поху.  Козявка  правит
миром, и сама ему подчиняется. Ее смешные стороны искупаются ее умственным
развитием.
   Таков второй Вольтер - творец  повестей  и  рассказов.  Третий  Вольтер
более печален, так как он понимал, что человек  не  только  смешон,  но  и
очень зол. У писателя было личное горе. Мадам дю Шатле обманула его с  его
лучшим другом и, понеся от трудов Сен-Ламбера, умерла в родах.  Короли,  и
французский и прусский, восприняли это с неудовольствием, и Вольтер должен
был жить в изгнании. Правда, это изгнание было позолочено:  ни  Делис,  ни
Фернэ вовсе не были ужасны. Однако своим благополучием Вольтер был  обязан
только  собственной  осторожности,  а  отнюдь  не  людям,  тем  более  что
некоторые его яростно  преследовали.  Он  всегда  очень  близко  к  сердцу
принимал  общественные   бедствия,   особенно   войны   и   всякого   рода
нетерпимость. И вот в 1755  году  вдобавок  к  бесчеловечности  людской  -
враждебные демарши  природы.  Это  был  год  лиссабонского  землетрясения,
разрушившего один из прекраснейших городов Европы, что глубоко взволновало
Вольтера: для него  это  поистине  было  ударом  судьбы.  Действительность
казалась ужасной.

   Когда-нибудь все будет хорошо - вот надежда;
   Все хорошо сегодня - вот иллюзия.

   Все   будет   хорошо   когда-нибудь,   если   человек   трудится    над
преобразованием общества. В этих словах намечены  вольтеровское  понимание
прогресса и философия Кандида.
   "Кандид" был создан  Вольтером  в  дни  тяжелых  испытаний  и  крайнего
отчаяния, которое вызывали у  него  некоторые  философы,  например  Руссо,
который писал: "Если вечное существо не сделало мир лучшим, значит, оно не
могло его сделать таковым", или Лейбниц, утверждавший, что все к лучшему в
этом  лучшем  из  миров.  Вольтер  вложил  эту  идею  в   уста   Панглоса,
философа-оптимиста, а его ученика,  наивного  молодого  Кандида,  отправил
путешествовать по свету,  где  тот  на  опыте  познал,  что  такое  войны,
инквизиция, стал свидетелем  убийств,  краж,  насилий,  происков  иезуитов
Парагвая, повидал Францию, Англию, Турцию и констатировал в конце  концов,
что человек повсюду очень злое животное. Тем не менее  последними  словами
книги Вольтера были: "Но надо возделывать свой сад" [Вольтер, "Философские
повести"], ибо мир наш безумен и жесток; земля  дрожит  от  землетрясений,
небо мечет  молнии;  короли  воюют,  церковь  раздирается  противоречиями.
Установим, границы нашей деятельности и попробуем выполнять наше  скромное
дело  как  можно  лучше.  Этот   вывод,   одновременно   и   "глубокий   и
ограниченный", последнее слово Вольтера, будет и  последним  словом  Гете.
Все плохо, но все может быть улучшено. Это кредо и современного  человека,
и мудрость строителя - мудрость, пока еще несовершенная, но уже приносящая
свои плоды. Вольтер, как говорит Бенвиль, расчищает "широкую земную дорогу
от иллюзий". На этой свободной земле можно создавать новое.
   Современные писатели открыли, что наш мир абсурден. Но все,  что  можно
было бы сказать по этому поводу, уже сказано, и очень  умно,  Вольтером  в
"Кандиде", и было бы разумно, вместо того чтобы  сердиться  на  окружающий
мир, обрести в себе мужество действовать.


   III

   "Кандид" - вершина вольтеровского творчества. Из романов, следующих  за
ним, - лучший "Простодушный". Ему свойственна та же вольтеровская живость,
то же обаяние ума, но тема его менее значительна. "История Дженни"  -  это
защита деизма, - "единственная  узда  для  людей,  ловко  творящих  тайные
преступления... Да, мои друзья, атеизм и фанатизм - это два  полюса  мира,
смятения и ужаса" [Вольтер, "История Дженни"], "Уши графа де  Честерфилда"
- повесть, доказывающая, что всем в этом  мире  управляет  рок.  Но  зачем
тогда философствовать? Зачем волноваться? "Пейте горячее,  когда  холодно,
пейте прохладное в летний зной; соблюдайте умеренность во всем, следите за
пищеварением, отдыхайте, наслаждайтесь и смейтесь над всем  прочим".  Этот
вывод менее всего можно назвать поэтическим.
   Но преобладающее качество вольтеровской прозы его счастливых дней - это
поэзия. "Есть что-то возвышенное в каждом большом произведении, -  говорит
Ален, - и даже в романах Вольтера". Поэзия  в  нашем  безумном  мире  есть
выражение беспорядочных идей,  регулируемых  его  ритмом.  В  этом  смысле
Шекспир с его духами, колдуньями и ведьмами был истинным мастером  поэзии.
Лучшие  повести  Вольтера  также   обладают   обоими   этими   свойствами.
Неожиданные  каскады   абсурдных   событий,   затопляющие   страницы   его
произведений, быстрота  действия,  почти  беспрерывные  стенания  Мартэна,
простодушные поступки Кандида, несчастья Панглоса, рассказы Старухи -  все
это погружает ум в  какое-то  трагическое  спокойствие,  создаваемое  лишь
Истинной поэзией.
   Таким образом, Вольтер, страстно стремившийся стать знаменитым поэтом и
столько мучившийся над композицией своих трагедий  и  эпопей,  в  конечном
счете, сам не сознавая этого, создал  образцы  настоящей  поэзии  в  своих
повестях,  которые  он  писал   играючи   и   не   считал   сколько-нибудь
значительными.
   Еще одно доказательство - мог бы он сказать,  -  что  зло  есть  добро,
добро есть зло и что рок управляет миром.



** СТЕНДАЛЬ **

   "Красное и черное"

   "Должен   ли   романист   заимствовать   свои   сюжеты   из    реальной
действительности? На примере "Красного и черного" я хотел бы показать  как
случай из жизни, который автор воспроизводит почти в точности, становится,
пройдя через горнило глубокого ума, оригинальным романом [это  текст  моей
публичной  лекции;  об  этом  необходимо  было  сказать,  чтобы  объяснить
несколько  поучительный  и  вместе  с  тем   непринужденный   тон   статьи
(прим.авт.)].
   В 1827 году суд города  Гренобля  рассматривал  дело,  вызвавшее  много
шуму. Молодой человек, Антуан Берте, был обвинен в убийстве, которого  он,
впрочем, и не отрицал. Вот вкратце история этого молодого человека.
   Сын сельского кузнеца, он был воспитан местным священником. Когда юноше
исполнилось девятнадцать лет, этот священник определил его воспитателем  в
богатое семейство Мишу де Латур. Сам господин Мишу был промышленником. Его
супруге было лет тридцать шесть. Что в точности  произошло  в  этом  доме?
Никто не знает. Достоверно одно; юный Берте волочился  за  госпожой  Мишу.
Уступила ли она его ухаживаниям? Это обстоятельство  в  ходе  процесса  не
было до конца выяснено. Так или иначе, молодому человеку пришлось покинуть
дом. Прошло несколько месяцев, и старику священнику, воспитавшему Антуана,
удалось устроить его в семинарию. Юноша пробыл там недолго и был  исключен
по мотивам,  которые  также  остались  невыясненными.  Тогда  он  поступил
воспитателем в аристократическое семейство Кордон, но через  год  или  два
был изгнан из этого дома, потому что на сей раз начал бурно  ухаживать  за
дочерью хозяина, мадемуазель де Кордон.  Он  пытается  найти  себе  другое
место, но тщетно; терпя лишения, он  в  конце  концов  приходит  к  выводу
(правильному или ошибочному), что ему всюду отказывают потому, что госпожа
Мишу из чувства мести либо из ревности преследует его и оговаривает. Берте
не в состоянии заработать себе на жизнь, он очень  несчастен.  Однажды  он
принимает неожиданное решение: в воскресный день  отправляется  в  церковь
маленького городка, где живет госпожа Мишу;  во  время  обедни,  в  момент
возношения святых даров, когда госпожа Мишу опустила голову, он  выстрелил
в нее из пистолета. Она упала, и  Берте  попытался  застрелиться  сам.  Он
упал, обливаясь кровью. Его унесли, привели в  чувство.  Госпожа  Мишу  не
умерла. Остался жив и Берте; его отдали под суд.
   Представьте себе это необычайное заседание суда  присяжных;  на  скамье
подсудимых сидит молодей человек в черном платье семинариста,  голова  его
обмотана белыми бинтами, потому что рана еще не вполне зажила; генеральный
прокурор называет его чудовищем, а он в ответ на все вопросы повторяет:
   - Убейте меня, приговорите меня к смерти, ни о чем больше я не прошу!
   Адвокат подтверждает слова своего подзащитного:
   - Если бы я мог уступить его мольбам, я бы  не  выступал  здесь  в  его
защиту. Он не хочет жить. Зачем ему жизнь, если он лишился чести?  Он  уже
почти не живет, он сам приговорил  себя  к  смерти.  Своим  приговором  вы
только поможете ему избавиться от невыносимого существования.
   Сам Берте писал генеральному прокурору:

   "Господин  прокурор,  я  хотел  бы,  чтобы  меня  сегодня  осудили,   а
послезавтра казнили. Смерть - самое сладостное прощение,  которое  я  могу
получить. Я заверяю  вас,  что  она  совсем  меня  не  страшит.  Меня  уже
заставили достаточно ненавидеть жизнь,  и  я  не  хочу,  чтобы  длительное
судебное разбирательство сделало ее для меня еще более отвратительной.  Не
заставляйте меня дольше дышать зловонным воздухом.  Разрешите  мне  иногда
выходить во двор, я обещаю не раскрывать там рта".

   Такова история, которая обошла  в  1827  году  все  газеты  Франции,  в
частности газеты департамента Изер (не забывайте, что Стендаль  был  родом
из этого департамента)... Стендаль прочел эту историю. Мы  сейчас  увидим,
почему  она  должна  была  поразить  воображение  писателя.  Вот  реальное
событие. Каков же был ум, которому предстояло отметить его и переложить на
язык искусства? Каков был Стендаль?
   Стендаль  родился  в  1783  году,  то  есть  незадолго  до  Французской
революции, в городе  Гренобле.  Его  настоящее  имя  -  Анри  Бейль.  Отец
писателя, Шерюбен Бейль,  был  человек,  терявшийся  в  женском  обществе,
малолюбезный и  больше  всего  интересовавшийся  денежными  делами;  самым
близким его другом и советчицей была тетушка Серафи,  к  которой  Стендаль
всю свою жизнь питал глубокую ненависть. Эта тетушка Серафи изображена  (в
"Жизни Анри Брюлара") лицемеркой, всегда  рассуждающей  о  благе  семейной
жизни и всегда готовой превращать эту же семейную жизнь в  сущий  ад.  Она
все время твердила, что маленький Бейль - изверг. Однажды, когда  мальчику
было семь или восемь лет, он находился на балконе и играл, как свойственно
всем детям в его возрасте: вооружившись небольшим ножом, он сажал зерна  в
цветочный горшок. Ножик выскользнул у него из рук и упал на улицу, едва не
задев какую-то старушку, жительницу Гренобля. Тетушка Серафи божилась, что
маленький Анри хотел убить эту старую даму. Представьте себе след, который
подобное ложное обвинение должно  оставить  в  сознании  ребенка.  В  него
проникает идея несправедливости. Для того  чтобы  отомстить  своей  старой
тетке, он готов уничтожить все общество. Стендаль ненавидел всю  отцовскую
родню.
   Зато он обожал родных  со  стороны  матери.  Материнская  родня  -  это
семейство Ганьонов. Его дед Анри Ганьон  -  человек  XVIII  столетия,  его
философию Стендаль впоследствии  назовет  фонтенелизмом,  иначе  говоря  -
умиротворенным восприятием жизни. Маленький Анри глубоко восхищается своим
дядей Роменом Ганьоном, местным сердцеедом, а тетя  Элизабет  представляла
собой прямой контраст  тетушке  Серафи.  Одна  воплощала  в  стендалевской
мифологии лицемерие, другая - испанский дух. Для Стендаля испанский дух  -
это чувство чести, мужество, доблесть. Тетя  Элизабет  любит  "Сида",  она
любит все, в чем проявляется величие души; позднее мы найдем ее в  обличье
многих героинь его романов.
   Почти все мы формируемся в детстве. Уже в восемь лет человек становится
пессимистом или оптимистом; и он уже не изменится,  разве  только  события
повернутся так, что после бесконечно грустного детства  жизнь  станет  для
него бесконечно сладостной (или же  наоборот);  но  и  тогда  в  характере
человека,   пережившего    несчастливое    детство,    останется    что-то
меланхолическое  и  робкое.  Стендаль  с  ранних  лет  испытывал  на  себе
отцовскую тиранию, к которой вскоре присоединилась и тирания священника  -
аббата Райана. Вот почему уже мальчиком он делит все человечество  на  две
части. С одной стороны, те, которых  Анри  именует  "негодяями".  К  числу
негодяев принадлежат его  отец,  аббат  Райан  и  все  лицемеры,  святоши,
роялисты (потому что отец его роялист), классицисты (потому что  отец  его
любит писателей-классицистов); с другой стороны - люди  возвышенные:  тетя
Элизабет, старый Ганьон, сам Анри Бейль. Люди возвышенные  наделены  всеми
теми качествами, какие не встретишь у негодяев: они романтичны,  всегда  в
кого-то влюблены и, будучи  влюбленными,  при  этом  весьма  циничны;  они
бескорыстны; они преклоняются перед разумом, подобно людям XVIII века,  но
в то же время остаются романтиками и до безумия любят поэзию.
   Мы видим, какая сложная натура юный Анри Бейль. Его философия близка  к
философии  аристократов,  однако  в  своих  политических   убеждениях   он
республиканец. Во время террора все семейство Бейлей  напугано  событиями,
происходящими в Париже. Но юный Стендаль испытывает  тайный  восторг.  Все
эти жестокости кажутся ему возмездием "негодяям". Мысль о том, что энергия
и неистовая сила - вещи  необходимые,  зародилась  в  нем  еще  в  детстве
благодаря непрестанной борьбе, которую он вел сам с собой. У  него  только
одно желание: покинуть Гренобль и влиться в новое общество, где, наверное,
можно будет жить "на испанский лад" и сделаться "человеком возвышенным".
   Юношей он  уезжает  в  Париж,  но  с  первых  же  дней  испытывает  там
нешуточную робость.  У  него  есть  дальний  родственник,  господин  Дарю,
человек, игравший важную роль в годы Консульства, а затем и наполеоновской
империи; Дарю вводит  его  в  салоны.  Тут  Анри  Бейль  впервые  в  жизни
встречается с хорошо воспитанными, блестящими женщинами, которые  способны
говорить  о  литературе  и  о  музыке.  В  их  присутствии  он  испытывает
невыразимое волнение. Он жаждет быть любимым, влюбляется и в то  же  время
едва решается раскрыть рот. Пожалуй, никто на свете не  любил  женщин  так
сильно, как Стендаль, и никто, пожалуй, не испытывал такую  робость  в  их
обществе. С того дня, когда он впервые попал в парижский салон, и до конца
жизни Стендаль сохранял острое ощущение контраста между пламенным чувством
и робостью человека, который это  чувство  испытывает.  Подобные  ощущения
станут неотъемлемой частью его романа "Красное и черное"
   Париж, который открылся глазам молодого Стендаля, - это  город,  полный
жизни и движения. Это Париж, который  уже  начинает  гордиться  восходящей
славой Бонапарта. Все молодые люди той поры боготворят  Бонапарта,  и  это
понятно. Стендаль навсегда  сохранит  преклонение  перед  этим  человеком.
Позднее, говоря о молодежи тех лет, он напишет:
   "В  наших  глазах  обитатели  остальной  Европы...  были  всегда   лишь
достойные сожаления  глупцы...  Тогда  над  всем  главенствовало  глубокое
чувство, никаких следов которого я больше не вижу. Пусть читатель, если он
моложе пятидесяти лет, постарается представить себе по книгам, что в  1794
году у нас не было никакой религии; наше  сокровенное,  подлинное  чувство
было сосредоточено на одной мысли: принести пользу отечеству.
   Все остальное - одежда, пища,  карьера  -  было  в  наших  глазах  лишь
ничтожной, жалкой мелочью. Так как  общества  не  было,  то  и  успехов  в
обществе... не существовало.
   На улице наши глаза наполнялись  слезами,  когда  мы  видели  на  стене
надпись  в  честь  юного  барабанщика  Бара  (который  в  тринадцать   лет
пожертвовал жизнью, до последней минуты  не  переставая  бить  в  барабан,
чтобы предупредить внезапное нападение неприятеля). Различные празднества,
частые и волнующие церемонии питали  в  нас,  не  знавших  никаких  других
многолюдных сборищ, то чувство, которое в наших  сердцах  властвовало  над
всем.
   Оно  было  единственной  нашей  религией.  Когда  Наполеон  появился  и
покончил с непрерывными поражениями, которые навлекало  на  нас  бездарное
правительство Директории,  мы  увидели  в  этом  акте  лишь  необходимость
военной диктатуры. Он доставлял  нам  победы,  и  мы  судили  о  всех  его
поступках по законам той религии, которая  с  раннего  детства  заставляла
учащенно биться наши сердца: мы видели в  этой  диктатуре  лишь  достойную
уважения пользу для отечества...
   Даже в пределах Тюильри среди тех, кто искренне любил  Наполеона,  были
люди, которые, когда они считали себя  среди  своих...  не  допускали  для
суждения о поступках  императора  иной  основы,  кроме  пользы  отечества.
Таковы были Дюрок,  Лавалет,  Ланн  и  еще  несколько  человек,  таковыми,
несомненно, были бы Дезе и Кафарелли-Дюфальга;  и,  как  это  ни  странно,
таков  был  он  сам,  ибо  он  любил  Францию   со   всей   беззаветностью
влюбленного".
   В свите императора Стендаль уезжает в Италию; и в Италии того  времени,
в Милане, освобожденном от австрийцев, в Милане, куда вступают французские
армии, он надеется обрести то, чего тщетно искал в Париже, -  страну,  где
любовные страсти  пылки  и  наивны.  От  этого  первого  посещения  Италии
Стендаль на всю жизнь сохраняет упоительное воспоминание. Быть  может,  он
припишет Милану и итальянцам те страсти и  те  добродетели,  которые  были
присущи ему самому в юности.
   На  протяжении  пятнадцати  лет  он  следует  за  армиями  Бонапарта  в
Германии, Франции, России; внезапно наступает  катастрофа,  и  Бейль,  еще
молодой человек (ему исполнилось тридцать два года),  оказывается  в  роли
офицера  в  отставке  на  половинном  жалованье,  которого   правительство
Реставрации не знает как использовать. В его жизни  начинается  трудный  и
печальный период.
   Эта пора Реставрации  была  достаточно  мрачной,  хотя  и  не  лишенной
некоего романтического флера. Только что вернувшиеся  во  Францию  Бурбоны
боялись бонапартистов и бывших  республиканцев;  они  не  ощущали  твердой
почвы под ногами и потому всюду раскидывали полицейские сети. Стендаля всю
жизнь преследовала мысль, что он  не  может  высказывать  вслух  те  идеи,
которыми он по-настоящему дорожил; они были  связаны  с  воспоминаниями  о
революции и наполеоновской империи. Даже в рукописях,  даже  в  дневниках,
которые он писал для самого себя, он сохраняет осторожность, даже какую-то
ребяческую  осторожность.  Так,  например,  Стендаль  никогда  не  напишет
"король", а непременно  напишет  "king",  "самый  главный  мошенник  среди
"kings", как будто в полиции никто не знал  английского  языка.  Когда  он
хочет  говорить  о  религии,  он   пишет   "гиярели".   Иногда   создается
впечатление,  будто  он,  как  это  делают   дети,   скорее   притворяется
испуганным, так как не прибегает к серьезным мерам предосторожности.
   Париж уже не  представляется  ему  больше  желанным  приютом:  Стендаль
возвращается в любезную его сердцу Италию и долго живет в Милане; живет он
бедно, создавая произведения, которые не  имеют  успеха,  -  "Арманс",  "О
любви"; здесь он продолжает думать  о  дорогом  его  сердцу  Наполеоне.  Я
нахожу весьма благородным поведение писателя, который  великолепно  знает,
как опасно было в ту пору говорить о  низложенном  императоре,  и  тем  не
менее решается поместить в одной из  своих  книг  восторженное  посвящение
Наполеону:

   "Несмотря на ваши ошибки, которые принесли больше  ущерба  вам  самому,
чем нашей родине, беспристрастное потомство станет  оплакивать  битву  при
Ватерлоо. Она убедится, что действие требует силы и порождает  ее  и  что,
если бы не было Ромула, не мог бы  появиться  и  Нума.  Благодаря  вам  во
Франции целых четырнадцать лет партии не враждовали между собой, вы первый
принудили шуана и якобинца стать французами, и  только  французами,  и  вы
сами, государь, подняли на такую высоту  слово  "француз",  что  рано  или
поздно шуаны и якобинцы обнимутся у подножия вашей  триумфальной  арки.  И
это благодеяние, самое большое из всех, какие могут выпасть на долю нации,
в один прекрасный день обеспечит Франции ве