условий России и не содержал в себе понимания сути стоящего перед ней исторического вызова.
Сосредоточив все усилия на разрушении государства и организуя взрыв народного бунта, большевики осуществили слом российской государственности, как и намечалось в теоретических построениях марксизма. Но результатом такого слома был вовсе не ожидаемый расцвет демократии как творчества освобожденных масс и не создание народных коммун на всей территории России. Результатом был рост анархии, беззакония, криминализации общества, а затем распад единого государства и гражданская война. И.Бунин в своих "Окаянных днях" и М.Горький на страницах недолго существовавшей "Новой жизни" ярко описали это время после большевистского переворота, непосредственно перед гражданской войной как время разрушения основ российской цивилизации и погружения страны в пучину варварства.
Остановить эту разрушительную стихию можно было только силой. Так в хаосе распада сформировался особый аттрактор, созданный противодействующими усилиями, с одной стороны, старого консервативного правительства, не сумевшего и не решившегося вовремя начать реформы, а, с другой, революционной интеллигенцией, возглавившей народное выступление против этого правительства и использовавшей энергию народного бунта для разрушения государства. Этот аттрактор привел к особой организации социальной жизни, которая поддерживалась посредством насилия в расширяющихся масштабах и была основана на сверхцентрализации и командном управлении. Для большевиков этот способ организации и управления был, наверное, наиболее естественным, если учесть, что, во-первых, сама идея классовой борьбы и революционного насилия была близка и дорога каждому революционеру-марксисту, а, во-вторых, придя к власти насильственным недемократическим путем (большевистский переворот и разгон Учредительного собрания), революционная интеллигенция не имела навыков государственного управления и командно-волевой стиль был для нее наиболее легким способом руководства страной, тем более, что в условиях гражданской войны идея превращения общества в военный лагерь и мобилизационная стратегия приносили успех.
Эта стратегия и стиль руководства были перенесены затем на этапы мирного строительства. Так были заложены основы длительного антидемократического развития страны и формирования тоталитарного общества, в котором интеллигенция оказалась беззащитной перед властью и постоянно испытывала с ее стороны различные формы подавления.
Сегодня страна снова вступила в полосу радикальных перемен, и перед ней вновь стоит задача ответить на очередной исторический вызов. К сожалению, очень многие процессы современного реформирования напоминают прошлое. История как бы повторяет "старые следы". Как и в прошлом, власть всячески откладывала осуществление реформ, которые могли стать ответом на исторический вызов и создать предпосылки для перехода страны к постиндустриальному развитию. Реформы назрели уже в 70-х годах, но именно в этот период брежневское руководство, напуганное чешскими событиями 1968 г., устроило идеологическую чистку и охоту за диссидентами, начав усиленно укреплять режим идеологической стерильности и искоренения реформаторских идей. Попытки Ю.В.Андропова выйти из экономического застоя испытанными ранее методами мобилизации и укрепления дисциплины провалились, как и провалилась программа так называемого ускорения, которую пыталось провести в 1985-86 гг. новое руководство страны, возглавляемое последним генсеком ЦК КПСС М.С.Горбачевым.
Весь последующий период нашего развития был связан с эпохой перестройки, когда интеллигенция совместно с реформаторской частью руководства пыталась сформулировать новые идеи, цели и задачи развития страны.
Когда мы оглядываемся назад и обращаемся к совсем недавнему "перестроечному прошлому", то внешне кажется, что в этот период власть по-прежнему долго топталась на месте, никак не решаясь сделать решительных шагов в сторону реформ. Но это впечатление касается, скорее, экономических, нежели идеологических и политических реформ. Нельзя не учитывать, что именно во время перестройки произошли радикальные изменения в мировоззренческих ориентациях людей, выразившиеся в разрушении многих официальных идеологических стереотипов. И вне этих идеологических перемен были бы невозможны никакие реформаторские действия.
Это было время публичной артикуляции идей, которые вызревали в интеллигентских беседах на кухнях в 60-х-80-х, идей, публиковавшихся в самиздате и диссидентской литературе, за одно чтение и распространение которой грозили репрессии. Критика сталинизма, а затем и всей практики большевизма, критика тотального планирования социалистической экономики и противопоставление ей преимуществ рынка, критика партократии и ее методов подавления свобод и т.п. - все это была своего рода идеологическая революция. И ее главными героями стали шестидесятники - второе поколение советской интеллигенции, мировоззрение которого формировалось в эпоху XX съезда КПСС и хрущевской оттепели. К ним относилась не только творческая интеллигенция (писатели, ученые, деятели искусства и т.п.), но и люди в высшем руководстве страны и, прежде всего, М.С.Горбачев, который понимал необходимость коренной реформации и сделал ее целью своей политической деятельности. Духовные изменения, которые произошли в обществе к концу 80-х - началу 90-х годов, были закреплены в важнейших политических акциях, которые безусловно могут быть оценены как демократическая реформа, изменившая политическую ситуацию в стране. Свободные выборы, гласность, приведшая к постепенному формированию независимой прессы, официально разрешенная парламентская оппозиция - все это были реальные шаги по пути демократизации страны.
Но в этот же период идеологических и политических перемен становилось все более ясным, что реформаторская интеллигенция проделала в сфере идей больше критически-разрушительную, нежели созидательную работу. "Так жить нельзя" - вот основной мотив ее усилий, размывших систему прежних ценностей и мировоззренческих ориентаций. Но тут же возникали вопросы: а как надо жить? Какую систему ценностей нужно принять вместо тех, которые идеологически скрепляли советское общество?
И здесь обнаружилось, что позитивного и реалистического плана реформ интеллектуалы-оппозиционеры выработать не смогли. Ответ народу "как жить?" был дан чрезвычайно простой: жить надо так, как живут цивилизованные страны, как живет современный Запад. Оформилось это в целый ряд квазитеоретических, а по сути лозунговых утверждений: "войти в мировую цивилизацию", "вернуться к нормальному цивилизованному развитию", "возродить Россию".
Как здесь не вспомнить слова Н.Бердяева и Г.Федотова в адрес российской интеллигенции. что она соединила в себе идейность и беспочвенность и всегда стремилась пересадить на российскую почву "чужим трудом созданные блага".
Проекты переустройства страны, которые должны были показать, что же собственно означает вхождение в мировую цивилизацию, содержали много мессианского, неконкретного, утопического и поэтому воспринимались, скорее, как общие идеалы справедливого жизнеустройства, чем реальная программа действий.
Был проект "социализма с человеческим лицом", "обновленного социализма", о котором много говорилось Горбачевым и поддерживающими его интеллектуалами, которые принимали активное участие в попытках реформировать официальную идеологию и правящую партию в конце 80-х годов. Этот проект менял свое содержание по мере развития политических процессов и критики советской истории. В конечной фазе он ориентировался на современную западную социал-демократическую модель. Новая программа партии, которую Горбачев рассчитывал сделать своеобразным интегратором реформистских сил в КПСС, была действительно социал-демократической в западном понимании и по духу и по сути.
В то время я думал, что эта программа реалистична; в ней было все, что было в словах и на слуху интеллектуальной элиты конца 80-х: плюрализм форм собственности, планово-рыночная экономика, углубление демократизации общества, открытость и включение в мировой цивилизационный процесс, в котором страна должна занять достойное место.
Но теперь, когда возникла историческая дистанция, можно со стороны более-менее объективно увидеть, что эта программа была не для России тех времен и в этом смысле была обречена, как и весь неясный в своих очертаниях проект обновления социализма. Рискну предположить, что убеждение М.С.Горбачева в необратимости социалистического выбора опиралось на воспоминания о том народе, который был в эпоху хрущевской оттепели, во времена молодости шестидесятников. Тогда были трудовой энтузиазм, новостройки по всей стране, целина, прорыв в космос. Тогда страна была на подъеме и социалистическая идеология имела достаточно прочные корни.
Но времена перестройки застали иной народ. Молодежь 70-х стала средним поколением, во многом определяющим развитие страны. А идеалы этого поколения формировались в брежневские времена, когда социалистическая идеология воспринималась формально, а в качестве желаемого образа жизни все чаще маячила витрина западного супермаркета.
Радикальная критика системы в период перестройки создала столь негативное представление  об истории и сущности советского социализма, что делать упор на сохранение социалистического выбора при тогдашней динамике общественных настроений не имело перспектив. С другой стороны, консервативная часть партгосноменклатуры упорно не принимала никаких реформ, и социал-демократическая версия социализма, как и все перемены, связанные с демократизацией жизни, воспринимались ею как ревизионизм и предательство (поскольку она давно привыкла отождествлять свои клановые интересы с идеей социализма). В силу этих обстоятельств горбачевский проект обновления страны не имел социальной опоры и был весьма и весьма нереалистичным.
Существовал альтернативный проект реформации России, нацеленный на переход к капитализму современного западного типа, хотя сам термин "капитализм" в этом контексте тоже дискутировался (достаточно вспомнить некоторые выступления на первом Съезде народных депутатов, где говорилось о том, что страны современного Запада уже давно пользуются благами настоящего социализма, а мы только говорим о них). Идеи, которые выдвигали новые западники, содержали основной набор принципов либерализма: индивидуальная свобода, рынок с минимальным вмешательством государства, правовое общество и т.д. По уровню непроясненности путей и возможностей реализации этих принципов либеральный проект был не менее беспочвенен, чем проект "обновленного социализма". Собственно, их и проектами назвать можно с большой долей условности, поскольку в них предлагались идеальные варианты желаемого будущего, плохо состыкующиеся с особенностями российской действительности.
Постепенное и управляемое видоизменение общества, к которому стремились реформаторы у власти, не состоялось, поскольку демократизация при замороженных экономических реформах и резком ухудшении уровня жизни в конце 80-х привела к всплеску забастовок, пикетов, демонстраций и митингов (чего не могло быть при жесткой авторитарной власти прошлого) и практически создала революционную ситуацию в стране.
Возникла столь знакомая в российской истории картина, когда либеральный проект соединился с революционной нетерпимостью и желанием как можно скорее перейти к лучшей жизни "светлого будущего". Как будто эта жизнь возникнет автоматически, стоит лишь отстранить от руководства страной партократию. Но именно это убеждение формировала в массах оппозиционная интеллигенция, используя полученную свободу слова и организуя акции общественного протеста.
И как это часто было в российской истории XX в., критика власти, которая сдерживала реформы, перешла в критику российской государственности вообще. Причем критику в основном разрушительную, лишь по видимости выглядевшую конструктивной. Например, пропагандировалась идея создания на территории страны 40-50 государств как условие перехода к демократическому цивилизованному развитию (Г.Попов, Е.Боннэр). Е.Боннэр, олицетворявшая в те годы в общественном сознании образ ушедшего из жизни А.Сахарова, как-то сказала по телевидению, обращаясь к телезрителям: "Вы даже не знаете, как хорошо жить в маленьких демократических странах". Понимать это нужно было так, что после деконструкции коммунистического режима и создания на территории СССР десятков новых самостоятельных государств жить в них будет так же хорошо и спокойно, как, допустим, в Швейцарии, Монако или Люксембурге (а вовсе не как в Нагорном Карабахе, который был уже тогда, или, скажем, в Приднестровье, которое объявило самостоятельность несколько позднее).
Идея целостности государства стала отождествляться с идеей тоталитаризма. Выступать против национализма и сепаратизма, в этих условиях считалось дурным тоном, поскольку такие выступления сразу же получали идеологическую оценку как "шовинизм" и "имперские амбиции". В итоге в конце периода перестройки стали воспроизводиться многие черты общенационального кризиса предоктябрьской России первых десятилетий XX в. Вновь сложилось такое противостояние власти и оппозиционной, радикальной настроенной интеллигенции, которое в условиях кризиса втягивало страну в один из наиболее неблагоприятных из всех возможных сценариев ее развития. На словах говорили о необходимости постепенного реформирования и об опасности революционного взрыва и государственной катастрофы, на деле подталкивали к этой катастрофе. Кончилось все событиями 91 года: опереточным путчем и распадом страны.
Поистине история в России ничему не учит! Когда читаешь русских философов (Н.Бердяева, Г.Федотова и других), оценивавших большевистскую революцию и начало советского периода нашей истории, то многие их мысли и высказывания выглядят так, как будто они писали не о том, а о нашем времени.
Вот несколько цитат из статьи Г.П.Федотова "Будет ли существовать Россия?" Говоря о послереволцюионной России он писал, что Россия для различных слоев интеллигенции мыслится лишь "многообещающей областью для основания различных государственных утопий"[54]. "Можно отмахнуться от этих симптомов, усматривая в них лишь новые болезни интеллигентской мысли, но никто не станет отрицать угрожающего значения сепаратизмов, раздирающих тело России... Украина, Грузия (в лице их интеллигенции) рвутся к независимости. Азербайджан и Казахстан тяготеют к азиатским центрам ислама.
С Дальнего Востока наступает Япония, вскоре начнет наступать Китай. И тут мы с ужасом узнаем, что сибиряки, чистокровные великороссы-сибиряки тоже имеют зуб против России, тоже мечтают о Сибирской республике - легкой добыче Японии"[55]. Как подчеркивает Г.Федотов, к этому состоянию подвели страну основные силы русского общества: власть и интеллигенция, прежде всего ее господствующее "западное крыло"[56]. Что же касается народа, то он "жалуется на все: на голод, не бесправие, тьму, только одного не ведает, к одному глух: опасности, угрожающей его национальному бытию". "Русский народ потерял силы и терпение и отказался защищать Россию... Ему уже ничего не жаль: ни Белоруссии, ни Украины, ни Кавказа. Пусть берут, делят, кто хочет"[57].
Приведу также несколько выдержек из Н.А.Бердяева, касающихся роли и действий русской интеллигенции в ситуациях государственного и общественного кризиса. "Русский интеллигентский максимализм. революционизм, радикализм, - писал Н.Бердяев, - есть особого рода моралистический аскетизм в отношении к государственной, общественной и вообще исторической жизни. Очень характерно, что русская тактика обычно принимает форму бойкота, забастовки и неделания"[58]. Русский интеллигент, как подчеркивал Н.Бердяев, мало заботится о творчестве ценностей. "Мыслить над историей и ее задачами он отказывается, он предпочитает морализировать над историей"[59]. Русская революционная интеллигенция, как отмечал философ и публицист, была лишена инстинктов государственного и общественного строительства, а всегда "стремилась ценности подчинить политике"[60]. "Русская интеллигенция всегда исповедывала какие-нибудь доктрины, вмещающиеся в карманный катехизис, и утопии, обещающие легкий и упрощенный способ общественного спасения"[61].
Сформированное после августа 91 правительство Российской Федерации состояло в основном из образованных интеллектуалов - представителей оппозиционной интеллигенции, и в качестве средства общественного спасения оно предложило немедленный переход к свободному рынку на основе монитористской программы. Можно понять экономистов, входивших в правительство, которое столкнулось с полным развалом финансов и товарной необеспеченностью рубля (рубль конца 91 года практически стоил только 12 копеек). Но кроме отпуска цен и программы обвальной ваучерной приватизации никаких других стратегических идей интеллектуалы в правительстве не имели.
По существу это были те самые упрощенные решения, которые создавали иллюзию возможного быстрого включения страны в мировой рынок и успешного развития экономики на рыночных основаниях. Беспочвенность этих иллюзий обнаружилось достаточно быстро в виде многочисленных экономических проблем и трудностей. Вместе с тем обнаружилось и то, что экономические реформы нуждаются в определенной духовно-идеологической основе. Причем не негативной. выражающейся в простом отрицании коммунистического прошлого, а в позитивном. Ее пытались вначале сформулировать в виде лозунга возрождения России.
Как и всякий лозунг. он имел разные интерпретации. Либералы-западники подразумевали под ним ценности свободного рынка, гражданского общества и правового государства. Полагалось, что Россия шла этим путем (что само по себе нуждалось в доказательствах, но их поисками особо никто не утруждался). Считалось, что этот правильный путь был прерван, а современные реформы как бы призваны продолжить его. Патриоты ("новые славянофилы") видели в этом лозунге идею возврата к православной духовности и восстановлении величия России на некоммунистической основе. Но в том и в другом случае речь шла о восстановлении утраченного дореволюционного состояния и последующего продвижения по "истинному пути", с которого мы сбились. Метафора истинного пути создавала пространственный образ тупиковой дорожки, на которую страна свернула с магистрального "большака".
Однако пространственные образы возвращения на магистральный путь не обеспечивают путешествий во времени. История свершилась, и само убеждение, что можно вернуться и заново начать именно с той развилки, которая определила историческое развитие послереволюционной России, - не более, чем очередное мифотворчество. Это - иллюзия, что достаточно переименовать улицы городов, герб с советской символикой заменить двуглавым орлом, и можно начинать историю заново.
Идеалы прошлого "золотого века" как основы "национального" возрождения (а они сегодня в разных вариантах используются во всех странах СНГ) содержали некоторую продуктивную компоненту в том отношении, что обращали к осмыслению исторической традиции. Но когда они выдвигаются как замена прежних идеологем, то тем самым создаются лишь иллюзорные представления о целях современных реформ и средствах их реализации.
Если исторический вызов определить как проблему формирования предпосылок для вступления России в постиндустриальный этап нового цикла цивилизационного развития, то рынок является не самоцелью, а одним из средств достижения этой, более глубокой и значительной цели. И рыночные реформы могут вести к ней, только при реальном учете особенностей российской почвы, которую должны видоизменять реформы, не исключая, а как раз предполагая учет тех менталитетов, форм деятельности и поведения. которые сформировались в советскую эпоху.
Энергичные действия по реформации экономики, начатые российским правительством после распада СССР, не были подкреплены системой позитивных и реалистических идей. Правительство и идеологи реформаторства призывали народ участвовать в реформах, но не формировали программы действий (и людям было неясно, есть ли она вообще у правительства).
Когда большевики осуществляли ускоренную индустриализацию, у них была идея: первое - построить социализм. второе