ческих моделей оказалось связано  с  осознанием
изменчивости языка во времени, с привлечением идей Гердера и  Гумбольдта,  с
попытками, особенно в рамках  компаративной  грамматики,  установить  законы
исторических  изменений  и  переходов,  при  которых  одни  языковые   формы
последовательно превращаются в другие. Так, Ф. И. Буслаев писал:
   Речь, теперь нами  употребляемая,  есть  плод  тысячелетнего  движения  и
множества переворотов Определить ее не иначе можно, как путем  генетическим;
отсюда необходимость исторического исследования24.
   Но движение в языке  связано  не  только  с  его  историей.  Значительным
достижением лингвистики явилась  поэтому  попытка  осмыслить  принципиальные
различия в формах движения, наблюдаемых в эволюции языка, с одной стороны, и
в его функционировании  на  каждом  отдельном  срезе  его  существования,  с
другой. Постановка вопроса о соотношении статики и динамики в истории  языка
и в его современном состоянии принадлежит, в частности,  И.  А.  Бодуэну  де
Куртенэ:
   В языке, как и вообще в природе, все живет, все движется, все изменяется.
Спокойствие, остановка, застой  -  явление  кажущееся,  это  частный  случай
движения при условии минимальных изменений25.
   Бодуэном была выдвинута триада таких категорий, как "статика - динамика -
история". Исследование  динамического  начала  связывается  им  с  изучением
причин  изменений,  с  анализом  условий  изменчивости,  т.е.  с  каузальным
аспектом  проблемы.  Истории  принадлежит  область  констатации  наступивших
изменений, динамика  связана  с  причинным  аспектом  изменений,  а  статика
фиксирует то, что засвидетельствовано в настоящее время.
   Язык может выполнять свое назначение  в  обществе,  т.е.  быть  средством
общения,  лишь  благодаря  тому,  что   он   характеризуется   относительной
устойчивостью и вместе с  тем  относительной  подвижностью  во  времени.  Он
устойчив и в основными своих чертах остается тем же самым  по  крайней  мере
для представителей нескольких  ближайших  поколений:  иначе  преемственность
поколений была бы нарушена. Но, с другой стороны, он подвижен и  с  течением
времени  подвержен  тем  или  иным  изменениям:  иначе  он  отставал  бы  от
потребностей развивающегося общества и не мог бы в  полной  мере  обеспечить
удовлетворение этих потребностей.
   У Ф. де Соссюра противопоставление статики и динамики более категорично и
отождествляется с противопоставлением синхронии  и  диахронии.  "Синхронично
все, что относится к  статическому  аспекту  нашей  науки,  -  писал  он,  -
диахронично все, что касается эволюции"26. Динамика обнаруживается,  по  его
мнению, только в истории языка, синхрония же  тождественна  статике.  Именно
это приписывание языку в  синхронии  признаков  постоянства,  неподвижности,
неизменности, устойчивости и т. п. расценивалось Блумфилдом в  его  рецензии
на "Курс общей лингвистики" как величайшее достоинство  книги;  впоследствии
вся дескриптивная лингвистика  ориентировалась  в  своих  моделях  на  такую
"неподвижную", или жесткую (rigid) систему.
   В своем учении о синхронии и диахронии Соссюр исходил из положения о том,
что  в  каждый   данный   момент   речевая   деятельность   предполагает   и
установившуюся систему языка, и ее эволюцию; таким образом, в каждый  данный
момент язык есть и  живая  деятельность  и  продукт  прежнего  развития  его
системы. Отсюда следует, что  в  языке  могут  быть  выделены  два  аспекта:
горизонтальный,  раскрывающий  отношения  между  сосуществующими   в   языке
явлениями, и вертикальный, обнаруживающий отношения между тем, что мы  имеем
на предыдущей и последующей стадии развития языка. Первый  -  горизонтальный
(ось одновременности) - рассматривается синхронной  лингвистикой,  второй  -
вертикальный   (ось   последовательности)   -   относится   к    лингвистике
диахронической. Необходимость разграничения  синхронного  и  диахронического
аспектов при изучении языка обосновывалась Соссюром  тем,  что  в  противном
случае исследователь не сможет охватить язык в целом,  как  сложную  систему
взаимосвязанных и взаимодействующих элементов. Это при совмещении различными
точек  зрения,  по  мнению  Соссюра,  так  же  невозможно,  как  невозможно,
например, "рисуя панораму Альп, фиксировать  ее  одновременно  с  нескольких
вершин Юрских гор"27.
   Четко разграничивая и противопоставляя друг другу два указанных  аспекта,
Соссюр вместе с тем отдавал явное предпочтение синхронному аспекту. На  этот
счет им выдвигались два аргумента:
   1) "синхронический аспект превалирует над  диахроническим,  так  как  для
говорящих только он - подлинная и единственная реальность";
   2)  "это  же  верно  и  для  лингвиста:  если  он  примет  диахроническую
перспективу, то увидит отнюдь не  язык,  а  только  ряд  видоизменяющих  его
событий"28.
   Аргумент 1) не вызывает  возражения.  Действительно,  чтобы  пользоваться
языком в повседневной практике, не обязательно  знать,  как  складывались  и
изменялись в ходе исторического развития составляющие его элементы.
   Что же касается аргумента 2),  то  в  этом  отношении  с  Соссюром  можно
согласиться, вероятно, только в том, что  диахронический  срез,  проведенный
через  несколько  синхронных   состояний   языка   в   каком-либо   локально
ограниченном участке  его  системы,  позволит  увидеть  только  ряд  частных
видоизменений, роль и место которых в системе языка остаются неясными. Такой
подход  противоречил  бы  пониманию  сущности  развития  как   закономерного
процесса, преобразующего не только элементы, но и  связи  элементов  друг  с
другом и в той или иной степени всю систему, в состав  которой  они  входят.
Само  разграничение  синхронического  и  диахронического  аспектов  научного
изучения языка необходимо и оправдано только в качестве разумной абстракции:
языковая система всегда существует во времени и постоянно  в  той  или  иной
степени видоизменяется. Поэтому когда мы избираем, в  частности,  синхронный
подход к языку, то тем самым сознательно ограничиваем поле нашего зрения,  в
котором оказывается лишь "моментальный снимок" языка, т.е.  его  абстрактная
модель, представляющая интересующий  нас  объект  в  идеализированном  виде,
поскольку,  в   отличие   от   других   возможных   аспектов   анализа,   он
рассматривается как бы в неподвижном  состоянии,  Соответствующая  модель  и
является предметом синхронической  лингвистики,  которую  интересует  прежде
всего то, как строится и функционирует язык в данный момент его истории.
   При  этом  синхронная  лингвистика  дает  также   и   ретроспективную   и
перспективную оценку тем или иным явлениям, наблюдаемым в  данном  состоянии
языка. Однако же историзм заключается не в том, чтобы  ответить  на  вопрос,
что  из  чего  произошло,  а  в  том,  чтобы  определить  "жизнеспособность"
отдельных элементов языка в их  соотношении  с  другими  его  элементами,  в
зависимости от их места и значения в составе данной языковой  системы,  т.е.
показать  "динамику  в  статике".  Поэтому,  в  частности,  сама  постановка
проблемы подобных дихотомий в языке вызвала к  жизни  дискуссии  о  сущности
этих противопоставлений и возможности их истолкования в  терминах  оппозиции
понятий  социального  и   индивидуального,   виртуального   и   актуального,
абстрактного и конкретного, кода  и  сообщения,  порождающего  устройства  и
самого порождения.
   Таким  образом,  формирование  процессуальных   представлений   о   языке
оказывается  связано  с  разграничением  подвижности  языка  в  синхронии  и
изменчивости в диахронии, с признанием различия форм динамики  в  истории  и
реальном функционировании языка. Соответственно тому, какой из  динамических
аспектов языка мы хотим описать -  исторический  или  функциональный,  можно
говорить  о  динамических  моделях  синхронного  состояния  языка,  с  одной
стороны, и динамических моделях  его  диахронических  состояний,  с  другой.
Описанию языкового прошлого служит  диахроническая  реконструкция,  описанию
его настоящего - реконструкция процессов, имеющих место в  современности,  в
актах живой речи. Синхронная реконструкция таких актов может  выступать  как
своеобразный  методический  прием,  позволяющий   восстановить   особенности
непосредственно ненаблюдаемого процесса.  При  синхронной  реконструкции  мы
представляем конкретную форму в виде конечного продукта  определенного  акта
деривации29,  т.е.  описываем  ее  как  результат  применения   определенной
операции/операций  к  источнику  деривации  и  постулируя,  что  и  источник
деривации  (база  деривации,  или  его  основа),   и   результат   деривации
сосуществуют одновременно. В общей формуле лингвистического изменения А R  Б
при   диахронической   реконструкции   сущностям   А   и   Б   приписывается
разновременность  существования,  при  синхронной  -  одновременность.   При
диахронической  реконструкции  это  делает  исходную  форму  более   ранней,
итоговую - более поздней; при синхронной реконструкции ни одна из этих  форм
не  обладает  генетическим  приоритетом,  обе  они  выстраиваются  на  одной
временной плоскости. Сопоставляемые  формы  считаются  при  этом  связанными
отношениями синхронной производности или выводимости одна из другой.
   Противопоставление диахронической и синхронической реконструкции языковых
единиц и соответственно их прошлого или  же  их  настоящего  в  динамическом
аспекте основано в сущности на  признании  разных  форм  движения  в  языке.
Такими  разными  формами  являются  для  нас  процессы  эволюции  языка  как
исторического развития языка во времени и пространстве, с одной  стороны,  и
процессы речевой деятельности, протекающие именно как  сложная  совокупность
говорения и слушания, с другой. Можно выделить также и  другие  динамические
аспекты функционирования языка (конкуренция форм, их варьирование и т.  п.),
которые наблюдаются на ограниченном этапе развития языка, данном говорящему.
   Итак, возможность описания данных языка в статических или же динамических
терминах и шире -  в  рамках  статических  или  же  динамических  моделей  -
заложена в самой двойственной  природе  языка,  всегда  сочетающего  в  себе
динамическое начало со статическим, всегда обладающего чертами подвижности и
устойчивости   одновременно   и   всегда    характеризующегося    в    своем
функционировании как определенными единицами и отношениями между ними, так и
определенными  процессами,  связывающими   эти   единицы.   В   этой   связи
динамическое представление фактов языка  может  быть  весьма  целесообразным
там, где исследователь пытается эксплицировать  пути  формирования  языковых
единиц и проникнуть в механизм  речевых  актов.  Во  всяком  случае,  именно
динамическое представление языковых данных  позволяет  получить  необходимые
сведения о формах движения языка и о тех процессах, которые лежат  в  основе
речевой деятельности человека.
 
 
   1.3 ЯЗЫКОВОЙ ЗНАК В РАЗЛИЧНЫХ ВИДАХ ТЕОРИЙ
   1.3.1 НАИБОЛЕЕ ОБЩИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ЗНАКА
   Прежде всего о знаке можно сказать то, что это  -  вещь,  указывающая  на
нечто вне себя; акт семиозиса может быть рассмотрен как состоящий в том, что
некая сущность становится способной представлять нечто  за  пределами  самой
этой сущности. Черная кошка, перебегающая дорогу, представляет не ее саму, а
опасность или неприятности. Точно так же звуковая последовательность аrbor в
системе латинского языка  существенна  тем,  что  вызывает  представление  о
дереве, а не тем, что определенным образом организует чередование звуков.
   Итак, знак есть вещь, бытие  которой  осуществляется  посредством  другой
вещи и не может осуществляться иначе. Знак не существует как  таковой,  если
он  ничего  не  означает.  Поэтому  внутренняя  трансценденция  как  условие
собственного бытия  есть  сущностное  свойство  знака.  Но  знак  не  просто
указывает на вещь вне себя: он указывает на способ, которым  существует  эта
вещь в нашем языковом сознании. Знак сообщает нечто об этой вещи, т.е.  дает
ее описание, состоящее в указании места этой внешней по  отношению  к  знаку
веши в нашем языковом сознании - места, которое, далее, может пониматься как
отношение к бытию.
   Каким образом эта вещь может существовать сама по  себе,  каким  способом
референт может трансцендировать и знак, и сознание - уже  следующий  вопрос,
выходящий за рамки рассмотрения  собственно  знака  в  его  непосредственной
сущности,  но  в  любом  случае  у  нас  нет  иного  способа   заключать   о
трансцендентных сознанию вещах  иначе,  чем  с  помощью  знаковых  систем  -
единственной отправной точки всякого знания об этих вещах,  "first  base  of
knowledge" (Н. Гудмен). В этом отношении вопрос о  значении  знака  является
вопросом о том, какое концептуальное или когнитивное  образование  подведено
под знак, какой квант информации выделен знаком из общего потока сведений  о
мире, какой концепт связан знаком.
   Поэтому   значение   может   определяться   в   терминах    семантических
разграничений и отождествлений, принадлежащих непосредственно самой  системе
языка. Знак - не только то, что представляет нечто иное, а не самое себя, но
еще и  связь  между  этими  двумя.  Подобная  установка  отличается  как  от
реификации, стремящейся выявить  значение  знака  объективным  путем,  через
указание  на  обозначенный  объект,  так  и  от  формализации,   стремящейся
определить значение знака через его  формальное  положение  в  семиотической
системе.  Вместе  с  тем  скептическая   оценка   возможности   остенсивного
определения,   идущая   от    "Философских    исследований"    Витгенштейна,
представляется оправданной лишь для единичных актов референции.  В  условиях
же повторного опыта, постоянного уточнения при соотнесении  обозначаемого  и
его имени,  в  практической  деятельности  с  объектом  и  т.п.  остенсивные
указания способны путем исключения  одних  смыслов  и  подчеркивания  других
выявить значение имени с достаточной степенью определенности.  Необходимость
дать значению внутрисистемное истолкование  касается  поэтому  не  отрицания
самого референтного аспекта значения,  а  невозможности  ограничиться  одним
этим аспектом.
   Чтобы понять знак, нужно его интерпретировать. Интерпретация знака -  это
операция, достигаемая при замене исходного знака другим знаком или  -  более
обычно  -  набором  знаков.  Значение  любого  знака,  в  частности   слова,
неопределимо без обращения к вербальному коду. К тому же никакие  отсылки  к
объектам не могут объяснить феномен значения, хотя и могут помочь установить
отдельное значение имени. Кардинальное свойство знака - передавать  значение
- может быть сведено  к  понятию  интерпретируемости  или  же  переводимости
знака,  т.е.  к  возможности  представить  его  содержание  другими,   более
эксплицитными, развернутыми знаками. Так, К. Бриттон  указывал  на  то,  что
значение знака Х складывается из всех тех  знаков  того  же  языка,  которые
взаимозаменимы с  Х  по  правилу,  причем  последнее  замечание  вводится  в
аналитическое определение значения знака, так как в языке существуют  слова,
у которых нет референта, но которые, подобно словам нет, некий или  немного,
могут быть заменены другими знаками30.
   Для определения значения  знака  ему  следует  поставить  в  соответствие
эквивалентное ему выражение, а это достижимо тремя разными способами:
   1) используя другой знак того же кода, т.е. синоним;
   2) используя другие знаки того же кода, т.е. парафраз или же
   3) используя знаки другого семиотического кода, т.е. прибегая к  переводу
или метаописанию.
   Таким образом, способ установить значение знака может рассматриваться как
обнаружение для  него  равнозначных  преобразований.  Центральной  проблемой
семантики становится тогда установление семантической  эквивалентности  двух
языковых  выражений,   обнаружение   их   равнозначности,   лингвистического
тождества и нетождества, а исследования этого рода можно считать  вкладом  в
решение проблемы исчисления интерпретационных возможностей знака.
   Возможный  путь  к   решению   проблемы   семантической   эквивалентности
усматривается, например, в разделении планов выражения и содержания, а далее
- в разделении плана содержания на  референциальную,  или  экстенсиональную,
сферу и понятийную, сигнификативную, или интенсиональную. С  помощью  такого
разделения можно прийти к разрешению вопроса об  эквивалентности  нескольких
предложений,  которая  оказывается  в  одних  случаях  эквивалентностью   по
денотату - это то, что устанавливается посредством парафраза, а в  других  -
эквивалентностью  по   сигнификату   -   это   устанавливается   посредством
трансформаций31. Таким  образом,  специализированные  метаязыковые  операции
позволяют обнаружить разные аспекты значения, а полисемия может трактоваться
как способность знака  быть  интерпретированным  несколькими  аналитическими
дескрипциями, не сводимыми друг к другу. Чем более развернут знак, чем более
эксплицитным он является, т.е. чем объемнее его дефиниция, тем большую  роль
играет он в коммуникации в том отношении, что снимает многозначность знака.
   Итак, природа знака в не меньшей степени определяется его принадлежностью
к семиотической системе и взаимодействием ее компонентов,  нежели  связью  с
обозначаемой вещью, вне зависимости от факта и способа  ее  существования  в
нашем языковом сознании и/или вне него. Поэтому вопрос о  природе  языкового
знака может быть рассмотрен как переформулировка вопроса  о  том,  чтo  есть
язык - лейбницианско-соссюрианское ?????, согласно  которому  индивидуальные
речевые акты являются окказиональными  проявлениями  устойчивой  нормы,  или
гумбольдтовская  ????????,   где   язык   является   созидающим   процессом,
осуществляющимся в ходе порождения текста. Вместе  с  тем  само  определение
языка как семиотической системы связывает исследование главных свойств языка
с той или иной интерпретацией знака, поэтому  некоторые  исследователи  идут
дальше, заявляя, что "вопрос о природе языковых знаков  является...  основой
дальнейшего вопроса о природе самого языка"32.
   В различных теориях языка понятие знака трактуется нетождественно, и даже
исходные определения знака различаются уже потому,  что  знак  анализируется
как односторонняя, двухсторонняя, трех-, четырех-, пятисторонняя и еще более
сложная сущность. И хотя истолкование знака менялось не только  потому,  что
ему приписывали  разное  количество  "сторон",  усложнение  знаковой  теории
особенно очевидно при  сравнении  схемы  "означаемое  -  означающее"  Ф.  де
Соссюра с трехчленными построениями  и  схематическими  представлениями  еще
более сложного характера.
   В соответствии с этим существующие подходы к определению  понятия  "знак"
могут быть разделены в зависимости от их отношения  к  трактовке  языка  как
статической или динамической знаковой системы.
   i)  Если  знак  рассматривается  как  элемент  статической  семиотической
системы, то его определяют в целом  как  двуединую  сущность,  имеющую  план
выражения (означающее) и план  содержания  (означаемое).  Означающее  -  это
чувственно  воспринимаемый  объект,  который  символически  представляет   и
условно отсылает к обозначаемому им предмету (явлению, свойству, отношению).
Такой подход связывается с различными, иногда весьма далеко отстоящими  друг
от друга вариантами платонистской точки зрения или же традиции Аристотеля  -
Локка, и, несмотря на свой, вероятно, предельно общий характер, оказался все
же достаточно продуктивным для построения  дифференцированных  семиотических
моделей33.
   ii) Знак может быть рассмотрен также и как элемент динамической системы -
процесса передачи информации. В этом случае в языковом знаке  обнаруживаются
три плана: план выражения  и  план  содержания,  соотношение  которых  может
определяться так же, как в предыдущем случае,  а  также