ву, и те же самые индивиды, в свою очередь, дробят свой вид на
бесконечное множество частей. Ведь все индивиды - это рассеивающее и
разделяющее [начало]. Роды же и виды -собирающее, причем виды - собирающее
и объединяющее [начало] по отношению к индивидам, а роды - по отношению к
видам. Так что род расчленяют виды, а вид разбивается на множество
индивидами. И наоборот: род собирает многие виды, вид же сводит единичное и
частичное множество к единству. Следовательно, род в большей степени
является объединяющим началом, чем вид. Ибо вид собирает только индивиды, а
род объединяет как сами виды, так и индивидуальные единичные особи,
подчиненные этим видам. Здесь Порфирий приводит подходящий пример:
благодаря причастности к виду, в данном случае к человеку, Катон, Платон,
Цицерон и множество остальных людей - это один [человек]; то есть тысяча
человек в отношении к тому, что такое люди, - это один человек. Таким
образом, есть [только] один видовой человек; если мы рассмотрим его по
отношению ко множеству имен, подчиненных ему, получится множество людей; в
свою очередь это множество становится единым в видовом человеке.
Собственно, видовой [человек] - это один бесконечный во множестве [людей].
Таким вот образом единичное оказывается разделяющим, а общее, поскольку оно
едино для многих, как род и вид, - собирающим и объединяющим [принципом]. 

"Итак, о роде и виде сказано, что они собою представляют; сказано также,
что род - один, а видов - много, ибо род всегда делится на множество видов.
При этом род всегда сказывается о видах, а все вышестоящие сказываются о
тех, что стоят ниже; вид же не сказывается ни о ближайшем роде, ни о тех,
что выше его, и не допускает обращения. В самом деле, сказываться одна о
другой должны либо [вещи] равного объема, как, например, способное ржать
[существо] - о лошади, либо [вещи] большие по объему о меньших, например,
животное - о человеке; меньшие же о больших не сказываются: ведь ты не
скажешь, что животное - это человек, подобно тому как ты говоришь, что
человек -это животное. А о тех вещах, о которых сказывается вид, с
необходимостью будет сказываться и род этого вида, и род рода, вплоть до
наивысшего рода. Если верно будет сказать, что Сократ - человек, что
человек - это животное, и что животное - это субстанция, то будет верно и
назвать Сократа животным и субстанцией. Таким образом, поскольку то, что
стоит выше, всегда сказывается о том, что ниже, постольку вид будет
сказываться об индивиде, а род - о виде и об индивиде: самый высший род
сказывается обо всех стоящих под ним родах, видах и индивидах, род,
предшествующий последнему виду - обо всех последних видах и об индивидах,
только вид -обо всех индивидах, и, наконец, индивид сказывается только об
одной из отдельных [вещей]. Называется же индивидом Сократ или это вот
белое, или вот этот приближающийся сын Софрониска, если у последнего
единственный сын - Сократ". 

Порфирий повторяет вкратце все, что было сказано выше. Так как мы уже
выяснили, говорит он, что такое род и что такое вид, так как мы уже дали им
определения и усвоили, что род всегда разделяется на много видов, нам
остается, говорит он, добавить, что все вышестоящие сказываются о стоящих
ниже, а наоборот - никогда. И он подобающим образом разъясняет это
положение, столь важное для понимания предикации. Он доказывает, что род
всегда разделяется на множество видов в соответствии со своим определением.
Ведь Порфирий сам определил род как то, что сказывается о многих различных
по виду вещах в [ответ на вопрос] "что это?". Но ведь многие различные по
виду вещи - это не что иное, как многие виды; а о чем род сказывается - на
эти самые части он как раз и разделяется. Таким образом, из самого
определения с очевидностью следует, что у одного рода всегда много видов;
что род сказывается о видах, а вид - об индивидах; что все вышестоящие
сказываются о нижестоящих, но никоим образом не наоборот. 

Последнее я, пожалуй, поясню немного подробнее. Мы уже говорили о том, что
вышестоящие - это субстанциальные роды. Уже потому одному, что они роды,
они шире, чем какие бы то ни было виды. Ибо род не мог бы делиться на
множество видов, если бы не был больше любого вида. А раз так, то родовое
имя подходит виду целиком: объем рода не только достаточен, чтобы
сравняться с данным видом, но превосходит объем вида как такового. Таким
образом, человек есть животное, поскольку именем "животное" охватывается и
человек и множество других животных. Но никто, пожалуй, не скажет, что
всякое животное - это человек; ибо имени человека не хватит обнять все
"животное" целиком: ведь объем человека" меньше и никоим образом не может
сравняться с [объемом] родового имени. Таким образом большие сказываются о
меньших, и связь эта необратима, так что меньшие не сказываются о больших. 

Что же касается равных [по объему понятий], то между ними существует
обратимая связь в силу их природного равенства. Возьмем, к примеру, лошадь
и [существо], способное ржать: они связаны равенством так, что ни лошадь не
существует иначе, как способная ржать, ни способность к ржанию - без
лошади. Так что всякое способное к ржанию [существо] оказывается лошадью,
и, наоборот, всякая лошадь умеет ржать. 

Далее, все вышестоящие сказываются не только о ближайших нижестоящих, но и
о стоящих еще ниже этих нижестоящих. Ведь мы согласились с тем, что все,
кто стоит выше, сказываются обо всех, стоящих ниже: а те, что стоят под
стоящими ниже высших [родов], оказываются стоящими во много раз ниже их.
Так, субстанция сказывается о "животном", стоящем ниже ее; но еще ниже
"животного" стоит "человек" - и субстанция сказывается также и о
"человеке"; наконец, ниже "человека" стоит Сократ: и о Сократе будет
сказываться субстанция. 

Итак, виды сказываются об индивидах; роды - о видах и об индивидах, но не
наоборот; ибо ни индивиды не могут сказываться о видах и о родах, ни виды о
родах. Получается, что наивысший род может сказываться обо всех взаимно
подчиненных родах, и о видах, и об индивидах, о нем же самом не сказывается
ничто. Последний же род, то есть такой, который помещается непосредственно
перед наинизшими видами, может сказываться только об этих видах и об их
индивидах; вид, как мы говорили, сказывается об индивидах, а индивиды - об
отдельных вещах, как Сократ и Платон; впрочем, индивидам в наибольшей
степени соответствует такое обозначение, как указание пальцем: например,
эта вот скамья или вот этот приближающийся [человек]. Кроме того, индивиды
обозначаются посредством неких присущих им акцидентальных свойств: если кто
захочет обозначить таким способом, например, Сократа, он не назовет его
Сократом - ведь может по случайности и другой человек зваться Сократом, -
но скажет "сын Софрониска", если, конечно, у Софрониска один сын. Таким
образом, индивиды по большей части обозначаются либо без произнесения имени
- посредством указания пальцем они представляются зрению или осязанию; либо
с помощью собственного имени, если это единственное имя индивида; либо
через родителей, если у них единственный сын; либо посредством любого
другого привходящего признака, свидетельствующего о единичности; иначе
говоря, эти привходящие признаки должны сказываться только об одном данном
[предмете] так, чтобы их оказывание или название не могло переходить на
другой какой-нибудь предмет, как переходит родовое название на виды и
видовое - на индивиды.
 
"[Вещи] такого рода называются индивидами потому, что каждая из них состоит
из такого набора собственных свойств (proprietates), который не может быть
тем же ни в одной другой [вещи]. Ибо собственные свойства Сократа никогда
не будут теми же ни в ком из отдельных [людей]. Напротив, свойства человека
- я имею в виду общего человека - будут одни и те же у многих, даже более
того - у всех отдельных людей поскольку они - люди". 

Так как немногим выше Порфирий упомянул об индивидах, теперь он пытается
раскрыть смысл этого слова. Разделены могут быть только те [вещи], которые
являются общими для многих: ибо в них отделяются [друг от друга] те
[предметы], для которых они являются общими, чью природу и чье сходство они
охватывают. Те же [предметы], на которые разделяется общее, причастны
природе общего, и совокупность свойств общего подходит тем [предметам], для
которых оно общее. Напротив, совокупность свойств индивида ни для кого не
бывает общей. Например, свойства Сократа: допустим, он был лысый, курносый,
с отвислым животом, - ни эти, ни все прочие очертания его тела, ни взляды,
ни черты характера, ни звук голоса не подойдут никому другому: эти
собственные свойства Сократа, которые произошли от привходящих признаков и
составили образ и внешность Сократа, не подойдут ни одному другому
человеку. Но если чьи-либо свойства ничему не подходят, то они не могут
быть и общими для чего бы то ни было. А если чьи-либо свойства ни для чего
не являются общими, то ничто не может быть причастно его свойствам. Но то,
чьим свойствам ничто не причастно, не может быть разделено на те вещи,
которые ему не причастны. Следовательно, те, чьи свойства не подходят
ничему другому, правильно называются неделимыми (indivi-dua). Напротив,
совокупность свойств человека, то есть видового [понятия] подходит и к
Платону, и к Сократу, и ко всем прочим людям; но совокупность
акцидентальных свойств каждого из этих людей ни в коем случае не может
подойти ни одному другому отдельному [человеку]. 

"Таким образом, индивид охватывается видом, а вид - родом. Ибо род есть
целое, индивид - часть, а вид - и целое и часть. При этом часть есть часть
другого, целое же - не целое чего-то другого, но целое по отношению ко
[многим] другим. Ибо целое есть целое по отношению к частям. 

Впрочем, о роде и виде, о том, что такое в высшей степени род и в высшей
степени вид, о тех родах, которые одновременно являются и видами, о том,
что такое индивиды, и о том, сколько значений имеют слова "род" и "вид",
сказано достаточно". 

Порфирий вкратце повторяет то, что гораздо подробнее изложил выше: что
индивид охватывается видом, а вид, в свою очередь, родом. Причину этого
Порфирий видит в том, что всякий род есть целое, а индивид - часть. Ибо
род, поскольку он есть целое, охватывает целое, будь это [другой род или]
вид. Ведь вид тоже есть целое, но не так, как род, а как то, что подчинено
роду. Следовательно, род, поскольку он именно род, есть целое для видов:
ведь он всегда охватывает виды. Индивид же, напротив, всегда есть часть,
ибо совокупность его свойств никогда не охватывает что-нибудь другое. Вид
же является и частью и целым: частью рода и целым для индивидов. 

Будучи частью, вид соотносится с единичностью, а будучи целым - с
множественностью. В самом деле, поскольку род предшествует многим видам,
каждый из видов - один - является частью рода - тоже одного. Поскольку же
вид предшествует многим индивидам, постольку он является целым не для
одного индивида, но по отношению ко многому. Ведь целым называется именно
то, что содержит и охватывает многое. Ибо для того, чтобы что-то было
частью, достаточно, чтобы оно одно было частью чего-то одного; но чтобы
было целое, недостаточно, чтобы одно было целым одного же. Поэтому [и
говорит Порфирий, что] вид есть часть другого, целое же - для других. 

Итак, относительно рода и вида сказано и что такое наивысший род: а именно
тот, которому не предшествует ни один другой род; и что такое последний
вид: тот, которому не подчинен ни один вид; и что такое роды и виды
одновременно или взаимно подчиненные: им предшествует что-либо высшее и
подчинено что-либо низшее; и что такое индивиды: это те, чьи собственные
свойства не подходят ничему другому; и сколько значений имеют слова "род" и
"вид". А именно: род может обозначать множество или начало рождения, или
причастность субстанции; вид же -[внешний] облик или подчиненность роду.
Обо всем этом сказано достаточно. Покончив с этими вопросами, я завершаю
третий раздел (volu-men), с тем чтобы четвертую книгу посвятить
отличительному признаку. 


                              КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
 
Приступая к рассуждению об отличительном признаке, нам не придется решать
вопрос о порядке изложения, как это было при исследовании рода и вида. В
тот раз нам пришлось выяснять, почему род предшествует всем остальным
[сказуемым] и почему именно о нем следует говорить в первую очередь, а
также почему сразу вслед за родом нужно поместить вид. Но теперь говорить о
том, почему вслед за видом мы принялись сразу за отличительный признак,
было бы излишне: ведь немногим раньше нам пришлось даже колебаться, не
следут ли поставить его прежде вида. Ну а если нас удивляло, что вид
относится вперед отличительного признака, несмотря на то, что отличительный
признак и содержательнее, и по объему шире, чем вид, то кто же станет
удивляться, если мы теперь поставим этот признак в порядке изложения
раньше, чем собственный и привходящий признаки? Ведь собственный признак,
как будет показано выше, принадлежит всегда одному виду; привходящий же
признак обозначает некую внешнюю природу и вовсе не сказывается о
субстанции; а отличительный признак сказывается, с одной стороны, о многих
видах, с другой же - именно о субстанции. Однако, довольно об этом, пора
перейти к словам самого Порфирия. 

"Об отличии (differentia) говорят вообще (commuruter), в собственном смысле
(proprie) слова и в самом собственном смысле (magis proprie). Вообще, что
одно отличается от другого, говорят тогда, когда что-либо отличается от
самого себя или от другого за счет какой-либо инаковости (altentas). Так,
Сократ отличается от Платона; и от самого себя в бытность свою мальчиком он
отличался, возмужав; и, отдыхая, отличается от себя, занятого делом; и
всегда, в каком бы состоянии он ни находился, в нем можно наблюдать
инаковость [по сравнению с чем-нибудь]. В собственном смысле, что одно
отличается от другого, говорят, когда одно отличается от другого за счет
неотделимого привходящего признака. Неотделимый привходящий признак - это,
например, курносость, голубой цвет глаз или оставшийся от раны шрам. В
самом же собственном смысле говорится что одно отличается от другого,
тогда, когда их отличает видообразующее отличие (specifica differentia):
так человек отличается от лошади видообразующим отличием - качеством
разумности". 

Выше мы уже говорили о том, что одно может отличаться от другого тремя
способами: родом, видом и числом, причем одна вещь отличается от другой
либо субстанциальными отличиями, либо акцидентальными. В самом деле, те
вещи, что отличаются друг от друга родом или видом, разделены
субстанциальными отличиями: ведь роды и виды образуются именно с помощью
субстанциальных отличий. Так, отличие в роде между человеком и деревом
производится качеством способности к ощущению. Ибо именно это качество,
будучи прибавлено к "одушевленному", дает "животное", а будучи отнято, дает
"одушевленное, неспособное к ощущению", т.е. именно то, что представляют
собой растения. Следовательно, человек и дерево различаются по роду, так
как не могут быть вместе отнесены к роду "животного": они разделены
отличительным признаком "способности к ощущению", который образует род
одного из них - человека. 

Ясно, что и различающиеся по виду вещи отделены друг от друга также
субстанциальными отличиями: например, человек и лошадь разделены
субстанциальными отличиями разумности и неразумности. Индивиды же,
различающиеся только по числу, разделены только акцидентальными отличиями,
причем акциденции могут быть отделимыми и неотделимыми. Отделимые - это,
например, двигаться, спать; так, тот, кто погружен в сон, отличается от
бодрствующего. В отношении же неотделимых привходящих признаков отличается,
скажем, человек высокого роста от маленького. 

Так, вот, Порфирий собрал все эти разновидности отличия [и распределил их]
по трем [группам], дав каждой имя, которым будет пользоваться и
впоследствии. Всякое отличие, говорит он, называется либо отличием вообще,
либо собственным, либо наиболее собственным отличием. За отличие вообще
Порфирий принимает такое, которое указывает на какую-либо акциденцию,
составляющую ту или иную инаковость: так, допустим, Платон может отличаться
от Сократа тем, что один сидит, а другой разгуливает, или тем, что один -
старик, а другой - юноша. Точно так же кто-нибудь отличается часто от
самого себя, если, предположим, сейчас он что-нибудь делает, а раньше
отдыхал, или если сделался юношей, в то время как недавно еще был в нежном
младенческом возрасте. Эти отличия названы общими потому, что не могут быть
собственными отличительными признаками чего бы то ни было и обозначают
только отделимые акциденции. Ведь стоять, сидеть, делать что-нибудь или не
делать свойственно многим, пожалуй, почти всем: ясно, что все это -
отделимые привходящие признаки. Поэтому если [две вещи] различаются именно
такими признаками, мы говорим, что они разделены общими отличиями. Далее,
быть мальчиком, юношей или старцем - это тоже не что иное как отделимые
привходящие признаки. Ведь продвигаться от детства к юности, от юности к
старости, и дальше, вплоть до самого дряхлого возраста, мы вынуждены самой
природой. Правда, можно и усомниться в том, что форма каждого тела отделима
от него каким бы то ни было образом. Однако она действительно отделима:
ведь никто не может сохранить свой облик постоянным на длительное время.
Именно поэтому вернувшийся из путешествия отец не может, увидев юношу,
узнать в нем оставшегося дома ребенка, ибо прежняя форма постоянно
меняется, и даже сама инаковость оказывается всегда разной.
 
Таким образом, мы установили, что подобные общие различия связаны, как
правило, с отделимыми акциденциями; собственными же называются те отличия,
которые обозначают неотделимые акциденции. Так, один человек рождается с
голубыми глазами, другой - со вздернутым носом; до тех пор пока у них есть
глаза и нос, один всегда будет голубоглазым, а другой - курносым от
природы. Такого рода акцидентальные отличия тела могут приобретать и иначе
[т.е. не от природы]: так, если нанесенная кому-нибудь рана зарубцуется и
оставит шрам, этот шрам станет собственным отличительным признаком; ведь
его владелец будет отличаться от кого-либо другого тем, что у него есть
шрам, а у другого нет. 

Наконец, все эти отделимые и неотделимые привходящие признаки бывают
привходящими от природы или извне. От природы - например, детство, юность и
весь телесный облик. Они и такие, к примеру, неотделимые акциденции, как
голубизна глаз и курносость, привходят от природы. Иначе же привходят
такие, как прогуливаться или бежать: их производит не природа, но одна
только воля. Природа дала возможность [действия], но не само действие;
поэтому [действия] - это примеры отделимых привходящих извне признаков.
Неотделимый же извне привходящий признак - это когда рана зарубцуется
шрамом. 

А наиболее собственными отличиями называются такие, которые образуют не
акциденцию, а субстанцию, как разумность [образует субстанцию] человека:
ведь человек отличается от остальных тем, что он разумный, или тем, что он
смертный. Таким образом, наиболее собственными отличиями называются такие,
которые показывают субстанцию каждой вещи. В самом деле, если отличительные
признаки первой [разновидности] называются общими потому, что они отделимы
и присущи всем; и если другие называются собственными отличиями потому, что
неотделимы, хотя и относятся к числу акциденций, то названия наиболее
собственных по праву заслуживают те, которые не только не могут быть
отделены от подлежащего, но составляют самый вид и субстанцию этого своего
подлежащего. 

Эти три разновидности отличительных признаков, то есть общие, собственные и
наиболее собственные отличия, подразделяются далее по их отношению к роду,
виду и числу. Ибо общие и собственные отличия составляют [группу] отличий
по числу; а наиболее собственные [разделяются] на отличия по роду и по