полнить. Вся
наша энергия уходит на достижение того, чего мы хотим, и большинство людей
никогда не задумывается о первопричине этой деятельности: знают ли они,
чего на самом деле хотят, сами ли они хотят достичь тех целей, к которым
стремятся. В школе они хотят иметь хорошие отметки; повзрослев, хотят как
можно больше преуспеть, больше заработать, добиться большего престижа,
купить лучшую автомашину, поехать в путешествие и т.д. Но если они вдруг
остановятся среди этой неистовой деятельности, то у них может возникнуть
вопрос: "Ну, получу я эту новую работу, куплю эту новую машину, поеду в это
путешествие, что тогда? Что проку во всем этом? Это на самом деле мне
нужно? Не гонюсь ли я за чем-то таким, что должно меня осчастливить, но
надоест мне тотчас, едва я этого добьюсь?" Если такие вопросы появляются,
они пугают, потому что затрагивают самую основу деятельности человека:
знание, чего он хочет. Поэтому люди стремятся поскорее избавиться от этих
тревожных мыслей. Они полагают, что эти вопросы потревожили их лишь из-за
усталости или депрессии, и продолжают погоню за теми целями, которые
считают своими.

Однако здесь проявляется смутное понимание правды - той правды, что
современный человек живет в состоянии иллюзии, будто он знает, чего хочет;
тогда как на самом деле он хочет того, чего должен хотеть в соответствии с
общепринятым шаблоном. Чтобы принять это утверждение, необходимо уяснить
себе, что знать свои подлинные желания гораздо труднее, чем кажется
большинству из нас; это одна из труднейших проблем человеческого бытия. Мы
отчаянно стараемся уйти от этой проблемы, принимая стандартные цели за свои
собственные. Современный человек готов пойти на громадный риск, стараясь
добиться цели, которая считается "его" целью, но чрезвычайно боится риска и
ответственности задать себе подлинно собственные цели. Бурную деятельность
часто считают признаком самостоятельного действия, но мы знаем, что такая
деятельность может быть не более самостоятельной, чем поведение актера или
загипнотизированного человека. Когда ставится пьеса, каждый актер может
очень энергично играть свою роль и даже вставлять какие-то реплики или
детали действия от себя. Но при этом он все-таки всего лишь играет
порученную ему роль.

Весьма трудно определить, насколько наши желания - так же как и мысли и
чувства - не являются нашими собственными, а навязаны нам со стороны; и эта
специфическая трудность тесно связана с проблемой власти и свободы. В ходе
новой истории власть церкви сменилась властью государства, власть
государства - властью совести, а в наши дни эта последняя была вытеснена
анонимной властью здравого смысла и общественного мнения, которые
превратились в орудия конформизации. Освободившись от прежних открытых форм
власти, мы не замечаем, что стали жертвами власти нового рода. Мы
превратились в роботов, но живем под влиянием иллюзии, будто мы
самостоятельные индивиды. Эта иллюзия помогает индивиду сохранять
неосознанность его неуверенности, но на большее она не способна. В
результате личность индивида ослабляется, так что неосознанное чувство
бессилия и неуверенности не только сохраняется, но и крайне возрастает.
Индивид живет в мире, с которым потерял все подлинные связи, в котором все
и вся инструментализованы; и сам он стал частью машины, созданной его
собственными руками. Он знает, каких мыслей, каких чувств, каких желаний
ждут от него окружающие, и мыслит, чувствует и желает в соответствии с
этими ожиданиями, утрачивая при этом свое "я", на котором только и может
быть построена подлинная уверенность свободного человека.

Утрата своего "я" вызывает глубокие сомнения в собственной личности и тем
самым усиливает потребность в приспособлении. Если я представляю собой лишь
то, чего - по моему мнению - от меня ожидают, то кто же я? Мы уже видели,
как с крушением средневекового строя, в котором каждый индивид имел свое
бесспорное место, начались сомнения относительно собственной сущности.
Начиная с Декарта подлинная сущность индивида стала одной из основных
проблем современной философии. Сегодня мы считаем бесспорным, что мы - это
мы; однако сомнение - что же это такое? - не только не исчезло, но, может
быть, даже увеличилось. Это ощущение современного человека выражено в
пьесах Пиранделло. Он ставит вопросы: Кто я? Есть ли у меня доказательства
собственной идентичности, кроме моего физического тела? Его ответы непохожи
на ответы Декарта. Тот утверждал индивидуальную личность, Пиранделло ее
отрицает: у "я" нет собственной сущности, личность является лишь отражением
того, чего ожидают от нее остальные, личность - это "что вам будет угодно".

Такая потеря собственной сущности превращает конформизацию в императив:
человек может быть уверен в себе лишь в том случае, если живет в
соответствии с ожиданиями других. Если мы живем не по общепринятому
сценарию, то рискуем не только вызвать неодобрение и возросшую изоляцию, но
и потерять уверенность в своей сущности, что угрожает психическому здоровью.

Приспосабливаясь к ожиданиям окружающих, стараясь не отличаться от них,
человек может приглушить свои сомнения по поводу собственной сущности и
приобрести какую-то уверенность. Однако цена за это высока: отказ от своей
спонтанности, индивидуальности и свободы. Психологический робот живет лишь
биологически, эмоционально он мертв; он двигается, как живой, но тем
временем жизнь его, словно песок, уходит сквозь пальцы. Современный человек
изображает удовлетворение и оптимизм, но в глубине души он несчастен, почти
на грани отчаяния. Он судорожно цепляется за все индивидуальное, он хочет
быть "не таким, как все", ведь нет лучшей рекомендации для чего бы то ни
было, чем слова "это что-то особенное". Нам сообщают имя железнодорожного
кассира, у которого мы покупаем билет; сумки, игральные карты и портативные
приемники "персонализованы" инициалами их владельцев. Все это
свидетельствует о жажде "особенного", но это, пожалуй, последние остатки
индивидуальности. Современный человек изголодался по жизни, но поскольку он
робот, жизнь не может означать для него спонтанную деятельность, поэтому он
довольствуется любыми суррогатами возбуждения: пьянством, спортом или
переживанием чужих и вымышленных страстей на экране.

Что же означает свобода для современного человека? Он стал свободен от
внешних оков, мешающих поступать в соответствии с собственными мыслями и
желаниями. Он мог бы свободно действовать по своей воле, если бы знал, чего
он хочет, что думает и чувствует. Но он этого не знает; он
приспосабливается к анонимной власти и усваивает такое "я", которое не
составляет его сущности. И чем больше он это делает, тем беспомощнее себя
чувствует, тем больше ему приходится приспосабливаться. Вопреки видимости
оптимизма и инициативы современный человек подавлен глубоким чувством
бессилия, поэтому он пассивно, как парализованный, встречает надвигающиеся
катастрофы.

При поверхностном взгляде видно лишь то, что люди вполне успешно
функционируют в экономической и социальной жизни, но было бы опасно не
заметить за этим благополучным фасадом подспудную неудовлетворенность. Если
жизнь теряет смысл, потому что ее не проживают, человек впадает в отчание.
Умирая от физического голода, люди не остаются тихи и спокойны; точно так
же они не могут тихо и спокойно умирать от голода психического. Если в
отношении "нормального" человека нас будет интересовать лишь его
экономическая обеспеченность, если мы упустим из виду подсознательное
страдание среднего автоматизированного человека, мы не сможем понять ту
опасность, исходящую из человеческого характера, которая угрожает нашей
культуре: готовность принять любую идеологию и любого вождя за обещание
волнующей жизни, за предложение политической структуры и символов, дающих
жизни индивида какую-то видимость смысла и порядка. Отчаяние людей-роботов
- питательная среда для политических целей фашизма.

                         2. Свобода и спонтанность

До сих пор в этой книге рассматривался лишь один аспект свободы: бессилие и
неуверенность изолированного индивида, который освободился от всех уз,
некогда придававших жизни смысл и устойчивость. Мы видели, что индивид не в
состоянии вынести эту изоляцию. Как изолированное существо он крайне
беспомощен перед внешним миром, вызывающим у него страх; из-за этой
изоляции для него разрушилось единство мира, и он потерял всякую
ориентацию. В результате его одолевают сомнения: он сомневается в себе
самом, в смысле жизни, а в конечном итоге - в любом руководящем принципе
собственного поведения. Беспомощность и сомнения парализуют жизнь, и, чтобы
жить, человек старается избавиться от своей негативной свободы. Это
приводит его к новый узам; но они отличаются от первичных, хотя до полного
разрыва тех первичных уз он также подчинялся какому-то авторитету или
социальной группе. Бегство от свободы не восстанавливает его утраченной
уверенности, а лишь помогает ему забыть, что он отдельное существо. Он
приобретает новую, хрупкую уверенность, пожертвовав целостностью своего
индивидуального "я". Он отказывается от своей личности, потому что не может
вынести одиночества. Таким образом, "свобода от" приносит ему новое рабство.

Следует ли из нашего анализа, что существует неизбежный цикл, ведущий от
свободы к новой зависимости? Приводит ли освобождение от первичных уз к
такому одиночеству и изоляции индивида, которые неизбежно заставляют его
искать выход в новом рабстве? Обязательно ли независимость и свобода
тождественны изоляции и страху? Или возможно состояние позитивной свободы,
в котором индивид существует как независимая личность, но не изолированная,
а соединенная с миром, с другими людьми и с природой?

Полагаем, что на последний вопрос можно ответить положительно. Процесс
развития свободы - не порочный круг; человек может быть свободен, но не
одинок, критичен, но не подавлен сомнением, независим, но неразрывно связан
с человечеством. Эту свободу человек может приобрести, реализуя свою
личность, будучи самим собой. Но что значит реализовать свою личность?
Философы-идеалисты полагали, что личность может быть реализована одними
только усилиями интеллекта. Они считали для этого необходимым расщепление
личности, при котором разум должен подавлять и опекать человеческую натуру.
Однако такое расщепление уродовало не только эмоциональную жизнь человека,
но и его умственные способности. Разум, приставленный надзирателем к своей
узнице - натуре человека, стал в свою очередь узником, и, таким образом,
обе стороны человеческой личности -разум и чувство - колечили друг друга.
Мы полагаем, что реализация своего "я" достигается не только усилиями
мышления, но и путем активного проявления всех его эмоциональных
возможностей. Эти возможности есть в каждом человеке, но они становятся
реальными лишь в той мере, в какой они проявляются. Иными словами,
позитивная свобода состоит в спонтанной активности всей целостной личности
человека.

Здесь мы подходим к одной из труднейших проблем психологии - к проблеме
спонтанности. Попытка рассмотреть эту проблему, как она того заслуживает,
потребовала бы еще одной книги. Но сказанное выше позволяет в какой-то
степени понять, что такое спонтанность, рассуждая "от противного".
Спонтанная активность - это не вынужденная активность, навязанная индивиду
его изоляцией и бессилием; это не активность робота, обусловленная
некритическим восприятием шаблонов, внушаемых извне. Спонтанная активность
- это свободная деятельность личности; в ее определение входит буквальное
значение латинского слова sponte - сам собой, по собственному побуждению.
Под деятельностью мы понимаем не "делание чего-нибудь"; речь идет о
творческой активности, которая может проявляться в эмоциональной,
интеллектуальной и чувственной жизни человека, а также и в его воле.
Предпосылкой такой спонтанности являются признание целостной личности,
ликвидация разрыва между "разумом" и "натурой", потому что спонтанная
активность возможна лишь в том случае, если человек не подавляет
существенную часть своей личности, если разные сферы его жизни слились в
единое целое.

Хотя в нашем обществе спонтанность - довольно редкий феномен, мы все же не
совсем ее лишены. Чтобы лучше объяснить, что это такое, я хотел бы
напомнить читателю некоторые ее проявления в нашей жизни.

Прежде всего, мы знаем индивидов, которые живут - или жили - спонтанно, чьи
мысли, чувства и поступки были проявлениями их собственной личности, а не
автоматическими действиями роботов. По большей части это художники. В
сущности, художника можно и опеределить как человека, способного к
спонтанному самовыражению. Если принять это определение, а Бальзак именно
так определял художника, то некоторых философов и ученых тоже нужно назвать
художниками, а другие отличаются от них так же, как старомодный фотограф от
настоящего живописца. Есть и другие индивиды, наделенные той же
спонтанностью, хотя и лишенные способности - или, может быть, только умения
- выражать себя объективными средствами, как это делает художник. Однако
положение художника непрочно, потому что его индивидуальность, спонтанность
уважаются лишь в том случае, если он преуспел; если же он не может продать
свое искусство, то остается для своих современников чудаком и "невротиком".
В этом смысле художник занимает в истории такое же положение, как
революционер: преуспевший революционер - это государственный деятель, а
неудачливый - преступник.

Другой пример спонтанности - маленькие дети. Они способны чувствовать и
думать на самом деле по-своему, эта непосредственность выражается в том,
что они говорят, в том, как себя ведут. Я уверен, что та привлекательность,
какую имеют дети для большинства взрослых (кроме разного рода
сентиментальных причин), объясняется именно спонтанностью детей.
Непосредственность глубоко трогает каждого человека, если он еще не
настолько мертв, что уже не способен ощутить ее. В сущности, нет ничего
привлекательнее и убедительнее спонтанности, кто бы ее ни проявлял:
ребенок, художник или любой другой человек.

Большинству из нас знакомы хотя бы отдельные мгновения нашей собственной
спонтанности, которые становятся и мгновениями подлинного счастья. Это
может быть свежее и непосредственное восприятие пейзажа, или озарение после
долгих размышлений, или необычайное чувственное наслаждение, или прилив
нежности к другому человеку. В эти моменты мы узнаем, что значит спонтанное
переживание и чем могла бы быть человеческая жизнь, если бы эти
переживания, которые мы не умеем культивировать, не были столь редки и
случайны.

Почему же спонтанная деятельность решает проблему свободы? Мы уже говорили,
что негативная свобода превращает индивида в изолированное существо -
слабое и запуганное,- чье отношение к миру определяется отчужденностью и
недоверием. Спонтанная активность - это единственный способ, которым
человек может преодолеть страх одиночества, не отказываясь от полноты
своего "я", ибо спонтанная реализация его сущности снова объединяет его с
миром - с людьми, природой и самим собой. Главная, важнейшая составная
часть такой спонтанности - это любовь, но не растворение своего "я" в
другом человеке и не обладание другим человеком. Любовь должна быть
добровольным союзом с ним, на основе сохранения собственной личности.
Именно в этой полярности и заключается динамический характер любви: она
вырастает из стремления преодолеть отдельность и ведет к единению, но не
уничтожает индивидуальность. Другая составная часть спонтанности - труд. Но
не вынужденная деятельность с целью избавиться от одиночества и не такое
воздействие на природу, при котором человек, с одной стороны, господствует
над нею, а с другой - преклоняется перед ней и порабощается продуктами
собственного труда. Труд должен быть творчеством, соединяющим человека с
природой в акте творения. Что справедливо в отношении любви и труда,
справедливо и в отношении всех спонтанных действий, будь то чувственное
наслаждение или участие в политической жизни общества. Спонтанность,
утверждая индивидуальность личности, в то же время соединяет ее с людьми и
природой. Основное противоречие, присущее свободе,- рождение
индивидуальности и боль одиночества - разрешается спонтанностью всей жизни
человека.

При всякой спонтанной деятельности индивид сливается с миром. Но его
личность не только сохраняется, она становится сильнее. Ибо личность сильна
постольку, поскольку она деятельна. Обладание чем бы то ни было силы не
дает, идет ли речь о материальных ценностях или о психических способностях
к чувству или мысли. Присвоение неких объектов, манипулирование ими тоже не
усиливают личность; если мы что-то используем, оно не становится нашим
только потому, что мы его используем. Наше - только то, с чем мы подлинно
связаны своей творческой деятельностью, будь то другой человек или
неодушевленный объект. Только качества, которые вытекают из нашей
спонтанной активности, придают личности силу и тем самым формируют основу
ее полноценности. Неспособность действовать спонтанно, выражать свои
подлинные мысли и чувства и вытекающая из этого необходимость выступать
перед другими и перед самим собой в какой-то роли - под маской
псевдоличности - вот в чем источник чувства слабости и неполноценности.
Сознаем мы это или нет, но мы ничего так не стыдимся, как отказа от себя, а
наивысшую гордость, наивысшее счастье испытываем тогда, когда думаем,
говорим и чувствуем подлинно самостоятельно.

Отсюда следует, что важна именно деятельность сама по себе, а не ее
результат. В нашем обществе принято противоположное убеждение. Мы
производим не для удовлетворения конкретных потребностей, а для абстрактной
цели продать свой товар; мы уверены, что можем купить любые материальные
или духовные блага и эти блага станут нашими без какого-либо творческого
усилия, связанного с ними. Точно так же наши личные качества и плоды наших
усилий мы рассматриваем как товар, который можно продать за деньги, за
престиж или власть. При этом центр тяжести смещается с удовлетворения
творческой деятельностью на стоимость готовой продукции; и человек теряет
единственное удовлетворение, при котором мог бы испытать настоящее
счастье,- наслаждение процессом творчества. Человек же охотится за
призраком, за иллюзорным счастьем по имени Успех, который каждый раз
оставляет его разочарованным, едва ему покажется, что он достиг наконец
чего хотел.

Если индивид реализует свое "я" в спонтанной активности и таким образом
связывает себя с миром, то он уже не одинок: индивид и окружающий мир
становятся частями единого целого: он занимает свое законное место в этом
мире, и поэтому исчезают сомнения относительно его самого и смысла жизни.
Эти сомнения возникают из его изолированности, из скованности жизни; если
человек может жить не принужденно, не автоматически, а спонтанно, то
сомнения исчезают. Человек осознает себя как активную творческую личность и
понимает, что у жизни есть лишь один смысл - сама жизнь.

Если человек преодолевает сомнение относительно себя и своего места в мире,
если актом спонтанной реализации своей жизни он сливается с миром, то он
приобретает силу как индивид, обретает уверенность. Однако эта уверенность
отличается от той, какая была характерна для доиндивидуального состояния,
так же как новая связанность с миром отличается от первичных уз. Новая
уверенность не основана на защите индивида какой-то высшей внешней силой;
она и не игнорирует трагическую сторону жизни. Новая уверенность динамична;
она основана - вместо внешней защиты - на спонтанной активности самого
человека; он обретает ее постоянно, в каждый момент своей спонтанной жизни.
Это уверенность, какую может дать только свобода; и она не нуждается в
иллюзиях, поскольку устранила условия, вызывавшие потребность в этих
иллюзиях.

Позитивная свобода как реализация личности подразумевает безоговорочное
признание уникальности индивида. Люди рождаются