рисует  себе
леденящий  ужас,  охвативший  всех  вокруг,  когда  среди  ожиданий   нового
смертельного выпада неизвестного противника,  среди  всеобщего  напряженного
внимания, когда одновременно крепла уверенность, что  вряд  ли  кто  дерзнет
повторить подобную попытку; внезапно, на двенадцатую ночь после расправы над
Маррами, чуть ли не в том же самом квартале,  совершилось  второе  столь  же
загадочное убийство, так  же  имевшее  целью  истребление  всего  семейства.
Произошло оно почти две недели  спустя  -  в  следующий  четверг,  и  многие
полагали тогда,  что  второе  убийство  своими  драматически  захватывающими
перипетиями даже превосходит первое. На сей раз от руки  убийцы  пала  семья
некоего мистера Уильямсона: его дом,  не  расположенный  непосредственно  на
людной Ратклиффской дороге, стоял тем  не  менее  совсем  близко,  за  углом
примыкающей к ней  боковой  улочки.  Мистер  Уильямсон,  тамошний  старожил,
пользовался среди местных обывателей известностью и уважением;  его  считали
богачом; он содержал нечто вроде таверны - но  не  из  стремления  пополнить
капитал, а скорее по  внутренней  склонности;  в  его  заведении  сохранялся
старинный  патриархальный  уклад:  сюда  по  вечерам  заглядывали  и  весьма
состоятельные посетители, однако между ними и прочими завсегдатаями из числа
ремесленников и мастеровых никакого различия не проводилось. Всякий, кто вел
себя  с  должным  приличием,  вправе  был  занять  место  и  заказать   свой
излюбленный напиток. Таким образом, общество здесь собиралось самое пестрое:
кто-то бывал там  постоянно,  кто-то  заглядывал  лишь  изредка.  Домочадцев
насчитывалось пятеро:  1)  глава  семейства  -  мистер  Уильямсон,  которому
перевалило за семьдесят; он прекрасно подходил к роли хозяина: обходительный
по натуре, не суровый, он, однако, строго наблюдал за поддержанием  порядка;
2) миссис Уильямсон, десятью годами моложе супруга; 3) внучка лет девяти; 4)
служанка, еще не достигшая сорокалетнего  возраста;  5)  двадцатишестилетний
поденщик, работавший на фабрике (не помню, какой  именно;  не  помню  и  его
национальности). В  заведении  мистера  Уильямсона  существовало  незыблемое
правило, не допускавшее никаких исключений: едва  только  било  одиннадцать,
все посетители, кем бы они ни являлись, должны были  расходиться  по  домам.
Этот полезный обычай позволял мистеру  Уильямсону  оберегать  свою  таверну,
стоявшую на довольно бойком месте, от пьяных ссор и потасовок. В  тот  вечер
четверга все шло как обычно - кроме тени подозрения, которая возникла  сразу
у нескольких посетителей. В другое время, вероятно, они ничего особенного  и
не ощутили бы, но теперь, когда все разговоры вертелись только вокруг Марров
и   неведомого   душегуба,   невольное   беспокойство   вызвало    следующее
обстоятельство: один незнакомец зловещего вида, в широкой накидке, несколько
раз за вечер входил и выходил из зала; порой он забивался в  угол  потемнее;
неоднократно замечали также, что он старался  украдкой  проникнуть  в  жилую
часть дома. По общему предположению, незнакомец наверняка  должен  был  быть
известен Уильямсону. Нельзя исключить того, что он и  вправду  был  известен
хозяину как один из клиентов. Однако  впоследствии  отталкивающая  внешность
незнакомца  -  его  мертвенная  бледность,   необычного   цвета   волосы   и
остекленевший взгляд - вспоминались всем, кто не мог отвести от  него  глаз,
когда он в промежутке от 8  до  11  вечера  то  и  дело  появлялся  в  зале,
производя собой то же  самое  гнетущее  впечатление,  что  и  двое  убийц  в
"Макбете": они, запятнанные  кровью  Банко,  с  искаженными  злобой  лицами,
неясно маячат в отдалении, бросая тень на пышность царственного пиршества.
     Меж тем часы пробили одиннадцать, компания начала расходиться,  таверну
готовились запереть на замок; об эту  пору  пятеро  оставшихся  внутри  дома
постоянных обитателей размещались следующим образом: трое старших, а  именно
сам Уильямсон, его жена и служанка, были все заняты делами на нижнем этаже -
Уильямсон нацеживал эль {27}, портер {28} и  прочие  напитки  соседям,  ради
которых дверь стояла приоткрытой до полуночного боя часов; миссис  Уильямсон
и служанка сновали с разными хлопотами  взад-вперед  из  кухни  в  маленькую
гостиную; малышка-внучка спала крепким сном с девяти вечера на первом  этаже
(в Лондоне первым этажом неизменно считается фактически второй,  соединенный
с нижним лестничным пролетом); наконец, поденщик тоже  удалился  к  себе  на
покой. Он квартировал в доме Уильямсонов постоянно - и  занимал  спальню  на
втором этаже. Он уже успел раздеться и улечься  в  постель.  Будучи  рабочим
человеком,  вынужденным  вставать  спозаранку,  он,  естественно,  стремился
поскорее заснуть.  Но  в  тот  вечер  ему  никак  не  удавалось  утихомирить
волнение, вызванное недавней резней в доме э  29,  -  и,  взбудораженный  до
предела, он никак не мог сомкнуть глаз. Возможно, что краем уха он слышал  о
подозрительном незнакомце - или даже заметил сам, как тот прокрадывается  по
залу. Но и  без  того  мастеровой  хорошо  сознавал  другие  грозившие  дому
опасности: прилегающие кварталы кишмя кишели хулиганами;  до  былого  жилища
Марров было рукой подать, а это значило, что убийца тоже обретался где-то по
соседству. Все это не могло не вызывать  опасений.  Но  для  беспокойства  у
мастерового имелись и свои, особенные основания: главным образом смущало его
то, что Уильямсон прослыл в округе толстосумом; соответствовало  это  истине
или нет, но многие твердо верили, что у  владельца  таверны  денег  куры  не
клюют: они якобы текут к нему непрерывным потоком - и в шкафах и ящиках  уже
накоплены целые  груды;  рискованным,  наконец,  казался  и  демонстративный
обычай оставлять входную дверь приоткрытой в течение  целого  часа  -  часа,
таившего в себе дополнительную угрозу: ведь напоказ выставлялась уверенность
в том, что незачем страшиться столкновения со случайными гуляками, поскольку
весь  подвыпивший  люд  был  выставлен  за  порог  в  одиннадцать.  Правило,
заведенное для  удобства  обитателей  и  способствовавшее  доброй  репутации
таверны, теперь служило  открытым  свидетельством  полнейшей  незащищенности
дома от  непрошеного  вторжения.  Поговаривали,  что  Уильямсон  -  грузный,
неповоротливый старик - должен был бы, из осмотрительности, запирать входную
дверь сразу после того, как разойдутся посетители.
     Все эти и  прочие  соображения  (например,  слух  о  наличии  у  миссис
Уильямсон значительного количества столового  серебра)  мучительно  осаждали
мастерового в постели - и до полуночи оставалось всего минут  двадцать,  как
вдруг, совершенно  неожиданно,  с  зловещим  грохотом,  возвещающим  гнусное
насилие, входная дверь, сотрясшись, захлопнулась -  и  тотчас  была  заперта
изнутри на ключ. Это, вне всякого сомнения, явился окутанный тайной  дьявол,
уже посещавший дом э 29 по Ратклиффской дороге. Да, этот адский посланец, на
протяжении двенадцати дней занимавший все умы и не сходивший со всех языков,
теперь наверняка  проник  сюда,  под  этот  беззащитный  кров  -  и  вот-вот
предстанет во плоти перед каждым
     из его обитателей. До сих пор еще не был окончательно разрешен вопрос -
двое ли преступников учинили расправу над семейством Марров. Если  это  было
так, то и теперь они примутся за дело вдвоем -  и  один  из  них,  не  теряя
времени, должен был метнуться по  лестнице  наверх:  наибольшую  угрозу  для
преступников  представлял  сигнал  тревоги,  поданный  из  окна  кем-то   из
обитателей  дома  уличным  прохожим.  С  полминуты  пораженный   оцепенением
мастеровой недвижно сидел в постели. Но затем, порывисто вскочив,  опрометью
бросился к двери. Он не имел целью оградить  себя  от  вторжения  -  слишком
хорошо зная, что дверь лишена каких-либо запоров  или  задвижек;  в  комнате
отсутствовала  и  мебель,  передвинув  которую   можно   было   бы   надежно
забаррикадироваться,  если  только  позволило  бы  время.  Распахнуть  дверь
настежь  мастерового  побудила  отнюдь  не   осторожность,   а   единственно
ослепляющая власть всепобеждающего страха. Шаг вперед  -  и  он  оказался  у
самой лестницы; нагнувшись через балюстраду, вслушался - и в этот миг снизу,
из малой гостиной, донесся душераздирающий вопль служанки: "Господи  Иисусе!
Нас здесь всех перебьют!" С  головой  Медузы-Горгоны  {29}  схожи  были  эти
жуткие бескровные  черты  и  недвижно  остекленелые  глаза,  принадлежавшие,
казалось, трупу, если достаточно  было  лишь  единожды  встретиться  с  ними
взглядом - и уже прочесть в них не подлежащий обжалованию смертный приговор.
     Три единоборства со смертью к тому времени уже подошли к концу; бедняга
мастеровой, в полном  оцепенении,  не  отдавая  себе  отчета  в  собственных
действиях, безвольно повинуясь охватившей  его  панике,  спустился  вниз  по
лестнице на оба пролета. Безумный страх толкал его вперед с  той  же  силой,
как если бы он был движим безрассудной отвагой. В одной рубашке,  мастеровой
продолжал спускаться  по  старым  ступеням,  которые  поскрипывали  под  его
тяжестью, пока их не осталось всего четыре. Ситуация сложилась беспримерная.
Стоило юноше чихнуть, кашлянуть, перевести дыхание -  его  ждала  неминуемая
гибель: шансов на спасение не было ни малейших.  Убийца  находился  в  малой
гостиной, дверь которой открывалась на лестницу: теперь она была  приоткрыта
не слегка, а довольно значительно.  Из  той  четверти  круга  (или  90  см),
которую дверь описывала, если ее распахивали настежь или прикрывали  плотно,
- по крайней мере 55 см отделяли ее теперь от косяка. Таким  образом,  взору
юноши представились два мертвых тела из трех. Где же третье? А сам убийца  -
где он? Преступник суетился в гостиной; поначалу его было только слышно,  но
не видно: он ходил взад и вперед в той части комнаты,  которую  отгораживала
дверь. Чем он был занят, вскоре сделалось ясно по скрежету  металла:  убийца
торопливо подбирал ключи к шкафу,  буфету  и  секретеру  в  невидимой  части
гостиной. Минуту спустя он тем не менее показался в проеме,  но,  к  счастью
для юноши-мастерового, в этот  критический  момент  настолько  был  поглощен
своими целями,  что  даже  не  озаботился  бросить  взгляд  на  лестницу:  в
противном  случае,  заметив  белую  фигуру  застывшего  в  безмолвном  ужасе
поденщика, тотчас же бы отправил его на тот свет. Третий,  доселе  невидимый
труп - труп мистера Уильямсона - лежал в погребе: о том, как он туда  попал,
- это особый вопрос, о котором позднее много судили и рядили,  но  объяснить
это толком так и не удалось.  Между  тем  смерть  Уильямсона  представлялась
юноше несомненной - иначе тот где-нибудь пошевелился бы или застонал.  Итак,
трое из четверых друзей, с которыми юноша расстался всего сорок минут назад,
были теперь бездыханны; в живых оставалось 40  процентов  (соотношение,  для
Уильямса недопустимое) - сам поденщик и его хорошенькая  подружка,  девочка,
чью детскую невинность не успели еще потревожить ни страх за себя, ни скорбь
о престарелых дедушке с бабушкой. Если те  потеряны  безвозвратно,  то  один
друг (а преданность свою он докажет, если сумеет спасти девочку), к счастью,
совсем близко. Но - увы! - еще ближе он к убийце. Сейчас, в  данную  минуту,
он совершенно лишен присутствия духа и не способен ни на  какое  усилие:  он
обратился в ледяной столп, ибо перед ним, футах в тринадцати,  простерты  на
полу... Служанку убийца застал стоящей на  коленях:  она  натирала  графитом
каминную решетку. Покончив с этим поручением,  она  принялась  за  другое  и
стала заполнять очаг углем и растопкой, с тем  чтобы  разжечь  огонь  утром.
По-видимому, она с головой ушла в  свои  труды  -  и  в  этот  самый  момент
появился убийца; последовательность событий, возможно, была такая: ужасающий
крик служанки, ее мольба Христу, показывал, что испугалась она именно в  эту
минуту; однако на самом деле это произошло на полторы-две минуты позже того,
как с грохотом захлопнулась входная дверь.  Следовательно,  сигнал  тревоги,
своевременно побудивший  юношу-мастерового  в  страхе  вскочить  с  постели,
обеими женщинами почему-то не был воспринят. Говорили, что миссис  Уильямсон
была  туговата  на  ухо;  относительно  служанки   высказывались   различные
предположения: усердно натирая  решетку  и  низко  склонившись  под  дымовой
трубой, она вполне могла принять стук двери за шум с улицы или же счесть это
проделкой расшалившихся озорников. И все же, каковы бы ни  были  объяснения,
неоспорим один факт: до того, как воззвать к Христу,  служанка  не  замечала
ничего подозрительного и ничто не оторвало ее от  работы.  Отсюда  явствует,
что и миссис Уильямсон также ничем не была встревожена,  иначе  ее  волнение
передалось бы служанке, которая находилась с ней вместе  в  одной  небольшой
комнате. После того как убийца переступил порог, произошло,  надо  полагать,
следующее: миссис Уильямсон, вероятно, не видела вошедшего, поскольку стояла
спиной  к  двери.  Ее-то,  до  того,  как  его  увидели,  Уильямс  и  сразил
сокрушительным ударом по затылку: этот  удар,  нанесенный  ломом,  раздробил
едва ли не половину черепа. Миссис Уильямсон упала; шум ее падения (все было
делом одной минуты) привлек внимание служанки: вот тогда-то у нее и вырвался
крик, достигший ушей юноши наверху; крикнуть во второй раз  она  не  успела;
убийца, взмахнув своим орудием, расколол ей череп с такой силой, что осколки
врезались в  мозг.  Обе  женщины  были  безнадежно  мертвы  -  и  продолжать
душегубство попросту не имело  смысла;  к  тому  же  убийца  хорошо  понимал
опасность промедления; однако же, невзирая на спешку, он настолько страшился
роковых для себя последствий, буде какая-то из жертв, очнувшись, даст против
него обстоятельные показания, что  твердо  вознамерился  исключить  подобную
возможность  и  немедля  принялся   перерезать   обеим   глотки.   Описанная
предыстория вполне согласовалась со сценой,  представившейся  теперь  глазам
поденщика. Миссис Уильямсон упала головой по направлению к двери;  служанка,
стоявшая на коленях, так и не  успела  разогнуться  -  и  подставила  голову
ударам без сопротивления; после чего негодяю оставалось только  откинуть  ей
голову назад, чтобы обнажить горло, - и все  было  кончено.  Любопытно,  что
юный мастеровой, хотя и парализованный страхом и какое-то время готовый, под
влиянием гипноза, добровольно шагнуть в львиную глотку, сумел  заметить  все
самое существенное. Читатель должен представить его в тот момент,  когда  он
наблюдал за тем, как убийца склонился над телом миссис Уильямсон, возобновив
поиски важных для него ключей. Ситуация для преступника, вне сомнения,  была
тревожная: ему  требовалось  во  что  бы  то  ни  стало  поскорее  раздобыть
необходимые ключи; иначе вся эта чудовищная  трагедия  окажется  разыгранной
впустую:  ужас  публики  возрастет  беспредельно,  десятикратно   увеличатся
предпринимаемые  меры  предосторожности,  а  это  значительно  осложнит  его
будущие игры. И даже ближайшие  планы  преступника  могли  сорваться:  любая
случайность грозила ему провалом. За  выпивкой  в  таверну  посылали  обычно
ветреных  девчонок  или  детей:  обнаружив  дверь  запертой,  они   беспечно
продолжили бы поиски другого заведения,  однако,  случись  оказаться  на  их
месте рассудительному посланцу, закрытие  таверны  на  целую  четверть  часа
ранее обычного вызвало бы самые серьезные подозрения. Тотчас  же  забили  бы
тревогу - и развязка зависела бы только  от  удачливости  злоумышленника.  О
поразительной   непоследовательности   преступника,   в   одних   отношениях
чрезвычайно, даже излишне  предусмотрительного,  а  в  других  до  крайности
опрометчивого и безрассудного, свидетельствовал, в  частности,  такой  факт:
стоя среди трупов по колено в крови, Уильяме не знал наверняка,  есть  ли  у
него надежный путь к отступлению. Окна, как ему было известно, имелись и  на
заднем фасаде дома, однако  куда  именно  они  выходили  -  уточнить  он  не
удосужился; из-за неспокойного соседства окна нижнего  этажа  могли  быть  и
заколочены; окна наверху, вероятно, открывались,  но  прыгать  из  них  было
довольно  рискованно.  Из  всего  этого   преступник   сделал   единственный
практический вывод: поспешить с  испытанием  ключей  и  овладеть  спрятанным
сокровищем. Всецело поглощенный этой задачей, Уильямс сделался словно глух и
слеп к окружающему - иначе он услышал бы  прерывистое  и  громкое,  как  ему
самому казалось, дыхание юноши, доносившееся с лестницы.  Вновь  склонившись
над телом миссис Уильямсон с целью  обшарить  ее  карманы  более  тщательно,
убийца вытащил целую связку ключей, один из которых упал с громким звоном на
пол. Именно тогда нечаянный соглядатай, из тайной  своей  засады,  подметил,
что изнутри широкая накидка Уильямса подбита шелком самого лучшего качества.
Запомнил он и еще одну примету, ставшую  впоследствии  одной  из  главнейших
опор  для  изобличения  злодея:  туфли  Уильямса,  совсем  новехонькие  -  и
купленные, надо думать, на деньги несчастного Марра, при каждом его движении
издавали резкий скрип. Раздобыв новую связку ключей, убийца  удалился  в  ту
часть гостиной, где его  не  было  видно.  И  только  тут  юношу-мастерового
осенила наконец догадка  о  возможном  пути  к  спасению.  Сколько-то  минут
наверняка потребуется на то, чтобы перепробовать все ключи, подбирая нужный;
затем убийца примется рыться в ящиках, если ключи подойдут; если  же  нет  -
взламывать замки силой. Итак,  можно  рассчитывать  на  короткий  промежуток
времени, пока убийца будет  занят  грабежом  -  и  за  звяканьем  ключей  не
расслышит шороха на лестнице и скрипа ее  ступеней.  Юноша  быстро  исполнил
свой план: взбежав обратно к себе в спальню, он придвинул кровать вплотную к
двери в надежде, что это препятствие хотя бы ненадолго задержит  неприятеля,
а ему самому позволит в крайнем случае испробовать последний шанс -  сделать
отчаянный прыжок из окна. Со всей осторожностью  переместив  кровать,  юноша
разорвал простыни, наволочки и  одеяла  на  широкие  полосы,  сплел  из  них
веревки и соединил концы крепкими узлами. Но сразу же ему приходит в  голову
неприятное осложнение. Где найти брус, крюк, перекладину - любую зацепку, на
которой прочно держалась бы веревка? Расстояние от подоконника - то есть  от
нижней части оконного архитрава до  земли  -  составляет  двадцать  два  или
двадцать три фута. Десять - двенадцать футов можно отсюда исключить:  прыжок
с половинной  высоты  опасности  не  сулит.  Произведя  эти  расчеты,  юноша
прикинул, что остается заготовить веревку еще примерно дюжину футов  длиной.
Но  прочной  металлической  опоры,  к  несчастью,  нигде  возле  окна   нет.
Ближайшая, по существу единственная, подходящая опора находится вовсе  не  у
окна  -  это  шпиль  балдахина  над  кроватью  (неизвестно  с  какой   целью
сооруженный); теперь, вместе с кроватью, передвинулся и шпиль -  он  отстоит
от окна не на четыре фута, а на семь. Выходит, к названному выше  расстоянию
следует добавить еще целых семь футов. Впрочем, смелее! Согласно  поговорке,
бытующей у всех христианских народов, береженого и Бог бережет. Наш юноша  с
благодарностью вспоминает об этом: в простом  наличии  шпиля,  до  той  поры
совершенно  бесполезного,  он   усматривает   залог   помощи,   ниспосланный
Провидением. Если бы он старался только для  собственного  спасения,  он  не
чувствовал бы себя достойным похвалы, но это не так: он совершенно  искренне
озабочен благополучием бедной девочки, к которой привязан  всем  сердцем;  с
каждой минутой, как ему кажется, на нее все ближе надвигается гибель;  когда
юноша проходил мимо ее двери, первым его побуждением было выхватить  девочку
из постельки и, крепко прижав к  груди,  унести  с  собой,  дабы  попытаться
спастись вместе.  Однако,  взвесив  все  обстоятельства,  юноша  понял,  что
внезапное пр