енность.  Однако  при
нападении на служанку убийца был лишен названного  преимущества  -  и  перед
лицом гибели она успела испустить крик безнадежного отчаяния.
     Выше упоминалось, что убийца Марров почти две недели не вызывал никаких
подозрений.  Это  значит,  что  вплоть  до  резни  в  доме  Уильямсонов   не
существовало ни малейшей зацепки, которая помогла бы полиции или кому-то  из
доброхотов напасть на след преступника. Но  нельзя  сказать,  что  неведение
было абсолютным: назовем два, правда не полных, исключения.  В  распоряжении
представителей  закона  имелись  свидетельства,  каковые,   при   тщательном
рассмотрении, давали в руки весьма вероятный способ  обнаружить  злодея.  Но
его еще не обнаружили. И тем не менее  этими  указаниями  пренебрегли.  Лишь
неделю спустя после расправы над Уильямсонами, утром в пятницу, обнародовали
важнейшую улику: на  молотке  плотника-судостроителя  (посредством  которого
убийца оглушал жертву) были выбиты  инициалы  "Дж.  П.".  Этот  молоток,  по
странной забывчивости, Уильямс оставил в лавке Марра:  стоит  заметить,  что
если бы храброму ростовщику удалось перехватить злоумышленника, тот оказался
бы практически безоружным. Официальное оповещение появилось только в пятницу
- то есть на тринадцатый день после первого убийства. Тотчас  же  последовал
весьма ощутимый (как мы увидим ниже) результат. Между тем в уединении  одной
из жилых комнат Лондона против Уильямса шепотом высказывались подозрения уже
с самого начала - с того самого часа, который  стал  для  Марров  последним.
Поразительно, что это подозрение возникло единственно благодаря собственному
недомыслию преступника. Уильяме жительствовал в  компании  с  ремесленниками
разных национальностей, в одном из  трактиров.  Просторная  спальня  вмещала
пять  или  шесть  кроватей;  соседи  Уильямса  все  были  люди  достойные  -
англичане, шотландцы, немцы (где родился Уильямс, точно не  установлено).  В
ту роковую субботнюю ночь, приблизительно в половине  второго,  Уильямс,  по
свершении адского деяния, воротившись к себе, застал  немцев  бодрствующими:
один сидел с зажженной свечой в руках  и  вслух  читал  двум  другим  книгу.
Увидев это, Уильямс сердитым и властным тоном  потребовал:  "Погасите  свечу
немедля - иначе мы все заживо сгорим в своих постелях".  Если  бы  не  спали
британцы, высокомерное распоряжение  мистера  Уильямса  встретило  бы  самый
возмущенный отпор. Но немцы по характеру обычно сдержанны и покладисты  -  и
потому свеча, без всяких пререканий, была потушена. Однако, ввиду отсутствия
в комнате занавесок, немцам пришло в голову, что на самом деле опасности нет
никакой:  постельные  принадлежности,  плотно  прилегающие  друг  к   другу,
воспламеняются ничуть не легче,  чем  страницы  закрытой  книги.  Исходя  из
этого,  немцы  сделали  про  себя  вывод,  что  у  мистера   Уильямса   есть
серьезнейшие основания постараться безотлагательно укрыться от  постороннего
глаза. О том, каковы эти основания, на  следующее  утро  был  оповещен  весь
Лондон - и конечно же в доме, от  которого  рукой  подать  до  лавки  Марра,
основания эти были ужасающе  очевидны;  своими  подозрениями  немцы,  как  и
следовало ожидать, поделились с другими сожителями. Все  они,  однако,  были
прекрасно  осведомлены  о  том,  какие  юридические  последствия,   согласно
английскому законодательству, влечет за собой пусть  даже  справедливое,  но
бездоказательное обвинение. В действительности, если бы  Уильямс  предпринял
наиболее очевидные меры предосторожности -  просто  прогулялся  бы  к  Темзе
(река находится в двух шагах) и швырнул бы в воду оба своих орудия,  никаких
неопровержимых улик против него представить не удалось бы.  Впоследствии  он
мог бы осуществить план Курвуазье (убийцы  лорда  Уильяма  Рассела  {40})  -
обеспечивать себе существование ежемесячным хорошо, до мелочей,  продуманным
убийством. Обитатели дортуара {41} пришли,  таким  образом,  к  единодушному
выводу, однако решили дождаться более веских подтверждений, которые  убедили
бы других. Едва только власти объявили о том, что молоток помечен инициалами
"Дж. П.", всем в доме сразу же сделалось яснее ясного, кому принадлежит этот
молоток: на протяжении нескольких лет до того  в  лондонских  доках  работал
судовым  плотником  честный  норвежец  Джон  Петерсен:  получив  возможность
навестить родину, он покинул гостиницу, оставив свой ящик с инструментами на
чердаке. Чердак спешно обыскали. Нашли ящик Петерсена, в котором недоставало
молотка; при дальнейшем обследовании  было  сделано  еще  одно  ошеломляющее
открытие. Медик, производивший осмотр трупов в доме Уильямсона, предположил,
что глоткорез орудовал не бритвой, но каким-то иным  приспособлением,  иначе
заточенным. Вспомнили, что недавно  Уильямс  заимствовал  у  соседа  большой
французский нож необычной формы - и точно: из груды хлама и  старого  тряпья
вскоре извлекли жилет, который, по заверениям окружающих, носил  Уильямс.  В
кармане  жилета  обнаружили  приклеившийся  к  подкладке  французский   нож,
покрытый засохшей кровью. Вдобавок, всем в доме врезался  в  память  обычный
наряд Уильямса - коричневая накидка на шелковой подкладке  и  скрипевшие  на
каждом шагу туфли.  Более  убедительных  доказательств,  по-видимому,  и  не
требовалось. Уильямса без промедления взяли под арест и учинили  ему  беглый
допрос. Это произошло в пятницу. Утром в субботу (то есть две недели  спустя
после убийства  Марров)  Уильямс  был  вновь  привлечен  к  дознанию.  Улики
неопровержимо свидетельствовали о его виновности; Уильямс  следил  за  ходом
дела, но говорил очень мало. В  заключение  суд  над  ним  был  назначен  на
ближайшую по времени сессию. Незачем  упоминать,  что  по  дороге  в  тюрьму
преступника   осаждали   неисчислимые   разъяренные   толпы.   При   обычных
обстоятельствах его почти наверняка растерзали бы  на  месте,  но  в  данном
случае охрана была значительно усилена - и Уильямса благополучно доставили в
камеру. В соответствии с тогдашними  правилами,  заключенные  в  эту  тюрьму
уголовники в пять часов вечера запирались на ночь без свечей.  Их  оставляли
без присмотра в полной темноте на четырнадцать часов - до семи  утра.  Таким
образом, времени для того, чтобы свести с  жизнью  счеты,  у  Уильямса  было
более чем достаточно. Средств под рукой было немного, но они все же нашлись:
с помощью подтяжек Уильямс повесился  на  железной  перекладине,  к  которой
прицепляли лампу. Когда именно это случилось,  неясно:  некоторые  полагали,
что в полночь. Если это так, то убийца покончил с собой  в  тот  самый  час,
когда, двумя неделями раньше, он обрушил на мирное семейство Марров  ужас  и
гибель; теперь же ему пришлось испить до дна  ту  же  самую  смертную  чашу,
поднесенную к губам теми же окаянными руками.

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Убийство, совершенное  Мак-Кинзами  -  о  нем  упоминалось  отдельно  -
заслуживает  краткой  повторной  обрисовки  ввиду  чудовищной   живописности
некоторых своих  подробностей.  Трагедия  разыгралась  в  сельской  таверне,
недалеко от Манчестера;  выгодное  ее  местоположение  много  способствовало
двойному соблазну. Говоря отвлеченно, всякая  таверна  нуждается  в  близком
соседстве местных жителей - это первоначальный стимул для открытия подобного
рода заведений. Этот дом,  однако,  стоял  на  отлете  -  и  не  приходилось
опасаться, что кто-то поспешит на помощь, заслышав отчаянные крики; с другой
стороны, прилегающие окрестности были густо  населены;  одним  из  следствий
многолюдности явилось основание  благотворительного  клуба,  члены  которого
собирались в таверне еженедельно  -  и  вверяли  денежные  накопления  опеке
хозяина. Часто сумма оказывалась довольно значительной; прежде чем перейти в
руки банкира, она составляла пятьдесят, а то и семьдесят фунтов. Ради такого
богатства и в самом деле стоило рискнуть -  тем  более  что  и  риска-то,  в
сущности, не было. Волей случая об этой заманчивой возможности прослышали не
то оба братья Мак-Кинз, не то один из них: к несчастью, в то время, когда их
постигла катастрофическая неудача, они торговали вразнос  -  и  пользовались
репутацией людей  добропорядочных,  но  финансовый  крах  поглотил  весь  их
совместный капитал до последнего шиллинга. Внезапное разорение заставило  их
озлобиться:  крупное  общественное  бедствие   отняло   у   них   их   малую
собственность - и они стали винить в грабеже общество  в  целом.  Покушаясь,
таким  образом,  на  благоденствие  общества,  они   считали   себя   вправе
осуществить, путем насилия, естественный, по их  мнению,  акт  справедливого
возмездия. Деньги, на которые они нацелились, принадлежали именно  обществу:
сумма составлялась из множества частных вкладов.  Братья  забывали,  однако,
что для оправдания смертоубийства, которое они рассматривали как  неизбежный
подготовительный шаг к ограблению, у них  вряд  ли  нашелся  бы  аналогичный
воображаемый   прецедент.   Готовясь   одолеть   семейство,   которое    при
благоприятном для них ходе дела оказывалось  почти  совершенно  беспомощным,
злоумышленники полагались  исключительно  на  собственную  физическую  силу.
Братья - цветущие молодые люди, от двадцати восьми до тридцати двух  лет  от
роду  -  ростом  не  могли   похвастаться,   но   отличались   гибкостью   и
пропорциональностью сложения: оба были крепкие,  широкоплечие,  замечательно
ловкие и точные в движениях; после казни их тела негласно  демонстрировались
хирургами в манчестерском лазарете  как  образцы  физического  совершенства.
Семейство, на которое они предполагали напасть, состояло из четырех лиц; ими
были:  1)  владелец  таверны  -  мускулистый  фермер,  однако   его   братья
намеревались вывести из строя посредством нового  среди  грабителей  приема;
это называлось у них "одурманить", то есть тайком подмешать в стакан  жертвы
настойку опия; 2) жена хозяина; 3) молодая служанка; 4) мальчик двенадцати -
четырнадцати лет.  Опасность  заключалась  в  том,  что  кто-то  из  четырех
человек, находящихся в разных  местах  дома  с  двумя  отдельными  выходами,
вполне мог ускользнуть - и, пробравшись знакомыми тропками к стоящим поодаль
домам,  поднять  там  тревогу.  Под  конец  братья  положили  вести  себя  в
зависимости от обстановки, но, решив, что ради успеха им  нужно  прикинуться
чужими друг другу, сочли нужным согласовать предварительный  план  действий:
ведь в соответствии с их замыслом было бы невозможно пускаться в  переговоры
на глазах у членов семейства, не вызвав у тех  сильнейших  подозрений.  План
предусматривал, по крайней мере, одно убийство; таков был уговор; но во всем
остальном из дальнейшего поведения братьев видно, что они не желали  пролить
крови больше, чем было необходимо для достижения главной цели. В назначенный
день братья явились в таверну поодиночке - и в разное время. Один  пришел  в
четыре часа  пополудни,  другой  задержался  до  половины  восьмого.  Братья
сдержанно приветствовали друг  друга  как  незнакомые;  обмениваясь  изредка
краткими репликами, они казались не  слишком  расположенными  к  общению.  С
хозяином, впрочем, по возвращении того около восьми  вечера  из  Манчестера,
один из братьев вступил в оживленную беседу и пригласил его на бокал  пунша;
выбрав минуту, когда хозяин отлучился из комнаты, он влил  в  напиток  целую
ложку настойки опия. Вскоре часы  пробили  десять;  старший  из  Мак-Кинзов,
притворившись усталым, попросил отвести его в спальню: оба брата,  сразу  же
по прибытии, условились с хозяином о ночлеге.  Бедная  служанка  подошла  со
свечой, чтобы проводить гостя вверх по лестнице. В этот  критический  момент
семья распределялась следующим образом: хозяин, оглушенный выпитой лошадиной
дозой наркотика, удалился в смежную каморку,  стремясь  растянуться  там  на
софе: к счастью для него, братья посчитали, что он совершенно не способен  к
сопротивлению. Хозяйка хлопотала возле  обессилевшего  мужа.  Итак,  младший
Мак-Кинз остался в зале один. Он неслышно  встал  у  подножия  лестницы,  по
которой только что поднялся его брат, с целью перехватить служанку в  случае
ее бегства.
     Между тем девушка ввела старшего брата в спальню и указала ему  на  две
кровати:  половина  одной  была  уже  занята  мальчиком,  а  вторая  постель
пустовала: по словам служанки, гости могли располагаться здесь на  ночь  как
им заблагорассудится. Сказав это, она передала Мак-Кинзу свечу, которую  тот
сразу же поставил на стол - и, загородив девушке выход из комнаты, обнял  ее
за шею и притянул к себе, словно  желал  поцеловать.  Девушка,  по-видимому,
этого ожидала и попыталась увернуться. Представьте же себе  ее  ужас,  когда
она увидела в предательски стиснувшей ей шею руке бритву, которая через  миг
вонзилась ей в горло. Едва успев вскрикнуть, девушка  бессильно  рухнула  на
пол. Свидетелем этого жуткого зрелища был мальчик: он не спал,  но  нашел  в
себе достаточно самообладания, чтобы покрепче зажмурить глаза. Убийца тут же
бросился к постели и испытующе впился в лицо  лежащего:  не  получив  полной
уверенности, он прижал ладонь к сердцу  мальчика  в  попытке  определить  по
частоте ударов, ровно ли оно бьется. Испытание было мучительно  тяжким:  вне
сомнения, долго притворяться бы не пришлось, однако внимание убийцы отвлекла
ошеломляющая картина. Безмолвно и сурово, словно призрак, восстала с пола  в
предсмертном бреду зарезанная девушка: она выпрямилась во весь  рост,  потом
уверенно сделала шаг - и другой по направлению к двери. Убийца  рванулся  ее
задержать - и в этот самый  момент  мальчик,  почувствовав,  что  ему  выпал
единственный шанс  на  спасение,  соскочил  с  кровати.  Лестницу  сторожили
злодеи: один стоял наверху, другой внизу; кто поверил  бы,  что  у  мальчика
есть хотя бы проблеск надежды? И все же он ловко преодолел все  препятствия.
Охваченный паникой, он ухватился за балюстраду, перелетел через все ступени,
не коснувшись ни одной, и опустился у  основания  лестницы.  Тем  самым  ему
удалось благополучно миновать одного врага,  но  от  другого  деваться  было
некуда: все пропало бы, если бы не вмешался случай. Слабый  вскрик  служанки
встревожил хозяйку: она поспешила из своей комнатки на  помощь  девушке,  но
младший Мак-Кинз преградил ей путь наверх - и между ними завязалась  борьба.
Воспользовавшись этой схваткой не на жизнь,  а  на  смерть,  мальчик  вихрем
пронесся мимо. К счастью, он повернул на кухню, где имелся черный  ход;  там
он легко откинул щеколду и, выскочив за порог, метнулся в открытое поле.  Но
теперь уже старший брат мог кинуться за ним  в  погоню:  несчастная  девушка
умерла. По всей вероятности, ее  потухающему  сознанию  мерещилось  собрание
клуба, происходившее раз  в  неделю.  Ей  вообразилось,  будто  члены  клуба
заседают, как обычно, в одной из комнат; туда она, шатаясь,  устремилась  за
помощью, перешагнула  порог  и  упала  бездыханной.  Убийца,  догнавший  ее,
увидел, что руки у него развязаны -  и  он  успеет  еще  настичь  убежавшего
мальчика.  От  этого  зависел  успех  всего  предприятия.  Старший  Мак-Кинз
промчался мимо брата, боровшегося с хозяйкой, и  пулей  вылетел  из  дома  в
поле. Однако - быть может, только на долю минуты - он опоздал. Мальчик мигом
сообразил, что ему ни за что на свете не скрыться от проворного  и  сильного
взрослого - и потому  прыгнул  очертя  голову  в  ближайшую  канаву,  где  и
затаился. Если бы убийца отважился тщательно ее обследовать,  он  без  труда
распознал бы мальчика по его белой рубашке. Но, не сумев поймать  добычу  на
лету, преступник впал в растерянность. И с каждой секундой отчаяние его  все
возрастало. Случись  мальчику  добраться  до  соседних  жилищ  -  и  фермеры
прибегут  сюда  гурьбой;  тогда  обоим  братьям,  плохо  знавшим  окружающую
местность,  придется  несладко.  Старшему   Мак-Кинзу,   следовательно,   не
оставалось ничего другого, как позвать брата и вместе  с  ним  обратиться  в
бегство. Пострадавшая хозяйка, несмотря на тяжелые увечья, осталась  жива  и
впоследствии оправилась от  потрясения.  Хозяин  таверны  был  обязан  своим
спасением усыпительному напитку. Потерпевшие поражение убийцы вынуждены были
с горечью осознать, что чудовищное деяние совершено ими безо всякой  пользы.
Путь к комнате, где  заседал  клуб,  был  теперь  свободен:  сорока  секунд,
возможно, хватило бы для того,  чтобы  похитить  сокровищницу,  а  позже,  в
спокойной обстановке, взломать  запор  и  захватить  добычу.  Однако  братья
слишком страшились преследования - и пустились рысью  по  дороге,  проскочив
всего в шести футах от затаившегося в канаве мальчика.  Ночью  они  миновали
Манчестер. День проспали в густой чаще, отстоящей на двадцать миль от  места
преступления. Вторую и третью ночь братья продолжали идти пешком, давая себе
отдых в дневное  время.  На  рассвете  четвертого  дня  они  приблизились  к
какой-то деревушке близ Кирби Лонсдейла в Уэстморленде  {42}.  Должно  быть,
братья намеренно отклонились от прямого маршрута:  их  целью  являлся  Эршир
{43} - их родное графство, и дорога туда пролегала через  Шеп  {44},  Пенрит
{45}, Карлайл {46}. Вероятно, они  старались  избегать  встреч  с  почтовыми
каретами, которые на протяжении последних тридцати часов развозили  по  всем
придорожным тавернам и кабачкам листки с описанием их внешности и одежды.  В
деревню - возможно, не без умысла -  они  вошли  порознь,  с  промежутком  в
десять минут; ноги у них были сбиты, сами они чувствовали крайнее изнурение.
Задержать их в таком состоянии  было  совсем  несложно.  Исподтишка  братьев
опознал кузнец, догадавшийся свериться с описанием их примет в листке. Тогда
братьев без труда догнали и арестовали по отдельности. Вскоре  в  Ланкастере
состоялся суд: конечно же в те дни их мог ожидать только смертный  приговор.
И однако, совершенное братьями преступление во многом подпадало  под  статьи
закона, в которых ныне существенную роль играют  смягчающие  обстоятельства:
хотя убийство  не  могло  остановить  их  на  пути  к  достижении  цели,  но
несомненно  и  то,  что  они  всячески  старались  свести  кровопролитие  до
минимума. Неизмеримо, следовательно, расстояние,  отделяющее  Мак-Кинзов  от
чудовища Уильямса. Братья кончили жизнь на  эшафоте;  Уильямс,  как  сказано
выше, оборвал ее собственной рукой - и, согласно бытовавшему  в  те  времена
обычаю, был похоронен в центре квадривиума - на пересечении четырех дорог (в
нашем случае - на перекрестке, где сходятся четыре улицы) с колом, пробившим
ему сердце... И над ним шумит неумолчная суета вечно неутомимого Лондона!


ПРИМЕЧАНИЯ

УБИЙСТВО КАК ОДНО ИЗ ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВ

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ОСОБЫ, БОЛЕЗНЕННО ДОБРОДЕТЕЛЬНОЙ

     1  Клуб  Адского  Огня  -  клуб  молодых  аристократов,  организованный
Френсисом Дэшвудом  в  XVIII  столетии.  Его  члены  отличались  безудержной
веселостью, дерзкими выходками,  их  религиозные  воззрения  были  близки  к
атеизму.
     2 Брайтон - фешенебельный приморский курорт  в  графстве  Сассекс,  был
особенно модным в XIX в.
     3 Боу-стрит - главный уголовный полицейский суд в Лондоне (по  названию
улицы, где он находится).
     4 Лактанций (даты жизни неизвестны)  -  латинский  церковный  писатель.
Учитель красноречия в Никомедии. В  Вифинии  стал  христианином  во  времена
Диоклетиана (239-316). В своем сочинении "Книга о божественном установлении"
проповедовал христианскую мораль.

ЛЕКЦИЯ

     1 Эсхил (525-456 гг. до  н.  э.)  -  древнегреческий  драматург,  "отец
трагедии", написал не менее восьмидесяти  драм,  из  которых  до  нас  дошли
только семь. Наиболее известные из них - трилогия "Орестея"  и  "Прикованный
Прометей".
     2 Олд-Бейли - центральный уголовный суд в Лондоне (по  названию  улицы,
где он находится).
     3  Бернерс-стрит.  -  Здесь  располагалась  таверна,  в  которой  часто
собирались поэты и худ