й изложить свои соображения в заседание самого Конвента, он говорил следующее: "Существует неоспоримое положение, известное всем законодателям: где нет добрых нравов, там нет и республики". 
Прививая народу добродетель, мы сообщим его душе стремление к чистой нравственности, а впоследствии сего и благую привычку руководиться таковой. Для достижения этой цели я предлагаю прочесть народу как бы безмолвный курс морали, наделив улицы и площади всех городов и селений республики именами всех добродетелей". 
Этот, не лишенный оригинальности, проект он развивает далее следующим образом: "Все без исключения населенные пункты Франции должны быть разделены на кварталы. Площади будут центрами таких кварталов и будут называться именами главнейших добродетелей. Улицы, принадлежащие к кварталу данной площади, получат названия добродетелей, имеющих прямое отношение к главной. Когда же названий добродетелей не хватит, то можно будет воспользоваться именами великих людей, помещая их в те или иные кварталы, сообразно главным их качествам. В результате, по мнению оратора: "Добродетель во всех ее видах не будет сходить с уст народа и сердце его переполнится нравственностью!". Излишне присовокуплять, что при тогдашнем настроении умов гражданин Шамуло был награжден горячими рукоплесканиями, и Конвент постановил напечатать его речь за казенный счет. 
  
Конвент на этом не остановился. Получив рапорты разных секций, он предписывает Комитету народного просвещения разработать проект всеобщего переименования площадей и улиц во всей Франции. Конституционный епископ Грегуар был назначен общим докладчиком этого дела. "Когда правительство перестраивается заново, - говорилось в этом докладе, - ни одно из злоупотреблений не должно избегнуть косы реформатора; необходимо ореспубликанить все... Патриотизм повелевает нам произвести перемену в наименованиях... Почему же законодателю не воспользоваться этим случаем, чтобы установить стройную и систематическую республиканскую номенклатуру, каковой не было еще примера в истории ни одного народа...". По-видимому особого труда подыскать в этом отношении нечто лучшее против настоящего не представлялось. "В бессмертных деяниях нашей революции, - продолжает Грегуар,<<217>> - в ее успехах мы найдем достаточно сюжетов, чтобы украсить ими все площади, и эти новые наименования, наряду с названиями прилегающих улиц, составят краткий курс истории французской революции". 
"Почему бы к площади Пик не примкнуть улицам Патриотизма, Храбрости, 10 августа и др.? Не естественно ли было бы с площади Революции вступать на улицу Конституции, которая приводила бы к улице Счастья?" 
"Я бы жаждал, - говорит автор проекта, - чтобы все, что природа, добродетель и свобода имеют наиболее великого и возвышенного, послужило для наименования улиц, которые приводили бы к площади "Верховновластия народа" или к площади "Санкюлотов!". 
Комиссия, выразителем мнений которой являлся Грегуар, была сперва озабочена урегулированием повсеместного стремления к переименованиям. Но вскоре она утонула в массе ходатайств этого рода: шесть тысяч населенных мест требовали перемены их названий, причем большая часть предлагаемых новых наименований являлись продуктом самой необузданной фантазии. 
Многие из этих перемен оказались, конечно, лишь мимолетными. Большинству республиканских наименований суждено было исчезнуть уже во время термидорской реакции, известное число их отменил, со своей стороны, Бонапарт после 18 брюмера; а те немногие, которые избегли консульского гонения, исчезли окончательно в 1814 году. Королевским указом от 8 июля этого года были вновь обязательно восстановлены все топографические названия, существовавшие до 1790 г.<<218>> 
  
Для характеристики этого любопытного проявления "республиканского невроза" довольно привести несколько примеров. 
После того как святые были изъяты из календаря, казалось, было вполне последовательным и логичным упразднение их и в качестве уличных патронов. Естественно было заменить их наименованиями, более подходившими к современному режиму. Город Сен-Дени именуется Франсиада; Сен-Жангу, в Бургоньи, становится Жувансом; из Сен-Клу (Св. Клавдий) делается просто Клу (гвоздь). 
В департаменте Ламанш, город Сен-Ло превращается в Скалу Свободы; Сен-Жермен ле Виконт - в Жермен на Сене; город "Святой-Матери-Церкви" делается "Матерью Свободной"; Сен-Пьенс, по простому созвучию, превращается в Сапиенцу. Во многих департаментах кстати и некстати начинают злоупотреблять всеми тремя членами республиканского девиза. В Коррезе появилось по крайней мере пять или шесть селений, называвшихся "Братствами". 
По всей Франции из конца в конец вырастают "Свободные долы", "Вольные долины", "берега" и "горы". 
Иные селения принимают и совершенно новые, иногда очень несуразные имена. "Сен-Жан де Бурнэ" превращается в "Парусину"; Сент-Элоа, близ Невера, в Лоа (закон); Сен-Леонар (предместье Анжера) переделывается ни с того ни с сего в "Цукаты" (фрукты в сахаре); Сен-До (Saint-Dau) по созвучию преобразился в "Опоясанный водой" (Ceint d'Eau). 
В Париже, отбросив слово "сен", значащее "святой", стали называть улицы просто: улица Антуан, Онорэ, Рох, Марсо, Жермен и т. д. Город Сен-Мало в течении одного года два раза менял название. Сначала он назвал себя "Победой монтаньяров", - это имя было предложено ему комиссаром Комитета общественного спасения Жюльеном, который собрал всех жителей и заставил их поклясться в том, что они отвечают республике за порт и за город. Для большего торжества и подъема духа он отправился к главным городским воротам и там приказал при себе изобразить на них новое городское имя. Но немного позже город Гранвилль, отразивший неприятеля, принял тоже имя "Победы". Тогда, во избежание недоразумений, Сен-Мало стал называться Порт-Мало. 
Сосед Сен-Мало, Сен-Серван, не желая отставать, тотчас заменил свое имя Портом-Солидор.<<219>> 
Упразднение дворянства (19 июня 1790 г.) должно было не только повлечь за собой отмену всех титулов: "герцога",<<220>> "графа", "виконта" и т. д., но и названий, напоминающих время феодализма, как-то например: "замок" и т. п.; сообразно этому изменялись и все подобные наименования городов и селений. 
22 сентября 1792 г. были отменены, считавшиеся еще до того конституционными, титулы "короля", "королевы" и "дофина", и в соответствии с этим снова преобразовались названия городов, улиц и площадей, в которые входили эти титулы. 
25 октября Гарди, депутат департамента Морбигал, возбудил перед Конвентом вопрос о переименовании города Порт-Луи в Порт-Равенства; Конвент уважил его просьбу и поручил Законодательному комитету изменить названия и всех других городов, портов и публичных мест, поддерживающих воспоминание о падшем режиме.<<221>> 
Слово "Гора", вошедшее во время революции в наименование некоторых селений, служило далеко не всегда характеристикой топографической неровности,<<222>> а бывало чаще знаком уважения со стороны жителей к господствовавшей в Конвенте крайней левой партии.<<223>> 
Город Монморанси, где Руссо написал свой знаменитый трактат о воспитании ("Эмиля"), декретом от 8 брюмера второго года переименован в "Эмиля". В 1813 г. ему возвращено его первоначальное наименование, которое, после непродолжительной замены его вновь, во время реставрации, именем Энгиэнь, окончательно было утверждено за ним в 1832 г. 
Многие из селений принимали наименования в память героев древности, знаменитых писателей и славных современников. 
Так, село Мэдон просило разрешения назваться Рабелэ; замок Вильгельма в Эндре стал именоваться замком Вильгельма Тесля. 
Имена Вольтера, Руссо, Марата, Лепелтье, Сен-Жюста, Мунье, Бара и др. стали названиями многих населенных пунктов. 
Не менее 25-30 селений назвались "Маратом", или "Маратами"; у иных имя Марата соединялось с другими и получались составные наименования, как например, Мон-Марат, Кастель-Марат, Марат-Сюр-Оаз и т. п. 
Жан-Жак Руссо пользовался особенным почетом в Сенском департаменте, в Нижних Пиренеях и в Оазе, где не забывались также и имена Бара и Лепелтье. 
  
10 брюмера II-го года граждане селения Рис предстали в огромном числе перед Конвентом со знаменами, крестами, кадилами, чашами и иными принадлежностями католического культа. Они заявили от имени всех жителей этого селения, подписи которых были приложены в конце петиции, что они, после серьезного размышления, пришли к убеждению в бесполезности церковного прихода в их округе, и что им это учреждение кажется даже опасным для успехов просвещения. По этим основаниям они требовали, чтобы местечко Рис, расположенное в округе Корбёйль, в департаменте Сены-и-Оазы, именовалось впредь "Брутом", и чтобы отныне в селении "Брут" не было вовсе духовенства. 
5 фримера того же года представитель Конвента Кутюрьё писал из Этампа: "Граждане селения Шамарант ходатайствуют об изменении названия их местечка; принимая во внимание, что оно получило настоящее имя от прежнего своего владельца, раньше же называлось Бон, я, сообразно сему, окрестил его именем "Бон-ля-Коммюн"... Так как прежде широко распространенные названия: "король", "королева", "Людовик", "Антуанетта" и др. утратили ныне свое обаяние, и так как ходатайства о таких переименованиях поступают беспрерывно, то я постановил для общего руководства, что слово "Людовик" должно впредь заменяться словом "искренний", слово "король" - "свободой", "королева" - Юлией, а Антуанетта - Софией". 
Жители одной деревни в департаменте Сены и Марны, "Гинь-Распутная" просили, и довольно основательно, переименовать их местечко в Гинь-Либр. Непристойное прозвание было дано этой деревне вследствие особенной услужливости и покорности, с которой во времена прежних войн ее обитатели встречали победителей и подчинялись им. 
Этой репутацией и прозвищем деревня Гинь пользовалась исстари; еще поэт Ренар писал о ней в таком роде: 
Мы в Гинь пошли гулять, 
Прозванье коей Блядь. 
Ныне эта деревня известна под именем Гинь-Рабютэн, хотя род Рабютэнов никогда не владел здесь никакими поместьями. 
По словам ученого исследователя Люлье, слово Рабютэн было принято исключительно по созвучию с прежней непристойной кличкой (Rabutin - la putin). 
  
В 1793 и 1794 гг. Конвент дал тоже некоторым городам в наказание за недостаточно современный образ мыслей позорящие наименования. В числе их Тулон и Лион лишились своих старинных, освященных веками названий. 
Барра предложил вовсе лишить имени город Марсель за его гнусные преступления, и с тех пор стал писать свои грозные постановления, адресуя их "городу без имени". В силу естественного сокращения Марсель вскоре превратился в город "Безымянный".<<224>> 
В Вандее перемены названий довольно часто испрашивались городами, боровшимися против роялистов, союзников англичан. 
Так, Фонтенэ-ле-Конт просил переименования в Фонтенэ-Народный; Сен-Жиль-сюр-Ви, доблестно сопротивлявшийся шайкам мятежников, назвался Портом-Верным, а остров Ре превратился в Монтань-Иль-Республиканский. Было изменено название и самого департамента. Жители, оставшиеся верными республике и принесшие ей большие жертвы, чувствуя, что имя Вандеи было "омерзительно всем республиканцам", просили через Мерлин де Тьонвиля "чести" именоваться гражданами департамента Ванже (Отомщенного). Такое переименование, конечно, не способствовало успокоению местных умов. 
  
Заканчивая на этом обзор главнейших переименований, мы можем присовокупить, что им в настоящее время имеется специальный и почти<<225>> полный список; говорим "почти", потому что за совершенную его полноту нельзя ручаться, вследствие отдаленности по времени описываемых событий и особенно вследствие многократных смен форм правления во Франции в течение последнего столетнего периода. 
Перед революцией было также немало отдельных попыток переименования населенных пунктов, но они оставались тогда обыкновенно без результата. 
Поэт Грессэ, автор имевшей большой успех шутливой поэмы "Вэр-Вэр" (Vert-Vert), был героем довольно забавного эпизода, имеющего соотношение с данным вопросом. Воспользуемся им, чтобы закончить эту главу, сухость которой могла утомить читателя. 
В 1757 году Дамьен за покушение на особу Людовика XV был колесован живым. 
Тогда Грессэ, бывший уже давно в немилости при дворе, возымел мысль возвратить себе королевское расположение. 
Он написал к королю послание, вызванное, по его словам, всеобщим настроением, господствующим в городе Амьене, где он проживал: "Граждане этой местности, - по его словам, - помимо ужаса и горя, охватившего всю Францию, испытывают еще особые страдания, вследствие сходства названия их города с именем отвратительного злодея. С этих пор слово "Амьен" производит "тяжелое впечатление", - лицемерно взывал он, забывая вовсе о букве Д, которой начиналось имя преступника. В заключение он взывал к "милости" Людовика XV и молил переименовать их город в Луисвиль. По свойственной ему привычке он выразил эту просьбу в стихотворной форме. 
Поэт не только остался ни при чем, но был даже осмеян. Жители г. Амьена, несмотря на свой роялизм, вовсе не стремились напяливать на себя "королевскую ливрею" и изменять старое городское имя. Муниципалитет горячо протестовал и, как рассказывает биограф Грессэ, заявил, что если его проекту будет дан ход, то придется вычеркнуть и из календаря имя святого Дамиена (Демиана). 
Проситель не настаивал, и город Амьен остался при своем прежнем имени. 
  
ГЛАВА III 
ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ КАРТ И ШАХМАТ 
Падение монархического режима должно было, при тогдашнем настроении, необходимо повлечь за собою изменения даже в фигурах игральных карт, так как короли, дамы или королевы и валеты, казалось, слишком напоминали тот былой строй, который было необходимо искоренить до последней черты. 
Сообразно этому было решено заменить: королей - мудрецами, дам - добродетелями и валетов - героями. 
Четырьмя мудрецами стали: Люций Брут (пики), Жан Жак Руссо (трефы), Катон (бубны) и Солон (черви). 
Добродетелями оказались: Могущество (пики), Единение (трефы), Благоразумие (бубны) и Правосудие (черви). 
Героями: Муций Сцевола (пики), Деций Мус (трефы), Гораций (бубны) и Ганнибал (черви). 
Изображение этих исторических и аллегорических личностей было, якобы, произведением знаменитого живописца Давида; отчетливость композиции и искусная выдержанность стиля первых игральных карт революции дают основание доверять справедливости такого предположения. 
Юлий Брут держит щит, на котором начертаны слова: "Римская республика". У его ног, в круглом ящике, свернуты знаменитые книги Сивилл. 
На щите Катона изображено "Разрушение Карфагена"; Солон держит в руках "Афинские законы"; Руссо, являясь символом новейшего философского движения, смотрит на свой "Общественный договор". 
Атрибуты женщин, олицетворяющих добродетели, заимствованы главным образом из мифологии. 
Муций Сцевола изображен в тот момент, когда он добровольно сжигает на углях свою руку, которой он имел поразить врага отечества, Порсену. 
Гораций возвращается победителем с поля битвы после поражения Курьяциев, давшего Риму перевес над Альбой, а карфагенянин Ганнибал попирает ногой римского орла. 
Деций Мус умирает, обрекая себя в жертву подземным богам, чтобы, согласно преданию, обеспечить за отечеством победу. 
Первоначальная чистота этих типов вскоре, впрочем, утратилась, проходя через руки разных граверов и литографов, за которыми не имелось никакого надзора. 
  
В III году Республики гражданин Симон Вернандоа получает привилегию на изобретенные им новые игральные карты. 
Эти новые карты изображали: король червонный - гения войны; трефовый - гения мира; пиковый - гения искусства; бубновый - гения торговли, причем каждый был снабжен соответственными ему эмблемами. 
Дамы представляли: червонная - свободу совести; трефовая - свободу брака; пиковая - свободу печати; бубновая - свободу промыслов и профессий. 
Валеты: червонный - равенство обязанностей; трефовый - равенство прав; пиковый - равенство званий; бубновый - равенство рас. Благодаря этим преобразованиям способ игры совершенно изменился. Приходилось говорить в пикете вместо: четырнадцать тузов или дам - четырнадцать законов или свобод; вместо: квинты или терца от короля или валета - квинт или терц от гения или равенства. 
Что касается эмблем, украшавших отдельные фигуры, то они имели тоже особенный характер: равенство обязанностей обозначалось национальным гвардейцем; равенство прав - судьей, держащим в равновесии весы и попирающим ногою гидру ябедничества; равенство рас - негром, сидящим на тюке с кофе и попирающим ногой разбитые оковы,<<226>> и т. д. 
  
Была изобретена также новая игра "Французской революции",<<227>> сходная с древнегреческим "Гусем", которая представляла 63 клетки с особым на каждой изображением. 
Здесь можно было видеть: шествие свободы или взятие Бастилии, слияние трех сословий, свободную охоту, формирование Национальной гвардии. Вместо классического в "Гуське" моста, здесь стоял князь Ламбеск на подъемном тюльерийском мосту; затем шла отмена феодальных прав, десятины, бланковых указов (lettres de cachet), барщины, соляного налога, упразднение монашеских орденов, смерть Делонэ, Фулона и Бертье. Лабиринт превратился в Парижскую заставу Шатлэ. 
Эта таблица, изданная 14 июля 1790 г., изображает таким образом вкратце весь первый акт революционной драмы и является, как бы, повторительным курсом ее истории. На четырех углах ее помещены даже куплеты известной революционной песни "Ca ira", пока еще умеренные, почти скромные, не имеющие ничего общего с теми, которые пелись три года спустя.<<228>> 
"Благородная игра", т. е. биллиард, была лишена своего прозвания, точно "бывший" дворянин - своего титула. 
Что касается шахмат, то поднялся весьма серьезно вопрос о полном их воспрещении, как игры не гражданственной. 
"Может ли быть дозволено французам играть впредь в шахматы"? Такой вопрос пресерьезно в течение нескольких заседаний обсуждался на специальном митинге - сходке "добрых республиканцев" и, "как и следовало ожидать, - пишет современник, - был разрешен в совершенно отрицательном смысле". 
Но затем выступил, однако, другой вопрос: "Нельзя ли демократизировать эту единственную действительно изощряющую мозг игру? Нельзя ли, исключив из нее названия и формы, в вечной ненависти коим мы все клялись, сохранить лишь остроумные и образцовые комбинации, ей одной присущие и делающие ее столь привлекательной и незаменимой?" 
Эти слова принадлежат далеко не первому встречному, их произнес известный химик Гьютон-Морво, тот самый, который довольно курьезно совмещал в Дижоне должность товарища прокурора судебной палаты с обязанностями профессора химии и фармакологии. 
"Всему свету известно, - продолжает этот ученый, - что шахматная игра есть в сущности подобие войны. В этом еще нет, конечно, ничего, противного республиканским идеям, ибо очевидно, что всякий свободный народ должен всегда быть в готовности защищать свою свободу с оружием в руках. Если даже народ и не желает пользоваться вооруженной силой иначе, как лишь для законной самообороны, он все же не будет столь неосторожен, чтобы отказаться от содержания войск и от того, чтобы от времени до времени не собирать их для упражнений. Сколько бы этот сбор ни длился и какие бы размеры он ни принял, его цель не будет достигнута, если он не образует из себя подобия лагеря. Этот лагерь придется немедленно разделить на две части, каждую из войск всех родов оружия, а эти части должны будут стать под различные знамена, поочередно представляя из себя то нападающую, то обороняющуюся стороны". 
По системе Гьютона это будет, так сказать, игра в "малую войну", так как слово "шахматы" должно быть обязательно предано забвению, ибо корень его слишком неблагозвучен по своему царственному происхождению (шах персидский). Главным персонажем игры должно стать знамя, ходы которого будут одинаковы с ходами былых королей. Фигура, "столь нелепо называемая королевой или ферзью", превратится в адъютанта, причем генерал будет не на шахматной доске, а в голове у игрока. 
Туры (башни) станут пушками и таким образом исчезнет несообразность их прежнего названия с их подвижностью; рыцари (кони) спустятся до