мать, то и дело скатываясь и падая, снова
    карабкались, и снова падали, а глава семейства, гордый и могучий
    лев, словно патриарх, благодушно взирал на семейную идиллию,
    одновременно зорко озираясь в поисках возможной опасности.
    Впрочем, какая опасность может грозить льву в исконных его
    владениях?
         И тут появляюсь я.
         Глаза обоих хищников становятся стеклянными. Они уже знают,
    кто я и что я, знают, зачем я пришЈл, древний инстинкт
    безошибочно диктует им условия игры. Игры со смертью. Безропотно
    приемлют они свою судьбу, лишь хвост матери-львицы трижды бьЈтся
    о пыльную землю -- и безвольно замирает. НесмышлЈные львята
    продолжают резвиться у лап матери, но уже нависла над ними
    могучая громада отца. Три точных удара отцовской лапой -- и три
    маленьких трупика навечно затихают, безжизненными комочками
    распростЈршись на земле. Словно околдованная сомнамбулическим
    сном, ложится на спину грациозная львица. Зубы патриарха
    смыкаются на еЈ шее, кровь фонтаном брызжет из перекусанной
    сонной артерии. Потом он приближается ко мне, покорно склоняет
    косматую голову, зажмуривает стеклянные, подЈрнутые мутью глаза
    и...
         Мне претит эта красная жидкость, липкая, тЈплая, замирающими
    толчками пульсирующая из раны. Я предпочитаю обходиться без
    крови, но такая возможность выпадает не часто. Тонкий, аккуратный
    надрез на горле, там, где отчетливо бьЈтся обречЈнная жизнь -- и
    всЈ кончено. Я упиваюсь их душами, свежими, сильными, цельными,
    полными живительной энергии.
         Особая, редкая удача выпадает на долю тех духов, которых
    судьба бросает в самую гущу военных действий -- о, такого обилия
    цельных, ещЈ не растворившихся душ вряд ли где ещЈ можно найти!
    Бывают, правда, ещЈ железнодорожные катастрофы, землетрясения,
    мор, снежные лавины, иные стихийные бедствия, влекущие сотни и
    тысячи смертей. Одному из нас посчастливилось материализоваться в
    самом эпицентре ядерного взрыва. Многомиллионный город тогда
    исчез с лица земли... Впрочем, во всЈм должна быть мера,
    перенасыщение тонкой эманирующей материей, или душами, чревато
    нежелательными последствиями. Бестелесный дух впадает в некое
    сверхсостояние, своего рода безумие, из которого вывести его
    потом бывает очень непросто.
         ...Я поглощаю пространство ночного городского проспекта,
    двигаясь неведомым мне способом. Мне оставлена способность
    проникать сквозь материальные преграды -- способность, присущая
    лишь разумным субстанциям высших метафизических слоЈв.
         Город словно вымер -- пустынные тротуары, безлюдные
    перекрЈстки. Ночь. Сырая, вязкая мгла висит над землЈй, низкое
    небо источает тонны колючей мерзкой пылеподобной влаги,
    застилающей всЈ вокруг дрожащим, промозглым маревом.
         Я голоден.
         Я жажду.
         Нигде не видно ни единого живого существа, и лишь за
    толстыми бетонными стенами домов -- я чувствую это -- теплится
    благотворная жизнь. Разве что попытать счастья там?
         Прохожу сквозь стену старинного особняка, на втором этаже
    которого, сквозь плотные шторы, брезжит свет. Большая гостиная,
    тонущая в темноте. Никого. Сверху доносятся голоса, мужской и
    женский. ЕЈ беззаботный, весЈлый смех разливается по всему дому.
    Скоро, скоро они спустятся вниз, я знаю это.
         Вдруг возникает ощущение, что в комнате помимо меня есть
    кто-то ещЈ. Осматриваюсь. Взор мой теряется в плотном мраке
    гостиной. Проклятье. Тиски материальной скорлупы препятствуют
    моему всеведению...
         Шаги.
         Они идут. Голоса всЈ ближе, ближе, ближе... Я замираю
    посреди комнаты, я готов к прыжку. Мужчина наверняка включит свет
    -- и тогда я вопьюсь в его горло. Потом черЈд женщины, быстро и
    без лишней крови. Но сначала они должны увидеть меня. Так нужно.
         Скрипит невидимая дверь, тЈмный силуэт возникает в трЈх
    метрах от меня. Он. А вот и она. Его рука мягко скользит вдоль
    стены. Вспыхивает свет -- и озаряет причудливо убранную гостиную.
         Они молоды, прекрасны. Особенно она. Я знаю цену красоте.
         Угрызения совести?
         Мне неведома совесть. Я начинЈн программой, ею одной. Только
    целесообразность руководит мною. Целесообразность и требования
    пользы. Они лишь сырьЈ, пища, ничего более, мне нужны их души --
    остальное меня не интересует.
         Она ослепительно красива. У меня сильно развито эстетическое
    чувство, именно оно заставляет меня медлить. Не совесть -- а
    красота. Неужели эта прелесть должна погибнуть? Должна. Я лишь
    марионетка и неволен над своим "я".
         Сжимаюсь в комок, превращаюсь в тугую пружину. Сейчас
    пружина взовьЈтся в воздух... сейчас...
         Крик ужаса. Она кричит, захлЈбывается собственным криком,
    медленно сползает по стене, уже без сознания. Мужчина сильно
    бледнеет и судорожно шарит по карманам. В руке его револьвер.
    Ага, они увидели меня!
         Но что это?
         Он смотрит в другой конец комнаты, туда, где в нише чуть
    тлеет камин. Он смотрит не на меня! Неужели здесь есть кто-то
    ещЈ? Неужели...
         Женщина приходит в себя: инстинкт самосохранения придаЈт ей
    силы. Она пытается подняться. В неЈ тоже заложена программа,
    заставляющая цепляться за жизнь.
         Я слежу за направлением их взглядов -- и вижу неподвижные
    глаза, устремлЈнные на меня. Странное существо, величиной чуть
    больше крупной собаки, притаилось за креслом в напряжЈнном
    ожидании. Моя память, начинЈнная исчерпывающей информацией о
    материальном мире белковых организмов, не в силах
    идентифицировать его ни с одним из известных мне земных видов
    живых тварей. Я лишЈн чувства страха, но отнюдь не чувства
    неуверенности. Я не знаю, что мне предпринять. Наделено ли это
    существо душой? И если да, то почему бы мне не начать с него?
         Оно действительно способно вызвать ужас. Это настоящее
    чудовище. Голый скелет, обтянутый крепкими узлами сухожилий,
    крупная голова, напоминающая череп лошади, два ряда острых зубов,
    оскаленная, словно в дьявольской ухмылке, пасть -- и глаза,
    круглые красные глаза, горящие жадным, голодным огнЈм, наделЈнные
    разумом. Огромная, сверхъестественная сила таится в этой груде
    костей.
         Холодок струится по моей спине.
         Оно смотрит на меня, только на меня, совершенно игнорируя
    тех двоих. Это даЈт им возможность собраться с духом. Мужчина
    помогает женщине подняться и крепко прижимает еЈ к себе. Обоих
    бьЈт крупная дрожь. Револьвер в его руке, направленный на
    неведомого зверя, заметно подрагивает.
         Красные немигающие глаза сверлят меня насквозь. Я делаю
    нетерпеливое движение -- и тем самым привлекаю к себе внимание
    людей.
         Женщина снова кричит. Теперь их глаза устремлены на меня,
    глаза всех троих.
         -- Боже, да что же это?! -- крик женщины срывается на
    истерический вопль. -- Смотри, Джон, их здесь два!
         Два?! Кого это -- их?!
         Я не успеваю проанализировать эти странные слова. Бесшумно
    оттолкнувшись от мягкого паласа, чудовище вытягивается в тугую
    струну, взмывает в воздух и стремительно несЈтся к людям.
    Мужчина, не целясь, несколько раз стреляет, но пули не причиняют
    монстру вреда. Мощные челюсти сжимаются на горле человека, тот
    падает, хрипит, конвульсивно дЈргается -- и наконец замирает.
         Мужчина мЈртв.
         Его душа исчезает прежде, чем я успеваю поглотить еЈ.
    Смутное, растущее беспокойство одолевает меня. Это явно игра
    против правил.
         Женщина снова падает и истерически хохочет. Я уже знаю --
    она лишилась рассудка. То существо, сильным толчком отбросив труп
    мужчины в сторону, словно тряпичную куклу, нацеливается на новую
    жертву. Морда в свежей крови, кровь ещЈ дымится на страшных
    клыках.
         Ну нет, женщина -- моя.
         Я прыгаю, на миг зависаю в воздухе и опускаюсь точно у тела
    несчастной. Мгновение -- и еЈ душа, лЈгкая, светлая, чистая,
    выпивается мною без остатка. Я чувствую неудержимый прилив сил.
         Злобное рычание напоминает мне, что я здесь не один.
    Чудовище стоит в каком-нибудь метре от меня, у наших ног -- два
    трупа. В огромных неживых глазах его -- ярость и странное
    понимание.
         Я уже знаю: оно лишено души. Знаю: оно не боится меня.
         Мы стоим друг против друга и выжидаем. Сколько ещЈ продлится
    эта пытка? Мне ничего не нужно от него, и я готов уйти, но я не
    решаюсь сделать это первым. Чего оно ждЈт? почему медлит?
         Какая-то высшая сила заставляет нас повернуть головы к
    противоположной стене. Там, в простенке между высокими арками
    окон, стоит старинное трюмо. В громадном зеркале, вмещающем почти
    всю гостиную, за исключением, быть может, самых дальних еЈ
    уголков, отчЈтливо отражается дверь, ведущая на второй этаж,
    часть лестницы, забрызганной кровью, два трупа и... ничего более.
    Ни меня, что вполне понятно, ни того странного существа.
         Молнией сверкает страшная мысль. ВсЈ вдруг становится
    понятным -- и те слова, оброненные женщиной перед смертью, и то
    откровенное любопытство, с которым оно смотрит на меня.
         Оно!
         Оно -- точная копия меня самого. Оно -- материализовавшийся
    дух, явившийся в мир материи за энергией живых душ. Какая
    мерзость! Пусть я иссякну до небытия, пусть я лишусь права на
    жизнь в высших мирах, но я никогда -- никогда! никогда! -- не
    войду больше в мир людей в этом мерзком обличии!
         Довольно! Лучше сгинуть, исчезнуть, раствориться в
    метафизическом эфире!
         Но...
         ...я обречЈн на бессмертие. Проклятая программа вновь
    ввергнет меня в мир жизни и смерти -- и нет возможности вырваться
    из этого адского круга!
         Жажда смерти! может ли быть что-либо более
    страстно-желаемое, ненасыщаемое, недосягаемое для существа,
    потерявшего самого себя, но обречЈнного на вечную жизнь?!
         Я вижу: его сжигают те же мысли. Он узнал во мне себя, и
    жизнь для него стала невмоготу. Мне искренне жаль его, но я
    бессилен чем-либо помочь ему. Мы оба в западне.
         Моя рожа столь же мерзкая, как и его. Вот оно -- зеркало, в
    котором я вижу себя в своЈм гнусном материальном облике!
         Как он попал сюда? Впрочем, так ли уж это и важно? Случай
    свЈл нас в замкнутом пространстве, случай приоткрыл нам истину,
    обнажил во всей еЈ чудовищной очевидности -- тот же случай
    освободит нас, поможет разомкнуть заколдованный круг вечности и
    бессмертия, по которому мы -- я, он и нам подобные -- обречены
    кружить до скончания веков, словно цепные псы на привязи.
         Я знаю, что делать.
         Он знает, что делать.
         Мы кидаемся в объятия друг друга, смертоносные челюсти
    смыкаются на шейных позвонках, слышится хруст костей, треск
    рвущихся сухожилий. Мы сливаемся с ним в одно целое, рвущее,
    грызущее, самоуничтожающее единство. Последнее, что я успеваю
    заметить -- это огромные красные глаза с застывающим, полным
    невысказанной благодарности, взором.
         Дай-то Бог, чтобы наши кости обратились в прах -- навечно.

                                   ЯВЬ
   Прав философ: слова суть живые символы. Символы той непостижимой
   реальности, которая являет себя человеку посредством словесных
   звуков, воплощает себя в них, одухотворяет и одушевляет их. И
   неважно уже, на каком языке выражено то или иное понятие --
   "внутренний язык" един, нерасчленим и однозначен, всЈ внешнее,
   множественное есть лишь различные грани одного целого. Человек не
   создаЈт язык, он только вкладывает душу в вещи, срывает с них
   покрова, являет взору их истинные имена.
        Есть хорошее русское слово -- "обрыдло". Существует у него и
   целый ряд более или менее сходных по смыслу синонимов: "надоело",
   "опротивело", "осточертело". Но смысл ещЈ не есть слово, смысл
   несЈт в себе мысль, однако он лишЈн души -- лишь облечЈнный в
   словесное выражение, обретает он душу. Поэтому синонимы не
   тождественны друг другу, а только сходны по смыслу, слова же, в
   кои вложен сходный смысл, живут каждое своей душой, своей
   неповторимой жизнью. Взять хотя бы эту триаду:
   "надоело-опротивело-осточертело". Смысл их ясен, но что разнит,
   дробит их, не даЈт слиться в единое целое? Их души. Душа слова
   "надоело" -- ленивая, усталая, мягкая, неуверенно-относительная,
   пассивно-медлительная, не способная к длительной осаде. У слова
   "опротивело" заметна изрядная доза презрения, чувства омерзения,
   тошноты, но оно так же пассивно, недеятельно. "Осточертело",
   напротив, агрессивно, раздражительно, готово к активным действиям.
   Соединяет их всех одно: они относительны, половинчаты,
   незавершЈнны, однобоки -- словно вся триада лишена последней
   буквы, последней точки. И лишь в слове "обрыдло" находит она своЈ
   органическое завершение, ибо слово это -- абсолют, подведение
   черты, пропасть над бездной, в которой уже ничего нет и быть не
   может; в нЈм триада сливается воедино, суммируется количественно
   -- и исчезает, являя новое качество, новую душу. Основа души той
   -- равнодушие, лишЈнное всех надежд, доведЈнное до абсолютной
   необратимости, апатии, отрешЈнности от всех и вся, до полного
   нежелания что-либо желать. Вы чувствуете, как это резкое, грубое
   буквосочетание, воплощЈнное в звук, хлещет вас по ушам, заставляет
   вздрагивать, морщиться -- вы отворачиваетесь. Отворачиваетесь, ибо
   не можете терпеть этого надрывного, надломленного, обречЈнного
   звука, от которого веет могильным холодом и крайней
   безнадЈжностью.
        Кто-то, наверное, скажет, что всЈ это ерунда, беспросветная и
   не имеющая смысла, ерунда. Но только не для меня.
        Это действительно было бы ерундой и бредом свихнувшегося
   псевдоинтеллектуала, если бы непосредственно не касалось меня
   самого. "Обрыдло" -- это как раз то состояние, в котором я
   пребываю сейчас, сию минуту, и пребываю уже давно. Мне всЈ, всЈ,
   всЈ обрыдло. ВсЈ, без каких-либо исключений. Здесь невозможны
   полутона и компромиссы. Жизнь в своЈм внешнем проявлении
   совершенно перестала интересовать меня, я повернулся к ней спиной,
   задом, затылком, всей изнанкой души -- и обрЈл наконец
   долгожданный покой и возможность покопаться в самом себе. Но
   только в самом себе! никаких копаний вне меня, рядом со мной.

        Я свободен: в моей жизни нет больше
             никакого смысла -- всЈ то, ради чего
             я пробовал жить, рухнуло. (1)

   Я отвернулся от внешнего мира, дабы обрести мир внутренний,
   всецело отдаться ему, погрузиться в него целиком и полностью, без
   остатка, без надежды. Мосты сожжены, обратная дорога потеряна и
   забыта... У меня только один путь -- путь вперЈд, путь вглубь
   меня, и иного пути я не желаю. Вовне осталось лишь то, что я
   именую "энергетической станцией" -- моЈ тело, обретшее статус
   зомби; как и прежде, оно продолжает функционировать, создавая
   видимость единства с моей душой, но душа связана с телом лишь
   энергетическими узами, что называется "фиктивным браком" -- и
   только. Разорвать узы совсем? окончательно сбросить бремя телесной
   скорлупы? Боюсь, я не в силах сделать этого сейчас, я ещЈ не
   готов; наверное, внешний мир ещЈ не окончательно исторгнут из моей
   души, где-то есть какая-то зацепка, которая держит меня помимо
   моей воли, не отпускает... Надежда? Нет, надежда, изжита
   полностью. Возможно, меня держит страх, страх перед небытием,
   перед неизвестностью, -- кто знает? Но я только ступил на путь --
   будущее покажет, куда он приведЈт.
        Я интраверт, интравертирующий эзотерист -- если, конечно, сие
   словосочетание допустимо и не вопиет о своей бессмысленности и
   напыщенно-глупой пустоте... Что отвратило (какое меткое слово;
   "отвратить" может только что-то очень "отвратительное"), -- итак,
   что же отвратило меня от внешнего мира вещей? Что именно в том
   мире вызвало это чувство "обрыдлости", равнодушия и слепой
   безнадЈги? Пожалуй, не что-то конкретное, а весь мир целиком, вся
   жизнь, там, вне меня, жизнь пошлая, мелочная, тупая,
   гнусно-мерзкая, жестокая. Жизнь обречЈнного на одиночество,
   чуждого миру отщепенца...

        Страшная пустота жизни. О, как она ужасна... (2)

   Возможно, я прошЈл все три стадии той нерасчленимой триады, чтобы
   обрести себя в еЈ абсолютном завершении -- в том, что выражает
   слово "обрыдло", -- и навсегда нырнул в себя самого, уйдя с
   головой в тЈмные воды "я"-бытия. Возможно... Не помню, как
   произошло обращение. Впрочем, всЈ это осталось за гранью --
   значит, его просто не существует, того мира.
        Отвратив взор свой от всего внешнего, что же обрЈл я в самом
   себе? Может быть, внутренний мир -- лишь фикция, иллюзия, пустота?
   Реален ли он?
        Истина сокрыта от меня. Иллюзия. Что из того? Разве все мы --
   не иллюзия?

        Жизнь -- абсурд, галлюцинация Дьявола... (3)

   Дьявола ли, Господа Бога -- есть ли разница? Важно лишь то, что и
   жизнь, и весь мир, и я в том мире, и этот мир во мне -- всЈ это...
   Господи! просвети меня! ведь когда-то я был убеждЈнным
   материалистом! свято веровал в "диамат", как веруют в Бога --
   безоговорочно, слепо и бездумно. Те времена давно уже канули в
   Лету. Как же всЈ зыбко, непрочно, эфемерно...

        Какими-то затуманенными глазами
             гляжу я на мир. И ничего не вижу. (4)

   Пусть иллюзия. Пусть. Для меня он реален, этот мир. Иллюзорная
   реальность. Реальная иллюзия. Важно не это: мой мир, мир меня
   самого живЈт своей жизнью, мне неподвластной и для меня внешней.
   Жизнь та являет себя в моих сновидениях. Мир грЈз... о, как он
   прекрасен!..
        Я робко вхожу в него. Словно кадры немого кино, сновидения
   проносятся немыслимой чередой, жизнь снов наполнена всем тем, чем
   полон был мир внешний: страстями и радостями, бедами и надеждам,
   ненавистью и любовью, смертью и ещЈ раз смертью. Сотнями, тысячами
   смертями, и столькими же воскрешениями.
        Это мой мир, и я в нЈм не одинок. В нЈм я обрЈл самого себя.
        Разве этого недостаточно?
        Более чем.

                                   СОН
    -- Долго ещЈ?
         Бронзовый бедуин, облачЈнный в белоснежные одежды и гордо
    возвышающийся над медленно плывущим верблюдом, не ответил.
    Четверо путников -- один араб и трое англичан -- пересекали
    пустыню Сахару древним способом -- на верблюдах. Солнце жгло и
    палило, стараясь превратить людей в живые факелы.
         -- ЧЈртов мавр! -- проворчал Чарльз Редлинг, тучный
    англичанин с золотыми очками на потном багровом носу. -- Молчит,
    словно сфинкс.
         -- К вечеру будем у цели, -- на чистейшем английском
    отозвался бедуин, не оборачиваясь. Впрочем, он мог бы ответить на
    столь же чистом французском, немецком или хинди. Он был
    профессиональным проводником, пересекающим пустыню то ли в
    тридцатый, то ли в двести тридцатый раз. Обычно он водил туристов
    через эти мЈртвые пески, но трое англичан не были туристам. Они
    назвались научной экспедицией, и вместо того, чтобы
    воспользоваться традиционным самолЈтом, почему-то выбрали этот
    архаичный способ передвижения по пустыне. Но бедуину было всЈ
    равно, кто они -- лишь бы платили щедро. А сэр Чарльз Редлинг --
    начальник экспедиции -- похоже, скупостью не страдал.
         Процессия цепочкой тянулась по раскалЈнным пескам: впереди
    -- безмолвный, словно изваяние, бедуин, за ним -- сэр Чарльз,
    вечно брюзжащий и недовольный всем и вся, далее -- два его