маленький  старичок  слегка  пригладил
костлявыми  пальцами  свою  седую  бороду  и сказал Августу: "Я
зажгу огонь в камине, тогда мы  обойдемся  без  лампы.  Я  ведь
знаю, завтра ты уезжаешь, а теперь, когда матушки твоей уже нет
в живых, мы с тобой не так-то скоро увидимся".
    Говоря  все  это,  он  развел  огонь  в  камине, придвинул
поближе свое кресло, а студент -- свое, и вот опять они  сидели
долго-долго  и  все  смотрели  на  тлеющие угли, и, когда пламя
почти угасло, старик тихо проговорил: "Прощай, Август, я  желаю
тебе  добра.  У  тебя  была  замечательная  мать,  и ты даже не
подозреваешь, что она для тебя сделала. Я  бы  с  радостью  еще
разок   позабавил   тебя   музыкой  и  показал  тебе  маленьких
ангелочков, но ты  ведь  сам  знаешь,  что  это  невозможно.  И
все-таки ты должен всегда помнить о них и знай, что однажды они
вновь  запоют  и,  может  статься,  ты  их снова услышишь, если
пожелает этого твое сердце, исполненное одиночества и тоски.  А
теперь  дай  мне  руку,  мой мальчик, я ведь стар, и сейчас мне
пора уже на покой".
    Август протянул ему руку, он не мог вымолвить ни слова,  с
печалью  в  сердце  вернулся  он  в  свой  опустевший  дом  и в
последний раз лег спать в комнате своего детства, и,  когда  он
уже  засыпал,  где-то  совсем  далеко  послышалась  ему  тихая,
сладостная музыка минувших лет. Наутро он уехал, и долгое время
никто ничего не слыхал о нем.
    Вскоре  он  позабыл  и  крестного   Бинсвангера,   и   его
ангелочков.  Кипучая жизнь бурлила вокруг него, и он плыл по ее
волнам. Никто на свете не умел так лихо  проскакать  по  гулким
переулкам и насмешливым взором окинуть глазеющих на него девиц,
никто  не  умел  так  легко  и  грациозно  танцевать, так ловко
восседать на козлах, так буйно и безалаберно прокутить  в  саду
всю   длинную   летнюю   ночь  напролет.  Одна  богатая  вдова,
любовником которой он был, давала ему деньги, платье, лошадей и
все, чего только он желал; с нею он ездил в Париж и Рим, спал в
ее устланной шелками постели, но сам он был влюблен  в  хрупкую
белокурую   дочку   одного   бюргера.  Пренебрегая  опасностью,
встречался он с нею по ночам в саду ее отца, а она  писала  ему
длинные страстные письма, когда он бывал в отъезде.
    Но однажды он не вернулся. Он нашел в Париже новых друзей,
и, поскольку   богатая  любовница  ему  надоела,  а  занятия  в
университете давно наскучили, он остался в чужих краях и  зажил
так,  как  это  принято  в  высшем свете: завел лошадей, собак,
женщин, проигрывался в пух, а  потом  срывал  большие  куши;  и
повсюду  находились  люди, которые бегали за ним, как преданные
псы, угождали ему, а он только улыбался и принимал все это  как
должное,  --  так,  как  некогда  взял  он  кольцо  у маленькой
девочки. Колдовская сила материнского желания горела у  него  в
глазах,  сияла  на губах, женщины любили его, друзья обожали, и
никто не видел -- да и сам он едва ли чувствовал, -- как сердце
его опустошается и черствеет, в  то  время  как  душа  изъедена
тяжким  недугом.  Порой  ему  надоедала  эта всеобщая любовь и,
переодевшись в чужое платье, он  отправлялся  странствовать  по
чужим  городам  и повсюду обнаруживал, что люди глупы и слишком
уж легко покоряются ему, и повсюду смешной казалась ему любовь,
которая так упорно преследовала его  и  довольствовалась  столь
малым.  Отвращение вызывали у него женщины и мужчины, у которых
недостает гордости, и целыми  днями  бродил  он  в  одиночестве
вместе  со  своими собаками далеко в горах, по диким охотничьим
тропам,  и  какой-нибудь  олень,   которого   он   выследил   и
подстрелил,  приносил  ему  больше радости, чем любовь красивой
избалованной женщины.
    И вот однажды, путешествуя морем, он увидал  молодую  жену
посланника,   строгую   стройную  даму,  высокородную  уроженку
северных краев; она стояла  среди  других  благородных  дам  на
удивление  отчужденно,  гордо и замкнуто, как будто здесь ей не
было равных, и, когда он увидел ее  и  как  следует  разглядел,
когда  заметил, что взор ее и по нему скользнул, казалось, лишь
бегло и равнодушно, он почувствовал, что такое любовь, -- и  он
решил  во  что бы то ни стало завоевать ее любовь; и с той поры
неизменно, дни напролет был рядом  с  нею  --  так,  чтобы  она
всегда  его  видела,  а  поскольку он сам постоянно окружен был
восторженными поклонниками и поклонницами, которые  искали  его
общества,  то вместе со своей прекрасной гордячкой оказывался в
центре всего блестящего общества и стоял, словно князь со своей
княгиней, и даже  муж  северной  красавицы  отличал  его  среди
прочих и силился понравиться ему.
    Ни  разу не удавалось ему оказаться наедине с незнакомкой,
пока в одном из южных портовых городов все общество не сошло  с
корабля,  чтобы  несколько  часов  побродить по чужому городу и
вновь ощутить под ногами твердую землю. Он не отставал от своей
возлюбленной, и наконец ему удалось  задержать  ее,  увлеченную
беседой,  в  пестрой  толпе  на  рыночной площади. Бесчисленное
множество узких, глухих переулков выходило на  эту  площадь,  в
один  из таких переулков он и привел ее, а она доверчиво шла за
ним, но, когда она вдруг  почувствовала,  что  осталась  с  ним
одна,  и испугалась, не находя вокруг себя привычного общества,
он в пламенном порыве повернулся к ней, сжал ее дрожащую  ручку
и стал умолять остаться на берегу и бежать вместе с ним.
    Незнакомка  побледнела и не поднимала на него глаз. "О, вы
ведете себя не по-рыцарски, -- тихо  сказала  она.  --  Давайте
забудем то, что вы только что сказали!"
    "Я  не  рыцарь,  --  воскликнул  Август,  --  я влюблен, а
влюбленный не знает ничего, кроме своей возлюбленной, и у  него
одна  мечта  -- быть рядом с нею. О прекрасная моя, останься со
мной, мы будем счастливы".
    Ее серо-голубые глаза смотрели на него строго и осуждающе.
"Откуда вам стало известно, -- жалобно прошептала она, -- что я
люблю вас? Я не могу молчать: вы нравитесь мне, и  в  мечтах  я
часто  представляла вас своим мужем. Потому что вы первый, кого
я полюбила по-настоящему, всем сердцем. Ах, оказывается, любовь
может так страшно ошибаться! Разве  могла  я  подозревать,  что
способна  полюбить  человека  недоброго  и  испорченного!  Но в
тысячу раз сильнее  во  мне  желание  остаться  с  моим  мужем,
которого  я  почти не люблю, -- но он рыцарь и знает, что такое
честь и благородство, которые вам неведомы. А теперь прошу  вас
не  говорить  мне  больше  ни слова и доставить меня обратно на
корабль, иначе я позову на помощь посторонних,  чтобы  спастись
от вашей дерзости".
    И  как  он  ни молил, как ни скрежетал зубами от отчаяния,
она уже отвернулась от него и так бы и ушла одна,  если  бы  он
молча  не нагнал ее и не проводил на корабль. Затем он приказал
выгрузить свои чемоданы на берег, ни  с  кем  не  попрощался  и
исчез.
    С  тех  пор  счастье  отвернулось  от  всеобщего  любимца.
Добродетель и честность сделались ему ненавистны, и  он  топтал
их  ногами и находил особое удовольствие в том, чтобы совращать
добродетельных женщин, употребляя все искусство своей  чарующей
силы,  или  беззастенчиво  пользовался  добротой  преданных ему
честных  людей,  которых  он   быстро   завоевывал,   а   потом
издевательски  бросал. Он делал несчастными женщин и девушек, а
затем предавал их всеобщему позору, он выбирал себе  юношей  из
самых именитых домов и совращал их. Не было такого наслаждения,
к  которому  бы  он  не стремился и не испытал на себе, не было
такого порока, которому бы он  не  предался  и  которым  бы  не
насытился. Но никогда уже не наполнялось радостью его сердце, а
на  любовь,  которую  все предлагали ему, ничто не отзывалось в
его душе.
    В прекрасном загородном доме у моря жил он, мрачный и всем
недовольный, и мучил самыми  безобразными  выходками  женщин  и
друзей,  которые  к  нему приходили. Ему хотелось унижать людей
так,  чтобы  они  чувствовали  все  его  презрение  к  ним;  он
пресытился    и    тяготился    той   непрошеной,   нежеланной,
незаслуженной  любовью,  которой  он  был  окружен,  он  ощущал
никчемность  своей  попусту растраченной жизни, которая никогда
не отдавала, а только брала. Иногда он  заставлял  себя  долгие
дни обходиться без пищи, чтобы хоть раз вновь ощутить настоящий
голод и испытать потребность в насыщении.
    И вот с некоторых пор прошел среди его друзей слух, что он
болен  и  нуждается  в  покое  и одиночестве. Приходили письма,
которых он не читал, обеспокоенные люди справлялись у  прислуги
о  его  здоровье.  Он  же  сидел  один  в  своем  доме  у моря,
погруженный в угрюмую печаль, жизнь его лежала позади, пустая и
разоренная, бесплодная  и  бесчувственная,  без  единого  следа
любви,  подобная серым соленым мертвым волнам морской пучины. И
мерзок был вид этого человека, сидящего  в  кресле  у  высокого
окна  и  сводящего  счеты  с самим собой. Белые чайки, влекомые
береговым ветром, проносились мимо, он следил  за  ними  пустым
взглядом, лишенным всякой радости и всякого интереса. Лишь губы
его  покривились в жесткой и злой усмешке, когда он все обдумал
и позвонил камердинеру. И вот велел он  пригласить  всех  своих
друзей  в  определенный  день  на  праздник;  но не пировать он
собирался,  в  его  издевательский  замысел  входило   напугать
приглашенных  видом  пустого  дома и своего собственного трупа.
Ибо он решил принять яд и покончить с собой.
    Вечером  перед  задуманным  праздником  он  отпустил   всю
прислугу,  и наконец тихо сделалось в просторных комнатах, и он
направился в спальню, подмешал сильного яду в стакан  кипрского
вина и поднес его к губам.
    Но  не  успел  он  сделать  первый  глоток,  как  в  дверь
постучали, и, поскольку он не ответил на стук,  дверь  тихонько
отворилась  и  в комнату вошел маленький старичок. Подошел он к
Августу, бережно взял у него из рук полный стакан и  проговорил
хорошо знакомым голосом: "Добрый вечер. Август, как поживаешь?"
    Застигнутый  врасплох  Август,  рассерженный  и  смущенный
одновременно,  язвительно  усмехнулся   и   сказал:   "Господин
Бинсвангер,  разве вы еще живы? Давненько мы не виделись, а вы,
кажется, нисколько не постарели? Но сейчас, любезнейший, вы мне
очень помешали, я устал сегодня и  как  раз  собирался  принять
снотворное".
    "Да,  я  вижу,  --  спокойно отвечал крестный. -- Ты хотел
принять снотворное, и правильно --  это  единственный  напиток,
который  еще  может  тебе помочь. Но прежде мы с тобой немножко
поболтаем, мальчик мой, -- кстати, я немного утомился с  дороги
и  думаю,  что  не  прогневаю  тебя, если освежусь глоточком из
твоего стакана".
    С этими словами он взял стакан и  поднес  к  губам,  и  не
успел  Август  его  остановить,  как  старик  осушил  его одним
глотком.
    Август побледнел как  полотно.  Он  ринулся  к  крестному,
принялся  трясти его за плечи и пронзительно закричал: "Дорогой
мой, знаешь ли ты, что ты выпил?"
    Господин Бинсвангер кивнул своей  умной  седой  головой  и
улыбнулся:  "Да,  это  кипрское  вино, да и недурное, сколько я
могу судить.  Похоже,  живешь  ты  безбедно.  Но  у  меня  мало
времени,  и  я  не  собираюсь  долго  тебя задерживать, если ты
согласишься меня выслушать".
    Август, совершенно сбитый с  толку,  с  ужасом  смотрел  в
светлые  глаза  крестного  и  каждую  секунду  ожидал,  что тот
свалится замертво.
    Крестный тем  временем  устроился  поудобнее  на  стуле  и
добродушно подмигнул своему молодому другу.
    "Ты   опасаешься,   что   глоток  вина  мне  повредит?  Не
беспокойся! Как мило с твоей стороны, что ты печешься обо  мне,
вот  уж  никак  не ожидал. Но давай-ка побеседуем, как в добрые
старые времена! Сдается мне, что ты уже  по  горло  сыт  легкой
жизнью?  Я  тебя  понимаю,  и, когда я уйду, ты можешь, кстати,
снова наполнить свой стакан и выпить  его.  Но  прежде  я  хочу
кое-что тебе рассказать".
    Август   прислонился  к  стене  и  вслушивался  в  мягкий,
приятный голос древнего старичка,  который  знаком  был  ему  с
первых  лет  жизни и пробуждал тени прошлого в его душе. Стыд и
скорбь глубоко проникли в его  сердце,  словно  он  заглянул  в
глаза своему невинному детству.
    "Я  выпил  яд  из  твоего стакана, -- продолжал старик, --
потому что только я  повинен  в  твоем  несчастье.  Твоя  мать,
заботясь о твоем будущем, загадала одно желание, когда крестила
тебя,  глупое  желание, но я постарался исполнить его ради нее.
Тебе ни к чему знать, что это  за  желание,  но  оно  сделалось
твоим  проклятьем,  да ты и сам это почувствовал. Мне жаль, что
так получилось. Ты знаешь, я был бы  очень  рад,  если  бы  мне
привелось  дожить до того дня, когда ты вместе со мною сядешь у
камина и вновь услышишь пение ангелов.  Это  очень  нелегко,  и
сейчас  тебе,  наверное,  кажется  невероятным, что твое сердце
станет  вновь  здоровым,  чистым   и   радостным.   Но   ничего
невероятного  в  этом  нет,  и  я  лишь прошу тебя -- попробуй!
Желание твоей бедной матери не принесло тебе  счастья,  Август.
Позволь  мне  выполнить  для  тебя  еще  одно  желание!  Ты  не
пожелаешь ни денег, ни  ценностей;  и  ни  власть,  ни  женская
любовь  тебе  тоже  не  нужны,  ты ведь пресытился ими. Подумай
хорошенько, и если тебе покажется, что ты знаешь  то  волшебное
средство,  которое  способно  исправить  твою  разбитую жизнь и
вернуть тебе радость, -- тогда загадай свое желание!"
    Погруженный в глубокое  раздумье,  молча  сидел  Август  и
наконец   спустя   некоторое  время  сказал:  "Благодарю  тебя,
крестный, но я думаю, что из осколков разбитой моей  жизни  уже
не  склеить  прекрасный  сосуд. Лучше будет, если я исполню то,
что задумал. Но я благодарю тебя за твой приход".
    "Конечно,  --  задумчиво  произнес  старик,  --  я  хорошо
понимаю,  каково  тебе. Но, может быть, ты найдешь в себе силы,
Август, и обдумаешь все  еще  раз,  и  догадаешься,  чего  тебе
больше  всего  не  хватало,  или,  быть  может, тебе вспомнятся
прежние времена, когда матушка твоя была еще жива и  ты  иногда
по вечерам приходил ко мне. Ведь ты бывал тогда счастлив, разве
нет?"
    "Да, я помню, -- кивнул Август, и картины лучезарного утра
его жизни   поплыли  перед  ним,  далекие  и  туманные,  как  в
старинном тусклом зеркале. -- Но прошлое не вернуть.  Я  же  не
могу пожелать снова превратиться в маленького мальчика. Да, вот
тогда можно было бы начать все сызнова!"
    "Нет,  это глупо, ты прав. Но попробуй еще раз вспомнить о
часах, проведенных у меня дома, и о бедной девушке,  с  которой
ты