ах и  письмах  постоянно  возвращался  к  теме
невыносимости "глупой роскоши" среди "голодных,  полуголых людей, живущих во
вшах и в курных избах" (57,  2,  150,  171-172;  58,  44, 54; 82, No 17). Но
рядом  с  этой темой возникала и другая:  ощущение нарастающего озлобления в
народе: "Вчера проехал мимо бьющих камень, точно сквозь строй прогнали" (58,
37).  По  поводу  письма крестьянской девушки,  посланного в редакцию газеты
"Русское слово" (но не напечатанного), Толстой писал, что оно "ясно выражает
то  совершившуюся  в  крестьянском  рабочем  населении  за  последнее  время
перемену,  заключающуюся в живом сознании несправедливости своего положения"
(81,  No 336,  262).  "Здесь мужики говорят: на небе царство господнее, а на
земле царство господское",  - писал Толстой Черткову из  соседнего  с  Ясной
Поляной имения Кочеты (89, No 909, 209).

  (* Krasnov V. Wrestling with Lev Tolstoi. War, Peace, and Revolution in A.
Solzhenicyn's New August Chetyrnadsatogo // Slavic Review.  1986. V.45, N 4.
P. 211. *)

  Нет, Толстой все-таки был зеркалом России накануне революции.  А пенять на
зеркало, как известно, бесполезно.


        "Короленко и Горький"

  Два писателя,  связанные  с  Толстым  в  последние  годы его жизни,  стали
свидетелями революции  -  Владимир  Короленко  и  Максим  Горький.  Оба  они
страстно желали ее, и оба были обеспокоены ходом последующих событий.
  Короленко, как и Толстой,  предвидел неизбежность революции еще в 1909 г.,
когда писал "Бытовое явление":  "Кто поручится,  что вал не подымется опять,
так же неожиданно и еще более грозно?  Нужно ли,  чтобы в  своем  возвратном
течении  он  принес  и  швырнул  среди стихийного грохота эти тысячи трупов,
задавленных в период "успокоения"?" (*) Сразу же после  революции  Короленко
вынужден  был обратиться к насущным вопросам,  которые встали перед страной.
Первым из них  был  вопрос  о  войне.  Как  и  толстовцы,  Короленко  считал
"безумную  свалку  народов,  озарившую  кровавым  пожаром  европейский мир и
грозящую перекинуться  в  другие  части  света,  великим  преступлением,  от
ответственности  за  которое  не  свободно  ни  одно правительство,  ни одно
государство".  Он заявлял,  что "не пожалел бы отдать остаток жизни тем, кто
мог  бы  с  каким-нибудь вероятием противопоставить этому безумию деятельную
идею человеческого братства".  До революции,  напоминал  Короленко,  он  "не
написал  еще  ни  одного слова" в пользу войны.  Но сейчас,  когда произошла
революция и "родина в опасности" (так и называлась его статья,  написанная в
марте  1917  г.),  его  позиция  изменилась.  Призыв  к защите родины должен
звучать "и от нас,  писателей...  кто всегда будил благородную мечту  о  том
времени, "когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся". Если бы
теперь немецкое знамя развернулось над нашей землей,  то всюду рядом  с  ним
развернулось    бы   мрачное   знамя   реставрации,   знамя   восстановления
деспотического строя.  Нами стал бы повелевать не только Николай Романов, но
через  него и Вильгельм Гогенцоллерн".  Может быть,  "близок день,  когда на
великое совещание мира явятся в семью народов делегаты России... У свободной
России  есть,  что  сказать  на  великом  совещании народов,  которое должно
положить основы прочного мира"  (**)  Такая  оборонческая  позиция  отличала
Короленко  от  толстовцев,  сторонников  отказа от всяких военных действий -
Короленко  писал  об  этом  отличии  толстовцу  Н.  И.  Журину  (***).  Опыт
гражданской  войны  побудил  Короленко  усомниться  в  еще  одном  принципе,
связывавшем его с Толстым,  - в полном отрицании смертной  казни.  "Третьего
дня опять вырезали семью:  еврея, его жену и дочь. При этом принесли с собой
водку и,  зарезав еврея,  кутили и насиловали жену и дочь,  которых зарезали
после изнасилования"", - записал он в дневнике в 1919 г. "...Против смертной
казни таких зверей - даже я не возражаю..." (****)

  (* Короленко В. Г. Собр. соч.: В 10 т. М., 1955. Т. 9. С. 526-527. *)

  (** Статья в "Русских ведомостях" от 14 марта 1917 г.,  No 59. Цит. по: В.
Г. Короленко в годы революции и гражданской войны. 1917-1921. Биографическая
хроника / Сост.  П.  Г.  Негретов.  Chalidze Publications,  1985.  С.  19-24
(далее: Негретов). **)

  (*** Короленко В.  Г. Собр. соч. Т. 10. С. 559. Короленко ссылался на свой
рассказ "Сказание о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иуды" (Собр. соч. Т. 2),
где  он  показывал,  что "любовь к справедливости приветствует сопротивление
явному насилию". ***)

  (**** Негретов. С. 168-169. ****)

  Все годы начиная с 1917 и до своей смерти в 1921  г.  Короленко  провел  в
Полтаве,  где  он  пережил  смену  множества властей.  После Октября Полтаву
занимали  большевики,  немцы  с  Радой  и  Скоропадским,  петлюровцы,  снова
большевики,  деникинцы  и окончательно - большевики.  Какова же была позиция
Короленко?  Свои  взгляды  он  выражал  в  дневниках  и  газетных   статьях,
печатавшихся вопреки противодействию цензур различных властей, в переписке с
Горьким  и  другими  корреспондентами   и   особенно   в   шести   посланиях
Луначарскому, написанных в 1920 г. по особой просьбе последнего (инициатором
этой переписки был,  по-видимому,  Ленин). Письма эти остались без ответа, и
Короленко решил их опубликовать за границей (они были изданы в Париже в 1922
г.). В России эти письма были напечатаны почти семьдесят лет спустя - в 1988
г. (*)

  (* Негретов.  С.  384-433;  ср.:  Новый мир.  1988. No 10. С. 198-218. Ср.
также  воспоминания  В.  Д.  Бонч-Бруевича  в  кн.:  В.   Г.   Короленко   в
воспоминаниях современников. М., 1962. С. 507-508. *)

  Замечательной особенностью всех выступлений Короленко в 1917-1921 гг.  был
их трезвый,  глубоко рационалистический характер. Совершенной неправдой было
утверждение Луначарского,  много раз потом повторявшееся в разных вариациях:
"Короленко  с  его  мягким  сердцем   растерялся   перед   "беспорядком"   и
исключительностью  и  жестокостью  революции"  (*).  Короленко  нисколько не
растерялся.  "Я  не  социал-демократ  и  не  социалист-революционер.   Я   -
беспартийный  писатель,  мечтающий  о  праве  и  свободе  для  всех  граждан
отечества,  партизан права и свободы - с  общесоциалистическим  направлением
мыслей - писал он летом 1918 г., когда большевики занялись уничтожением всей
свободной печати. "Не повторяйте же страшных ошибок прошлого, признайте, что
в  нем  было  много  страшной неправды,  а в революции не одни ошибки,  но и
подавлявшаяся правда". Короленко отмечал, что "большевики недаром преследуют
теперь  главным образом социалистов.  С чьей стороны слышали мы самые смелые
протесты против большевистских безобразий на местах?"  (**)  Даже  борьба  с
белыми   не   смягчила   этой  враждебности  большевиков  к  демократическим
социалистам.  В 1921 г.,  после окончания гражданской войны,  был  арестован
"чрезвычайкой"   и   погиб,   заболев  в  тюрьме,  зять  и  друг  Короленко,
социал-демократ  Ляхович.  Короленко  писал  о  необходимости  для   русских
революционных масс "многому учиться у тех,  которых они объявили презренными
соглашателями  и  изменниками,  как  германские  вожди   социализма,   вроде
Каутского" (***).  Не будучи марксистом,  Короленко в письмах к Луначарскому
убедительно доказывал,  что политика большевиков  противоречит  взглядам  их
собственных учителей: "Вы, Анатолий Васильевич, конечно, отлично еще помните
то время,  когда вы, марксисты, вели ожесточенную полемику с народниками. Вы
доказывали,  что  России  необходимо  и  благодетельно  пройти через "стадию
капитализма"... Капиталистический класс вам тогда преставлялся классом, худо
ли,  хорошо  ли  организующим  производство...  Почему  же иностранное слово
"буржуа"  -  целое,  огромное  и  сложное  понятие,  с  вашей  легкой   руки
превратилось  для  нашего  темного  народа,  до  тех пор его не знавшего,  в
упрощенное  представление  о  буржуе,  исключительно  тунеядце,  грубияне?..
Тактически  вам  выгодно  было  раздуть  народную  ненависть к капитализму и
натравить народные массы на русский капитализм,  как направляют боевой отряд
на  крепость...  Крепость  вами  взята и отдана на поток и разграбление.  Вы
забыли  только,  "что   эта   крепость   -   народное   достояние,   добытое
"благодетельным   процессом",   что   в  этом  аппарате,  созданном  русским
капитализмом,  есть  многое,  подлежащее   усовершенствованию,   дальнейшему
развитию,  а  не уничтожению..." Он ссылался на Энгельса,  говорившего,  что
капитал в Америке "отлично исполняет  свою  роль"  и  "роль  его  далеко  не
закончена",  и  на западных социалистов,  понимающих,  что "такие вещи,  как
свобода мысли,  собраний, слова и печати", - "необходимое орудие дальнейшего
будущего...  Только  мы,  никогда  не  знавшие  этих свобод и не научившиеся
пользоваться  ими   совместно   с   народом,   объявляем   их   "буржуазными
предрассудками"...  Это  огромная  наша  ошибка,  еще и еще раз напоминающая
славянофильский  миф  о  нашем  "народе-богоносце"  и  еще  более   -   нашу
национальную  сказку  об  Иванушке,  который без науки все науки превзошел и
которому все удается без труда по щучьему велению" (****).

  (* Негретов. С. 129. *)

  (** Там же. С. 112-113. **)

  (*** Там же. С. 340. ***)

  (**** Там же. С. 392, 401-402, 405-406. ****)

  "Вы победили добровольцев,  победили Юденича,  Колчака, поляков, вероятно,
победите  и  Врангеля",  -  писал  Короленко Луначарскому в сентябре 1920 г.
"Одним словом,  на  всех  фронтах  вы  являетесь  победителями,  не  замечая
внутреннего  недуга,  делающего вас бессильными перед фронтом природы...  Вы
видите из этого, что я не жду ни вмешательства Антанты, ни победы генералов.
Россия  стоит  в  раздумье перед двумя утопиями:  утопией прошлого и утопией
будущего, выбирая, в какую утопию ей ринуться" (*).

  (* Там же. С. 430-431. *)

  Еще в марте 1919 г.,  до успехов Деникина,  Короленко пришел к заключению,
что  "большевизм  такая  болезнь,  которую  приходится пережить органически.
Никакие лекарства,  а тем более хирургические операции помочь тут не  могут.
Лозунг  для  масс  очень заманчивый..." (*) Его жена,  приехавшая из Одессы,
рассказывала "о безобразиях, которые происходили в Одессе при добровольцах и
союзниках...   Тут  собрались  реакционеры  со  всей  России...  Происходили
расстрелы (это,  кажется,  всюду  одинаково),  происходили  оргии  наряду  с
нуждой, вообще Одесса дала зрелище изнанки капитализма, для многих неглубоко
думающих людей составляющей всю его сущность".  В  июле  1919  г.  деникинцы
заняли  Полтаву.  Короленко,  недавно  еще обличавший большевистский террор,
убедился, что деникинцы не лучше: "Эти дни прошли в сплошном грабеже. Казаки
всюду действовали так,  как будто город отдан им на разграбление... Начались
подлые бессудные расстрелы... Мальчишки указывают грабителям жилища евреев и
сами тащат,  что попало. В покупке награбленного участвуют "порядочно одетые
люди"". В письме Луначарскому Короленко вспоминал о том, как белые "вытащили
из  общей ямы 16 трупов" людей,  расстрелянных ЧК,  "и положили их на показ.
Впечатление было ужасное,  но - к тому времени они уже расстреляли без  суда
несколько человек, и я спрашивал у их приверженцев: думают ли они, что трупы
расстрелянных ими,  извлеченные из ям,  имели бы более привлекательный вид?"
Короленко   послал  статью   в  возобновившуюся  изданием  кадетскую  газету
"Полтавский день",  "в которой говорил о событиях,  грабежах и  т.  д.".  Но
редакция  даже не пыталась представить,  эту статью в цензуру.  "С кадетами,
по-видимому,  каши не сваришь",  - записал он в дневнике.  В январе 1920  г.
деникинцы  в  панике бежали из Полтавы.  Короленко писал:  "Добровольцы вели
себя гораздо  хуже  большевиков  и  отметили  свое  господство,  а  особенно
отступление,  сплошной  резней  еврейского населения...  которое должно было
покрыть  деникинцев  позором  в  глазах  их  европейских   благожелателей...
Впечатление  такое,  что  добровольчество не только разбито физически,  но и
убито нравственно".  "Деникинцев я уже видел",  - писал он в декабре 1920 г.
Горнфельду. "Не думаю, что врангелевцы много от них отличаются..." (**)

  (* Там же. С. 158. *)

  (** Там же. С. 172, 200, 203, 207, 222, 228, 282, 387. **)

  "Прежний строй  пал  безвозвратно.  Новому придется еще выкарабкиваться из
своих ошибок,  порой - безумия и преступлений,  но старое погибло",  - писал
Короленко в конце 1920 г.  А в 1921 г.  он приходит к заключению: "...всякий
народ заслуживает то правительство,  какое  имеет:  русский  народ  заслужил
своим   излишним  долготерпением  большевиков.  Они  довели  народ  на  край
пропасти.  Но мы видели и деникинцев и  Врангеля.  Они  слишком  тяготели  к
помещикам  и  к царизму.  А это еще хуже.  Это значило бы ввергнуть страну в
маразм..." (*) Подводя итоги революции и гражданской войны, Короленко писал:
"...я не раскаиваюсь ни в чем,  как это теперь встречаешь среди людей нашего
возраста:  дескать,  стремились к одному,  а что вышло. Стремились к тому, к
чему нельзя было не стремиться в наших условиях.  А вышло то,  к чему привел
"исторический  ход  вещей"..."  (**)  Этот  "исторический   ход   вещей"   в
значительной  степени  совпадает  с  толстовским  взглядом на историю как на
"роевой"  процесс,  зависящий  от  "совпадения  многих   произволов   людей,
участвующих  в  этих  событиях"  и  не  управляемый волевым актом отдельного
человека.  Но,  так же как и Толстого,  это убеждение  отнюдь  не  приводило
Короленко  к  какому-либо  "пассивизму".  В  своем личном поведении писатель
руководствовался прежде всего нравственными  принципами:  именно  о  "работе
совести  в  человеческих  душах" писал он в статье,  посвященной десятилетию
смерти Толстого (***).  Последние годы жизни Короленко,  с 1918 по 1921 год,
были   годами   его  непрерывной,  мучительной,  иногда  смертельно  опасной
деятельности  -  деятельности  по  спасению  людей,  попавших  в   мясорубку
гражданской войны.

  (* Там же. С. 301, 357. *)

  (** Короленко В.  Г.  Собр. соч. Т. 10. С. 578-579. Ср.: Негретов. С. 263.
**)

  (*** Цит. по: Негретов. С. 291. ***)

  Деятельность эта,  отражавшаяся в его дневниках и письмах почти ежедневно,
диктовалась  ощущением  личного долга перед каждым,  кому грозила смерть.  В
январе 1919 г.  Короленко ходил в петлюровскую контрразведку, помещавшуюся в
Grand Hotel'e, ходатайствовать за трех арестованных - женщину, крестьянина и
студента.  Узнав,  что женщине и крестьянину смерть не  угрожает,  Короленко
решил  уйти домой:  "Я чувствовал себя очень плохо.  Задыхался от волнения и
как-то потерял энергию".  Но тут он вспомнил,  что студента он не  спас:  "Я
почувствовал,  что я уже огрубел и так легко примирился с предстоящей, может
быть,  казнью неведомого человека...  Я решил тотчас же пойти опять в  Grand
Hotel...  Я  стал  говорить...,  что  озверение,  растущее  с  обеих сторон,
необходимо прекратить...  Пришел домой совершенно  разбитый..."  (*)  "...Ты
знаешь,  что  при  петлюровцах еще мне пришлось...  хлопотать,  чтобы они не
очень увлекались расстрелами, и даже спасти нескольких человек, обвиняемых в
большевизме.  Теперь  приходится  действовать  в  другую  сторону",  - писал
Короленко жене в марте 1918  г.,  после  победы  большевиков  над  Петлюрой.
"Много дел в чрезвычайке.  И плодят еще больше..." С марта по июль 1919 г. в
дневниках Короленко - сплошные записи о походах в ЧК и Исполком  для  хлопот
за арестованных (**).

  (* Там же. С. 148-150. *)

  (** Там же. С. 157, 164-167, 180-185, 189, 193-195. **)

  В июле  1919  г.  большевики  оставили  Полтаву.  "Теперь нам же предстоит
задача - охранять семьи большевиков от деникинских эксцессов",  - записал  в
дневнике  Короленко.  Сразу  же после прихода деникинцев Короленко вместе со
своим зятем Ляховичем отправился в контрразведку. Там их встретили "с шумной
приветливостью"   -  ведь  именно  они  спасли  при  большевиках  нескольких
офицеров.  Но вскоре Короленко пришлось снова хлопотать  -  на  этот  раз  о
бывших офицерах,  приговоренных белыми к расстрелу за то,  что они служили в
Красной армии.  В январе 1920 г.  пришли большевики,  и  ходатайствовать  за
осужденных  пришлось  перед  советскими  властями.  В одном случае Короленко
обращался даже непосредственно к Луначарскому,  приехавшему в июне 1920 г. в
Полтаву  (после  этого приезда и началась их переписка).  Короленко просил о
пересмотре дела двух мельников, приговоренных к расстрелу за продажу муки по
цене,   превышающей   совершенно  нереальные  твердые  цены.  Луначарский  и
начальник "чрезвычайки" заверили Короленко,  что осужденные еще не казнены и
возможна   отмена   приговора.   И  лишь  потом,  когда  Луначарский  уехал,
выяснилось,  что мельники были расстреляны еще до этого разговора  и  нарком
знал об этом (*).

  (* Там же. С. 198, 200, 202-205, 210, 246-250, 252-253, 255-259, 261-
266, 272, 275-281, 298-299, 308-310, 317-319, 337, 349, 370, 384-389. *)

  "...Все обязаны делать,  кто что может на своем месте...  Есть французская
поговорка:  "Делай,  что ты должен делать,  и пусть будет,  что будет..."" -
писал  Короленко одной из своих корреспонденток (*).  Знал ли он,  что этими
словами  заканчивался  последний  дневник  Льва  Толстого?  Неизвестно.   Но
толстовской  идее  незыблемости  нравственных  принципов,  не  зависящих  от
"исторического хода вещей",  он оставался верен до  самой  своей  смерти  25
декабря 1921 года.

  (* Короленко С.  В. Книга об отце. Ижевск, 1968. С. 302; ср.: Негретов. С.
53. *)

  Позиция Горького в годы  революции  была  во  многом  сходной  с  позицией
Короленко. Как и Короленко, Горький решительно осудил Октябрьский переворот,
пытаясь помешать ему еще во время его подготовки и назвав большевиков  после
захвата  ими  власти  "авантюристами  и  безумцами".  Он  писал,  что  Ленин
"работает,  как химик в лаборатории,  с той разницей,  что химик  пользуется
мертвой  материей...  а Ленин работает над живым материалом...  Сознательные
рабочие,  идущие за Лениным,  должны понять,  что с русским рабочим  классом
проделывается  безжалостный  опыт,  который  уничтожит лучшие силы рабочих и
надолго остановит нормальное течение революции".  "...Пролетариат  ничего  и
никого не победил..." - писал он после Октября.
  И Короленко, и Горький протестовали против разгона Учредительного собрания
и  расстрела  безоружной  демонстрации в его защиту;  оба они были возмущены
убийством в больнице двух депутатов Учредительного собрания  -  Шингарева  и
Кокошкина.
  Горький, находившийся в Петрограде,  еще острее воспринимал  эти  события,
чем  Короленко.  Оба  они  сравнивали расстрел рабочей демонстрации 5 января
1918 г.  с расстрелом 9 января 1905 г.  "Сейчас идет не  процесс  социальной
революции,  а  надолго  разрушается  почва,  которая  могла  бы  сделать эту
революцию возможной в будущем",  - писал Горький. Как и Короленко, Горький с
тревогой  отмечал  попытки  соединить  приятие  большевистской  революции со
славянофильским мифом о "народе-богоносце".  Приводя слова одного  из  своих
корреспондентов:  "В  большевизме выражается особенность русского духа,  его
самобытность...  Мы же по пророчеству великих  наших  учителей  -  например,
Достоевского  и  Толстого  - являемся народом-Мессией,  на который возложено
идти дальше всех и впереди всех..." - Горький отмечал,  что они написаны  "в
тоне  московского  славянофильства,  которое  так  громко  визжало  в начале
войны..." (*)

  (* Горький  М.  Несвоевременные  мысли.  Статьи  1917-1918  гг.  /  Сост.,
введение и примеч.  Г. Е. Ермолаева. Paris, 1971. С. 148-152, 156, 157, 163,
168, 185 (далее: Несвоевременные мысли); ср.: Негретов. С. 87, 341. *)

  Существенно различалось отношение обоих писателей к вопросу о  продолжении
войны, возникшему после