ри! Ну,  теперь  и
наверху достанут. Это заставит птиц снизиться.  Выходит,  что  и  высота  не
спасает. - Дэн сорвал с головы шляпу и стряхнул несколько застрявших в тулье
дробинок.
     Там наверху дробью, верно, как дождем поливает...
     Когда над болотом поднялась пальба, птиц в заповеднике охватила паника.
Одни заметались  по  озеру,  другие  взвились  в  воздух,  суматошно  хлопая
крыльями. Обратившиеся в бегство заразили ужасом и тех, кто еще колебался, и
вскоре все они снялись с  воды  -  одни  безмолвно,  другие  с  отрывистыми,
тревожными кликами.
     Черные утки первыми взметнулись к небу, громко И часто хлопая крыльями.
Они низко опускали крылья, летели короткими, быстрыми рывками, все набирая и
набирая скорость.  Описав  круг  над  границей  заповедника,  они  повернули
обратно и пролетели над головой наблюдавшего за ними человека,  оставляя  за
собой свистящий звук стремительного полета.
     Дэн резко повернул голову, чтобы не потерять их из виду.
     Черт возьми, они еще прохлаждаются! Заходят на второй круг, вместо того
чтоб удирать!
     После  второго  круга  стая  покинула  заповедник,  и  шквал  выстрелов
устремился за нею, прорвав однообразный рокот пальбы.
     Это конец...
     Дэн тяжело вздохнул.
     Под градом выстрелов сломался строй летевшей стаи, и утки  рассыпались,
точно гонимые ветром листья. Одна из птиц, словно парус,  подняв  над  собой
перебитое крыло, снижалась крутой  спиралью  и  отчаянно  колотила  здоровым
крылом. С глухим стуком упала она на гать, отделявшую заповедник от открытой
части болота. С дюжину охотников бросилось к ней с воплем:
     - Моя птица!
     Вслед за черными утками цепочкой снялась с воды и пошла в  свой  первый
круг над болотом стая  серых  чирков.  Посланный  охотниками  залп  расколол
надвое птичий строй, и те из птиц, которые были посередине, камнем  попадали
вниз.
     Пеликаны и лебеди поднимались  вверх  медленными  кругами.  Размеренно,
неторопливо взмахивали пеликаны своими огромными крыльями - голова  откинута
назад, клюв покоится на выгнутой груди. За  ними  летели  журавли,  цапли  и
шилохвостки.
     Утки, взлетая, прорезали этот караван тяжелых птиц, поднимались над ним
и шли кругами на разной высоте, прежде чем  устремиться  к  заливу,  где  их
ждало спасение.
     Выстрелы, нацеленные ввысь, на кружащих в небе  уток,  подчас  поражали
какую-нибудь из тяжелых птиц, служивших уткам заслоном. И  тогда  медленный,
степенный подъем их прерывался, и они в тревоге  перекликались  между  собой
либо молча устремлялись вниз, к земле.
     Находящиеся под запретом широконоски,  более  медлительные,  чем  серый
чирок или черная утка,  испуганно  кружили  над  заповедником,  бессмысленно
шарахаясь в сторону, когда ружейный огонь на болоте внезапно усиливался.  Их
голоса,  напоминавшие  скрип  ржавых  петель,  не   смолкали,   даже   когда
какая-нибудь из них, взмахнув крыльями, падала, сраженная людьми, решившими,
казалось, истребить всех птиц до последней.
     Дэн выругался во внезапном приступе ярости. Половина этих  кретинов  ни
черта не смыслит в птицах! Они не в состоянии отличить широконоски от черной
утки. Ну, погодите, уж я вас подстерегу! Перехвачу на обратном пути...
     - Идиоты проклятые! - закричал он.
     Дэн провожал взглядом каждую стаю, и, когда видел в предрассветном небе
широкие,  лопатой  клювы,  массивные  головы  и   откинутые   назад   крылья
широконосок, поворачивавших,  виражируя,  к  открытому  болоту,  он  рупором
прикладывал ко рту ладонь и что было сил кричал через озеро  в  ту  сторону,
где первая цепь охотников палила без разбора во всех  пролетавших  над  ними
птиц.
     - Это широконоски!
     Некоторые из охотников, услышав его крик, опускали ружья, но  остальные
продолжали стрельбу.
     Два серых чирка со свистом пронеслись над болотом к заповеднику.  Волна
выстрелов погналась за ними, едва не накрыв их своим гребнем.  Чирки  летели
быстро и на большой высоте, но вдруг раскатистый выстрел откинул  в  сторону
птицу, летевшую позади, и она стала снижаться. Пять выстрелов  настигли  ее,
прежде чем она коснулась воды  и  недвижно  распласталась  в  красном  пятне
крови.
     Увидев, что спутник его сбит, вожак дрогнул, но затем, собрав все  свои
силы, полетел дальше, пока не достиг границы заповедника. Казалось, здесь он
сейчас приземлится, но он неожиданно  снова  взмыл  вверх  и  возвратился  к
своему товарищу.
     Дэн в отчаянии размахивал руками. Пропадет чирок...  Сгинет  следом  за
остальными... Нет, не выкрутиться ему...
     Когда выстрел настиг птицу, она не опустила крыльев,  не  упала  камнем
вниз, а спустилась скользящим движеньем, словно в обычном полете. Ударившись
о землю, она подскочила и покатилась, точно мяч...
     Последними покинули заповедник восемь каролинских уток. Перед этим  они
укрывались где-то в тростниках, но страх выгнал их оттуда, и они поднялись в
воздух, сгрудившись нестройной кучей, почти  задевая  друг  друга  крыльями.
Когда они набрали высоту, селезень, пробившись вперед, занял  место  вожака.
Тогда утки привычно выстроились правильным треугольником, и  селезень  повел
их из заповедника. Они летели ввысь, и от напряжения шеи у  них  выгибались.
Сделав круг над  дальним  краем  заповедника,  они  возвратились,  с  каждым
взмахом крыльев ускоряя полет. Над самой головой Дэна они сделали вираж,  их
крапчатые грудки ярко сверкали в лучах  утреннего  солнца.  Затем  пошли  на
второй круг.
     Когда они снова приблизились к границе заповедника,  селезень,  который
вел их в плавном полете вверх, вдруг сделал вираж  и  порывисто  нырнул,  но
затем выровнял строй и вновь привел стаю к тому месту, где стоял Дэн.
     Дэн, следивший за этим маневром, был озадачен.
     О дьявол! Чего он снизился?  Должно  быть,  сейчас  на  большой  высоте
сильный ветер. Нет,  вот  он  снова  набирает  высоту.  Молодец!  Правильно!
Быстрей! Быстрей!
     Селезень, словно в  поисках  бреши  в  этой  стене  звуков,  все  время
осматривался по сторонам.
     И неожиданно Дэн увидел в этой птице как бы символ.  Бушевавшая  вокруг
стихия убийства была невыносима - она разрушала все, во что Дэн верил,  все,
что было ему дорого. А эта птица была жива и свободна. Сильное сердце билось
в ее груди, и в жилах текла горячая кровь. И Дэн почувствовал, как важно для
него, чтобы эта птица уцелела, спаслась. Если она будет жить, то в  ней  как
бы продолжится жизнь тысяч убитых уток; если  погибнет,  значит,  на  болоте
воцарится смерть.
     - Сюда, сюда! - вслух заклинал Дэн, не сводя глаз с селезня. - Веди  их
обратно в заповедник, черт тебя побери!
     Но селезень уже принял иное решение: он повел  стаю  к  открытой  части
болота. Шелестя крыльями, они пролетели футах в девяноста над головой Дэна.
     Ну, теперь им конец. Самоубийцы...
     Сжав кулаки, слегка согнувшись,  он  глядел  им  вслед.  Этот  селезень
должен, обязан провести стаю, спасти ее! Обязан. Обязан.
     Дэн глубоко вздохнул и замер...
     Утки миновали первую линию охотников  и  безупречно  правильным  строем
летели сейчас над самым болотом. Оглушительная волна  звуков,  взметнувшись,
хлынула за ними и настигла их на повороте.
     В ярком свете  утра  эта  восьмерка  уток  была  превосходной  мишенью.
Ружейные стволы, точно темные стебли тростника,  обрамляли  открытое  водное
пространство, над которым пролетали птицы, но этот тростник извергал  огонь,
вздрагивая при отдаче. Дэн, неотступно следивший  за  полетом  птиц,  стоял,
пригнувшись, словно перед лицом врага.
     Одной не стало!
     Утка, летевшая слева, как раз позади  селезня,  внезапно  из  крепкого,
плотного,  сильного  существа  превратилась  в  мягкий,  бесформенный  комок
перьев, который стал покорно падать в воду.
     Дэн был теперь весь там, в  небесной  выси,  с  ними.  Вместе  с  ними,
казалось, взмахивал крыльями; вместе с ними броском устремлялся к земле.
     Птицы  подтянулись,  заполнив  брешь,  и  треугольник  вновь   приобрел
правильную форму. Селезень повел оставшихся шесть уток резкими поворотами  и
бросками. И каждый его поворот, каждый рывок в сторону послушно  повторялись
его спутницами. Каждое их движение, казалось, было порождено им.  Вожак  был
их разумом, их волей.
     Хлопок  выстрела  заставил  его  прибегнуть  к  еще   более   отчаянным
поворотам, в точности повторявшимся его свитой. Но над самой серединой озера
одна из уток, летевших позади, вдруг  стала  терять  высоту.  Она  захлопала
крыльями, начала снижаться, потом, выровнявшись, полетела  снова.  Несколько
ярдов следовала она за стаей, только на меньшей высоте, но затем  крылья  ее
обмякли, и она беспомощно опустилась на воду.
     - Моя птица! Моя! - закричали охотники и зашлепали по воде с  поднятыми
кверху ружьями.
     Третья птица была вырвана из стаи прежде, чем утки  достигли  последней
цепи охотников, за которой уже было спасение. Селезень, ведя  четырех  своих
спутниц через этот последний рубеж, где  охотники  стояли  сплошной  стеной,
вдруг  сделал  крутой  вираж,  шарахнувшись  от  просвистевшей  мимо  дроби.
Мгновение он продолжал в нерешительности лететь дальше, но, когда  еще  одна
утка упала, сраженная дробью, он развернулся и повел стаю над болотом назад,
к заповеднику.
     Дэн, следивший за ним в бинокль, тихо  выругался.  Гул  поднялся  среди
охотников, когда утки повернули обратно. И вновь ринулась вслед птичьей стае
волна выстрелов.
     Теперь уж селезень отбросил всякие  уловки.  Он  был  ошеломлен  шумом.
Летел напрямик, и три уцелевшие утки гуськом следовали за ним. Он повел их в
неглубокий вираж, чтобы набрать скорость, но тут же снова взмыл  вверх,  так
как две его спутницы разом рухнули вниз, рассыпая в воздухе перья...
     Теперь за ним следовала одна-единственная утка. Быстрым взмахом крыльев
она как-то боком придвинулась к нему, так что ее голова оказалась  на  одном
уровне с ним, но затем стала отставать, и он улетел прочь.
     Выстрел, сразивший утку, подбросил ее кверху  и  перевернул  на  спину,
прежде чем швырнуть к ногам охотников.
     И вот селезень остался совсем один. Подхлестываемый  последним  шквалом
выстрелов, он ринулся было  в  сторону  заповедника,  но  потом  повернул  и
устремился вдаль, к заливу.
     Для Дэна эта мчавшаяся, словно некий крылатый корабль,  птица  несла  в
себе жизнь, которая была отнята здесь, над болотом, у тысяч сраженных  уток.
Радость победы, вера, восторг охватили его. И когда на  фоне  ярких  облаков
селезень взмыл в поднебесье, промелькнул и исчез,  Дэн  торжествуя,  замахал
руками и вдруг, повернувшись к охотникам, закричал:
     - Моя птица! Моя, черт вас побери! Моя!


        ^TДЕРЕВЬЯ УМЕЮТ ГОВОРИТЬ^U

     Перевод О.Кругерской

     Я услышал шаги и поднял голову. Человек  с  лотком  старателя  в  руках
спускался к берегу.
     - Он никогда и ни с кем не разговаривает, - рассказывал мне лавочник  в
городке за три мили отсюда. - Кое-кому, правда, довелось  от  него  услышать
словечко, вроде "хелло" или что-нибудь в этом духе. А чаще кивнет головой  -
и все.
     - Что у него, не все в порядке? - спросил я.
     - Нет. Если хочет, он может разговаривать. Его прозвали Молчаливый Джо.
     Подойдя к месту, где ручей  образовал  нечто  вроде  небольшой  заводи,
человек присел на  корточки  и  зачерпнул  в  лоток  воды.  Потом  встал  и,
наклонившись, начал промывать породу, вращая лоток и потряхивая.
     Я поднял костыли и заковылял по гальке, пока не оказался как раз против
него по другую сторону заводи.
     - Здравствуйте, - сказал я. - Чудесный сегодня день.
     Он поднял голову  и  посмотрел  на  меня.  Глаза  у  него  были  серые,
зеленовато-серые,  цвета  зарослей.  Взгляд  был  не  враждебный,  а  скорее
вопрошающий.
     Вдруг выражение его глаз изменилось - они ясно, как если бы он произнес
это вслух, ответили "да".
     Я сел и принялся наблюдать за ним.  Он  вылил  грязную  воду  в  ручей.
Мутная струя поползла по песчаному дну, извиваясь и  закручиваясь  спиралью,
пока не превратилась в туманное облачко, уносимое течением.
     Раз за разом он промывал остаток.
     Я перебрался через ручей выше заводи и подошел к нему.
     - Что-нибудь добыли?
     Он протянул мне лоток, указывая на  три  крупинки,  золота,  лежащие  с
самого края на слое песка.
     - Так это золото!  -  сказал  я.  -  Три  крупинки,  а!  Половина  всех
несчастий на земле происходит от таких, вот крупинок!
     Он улыбнулся. Улыбка  долго  рождалась  на  его  лице.  Она  расцветала
медленно, напомнив мне почему-то белую цаплю в полете; широкий взмах крыльев
- и цапля исчезла.
     Он ласково посмотрел на меня, и на мгновение мне показалось, что передо
мной  заросли,  не  чужие,  далекие,  с  сожалением  глядящие  на  меня,   а
приветливые, кивающие мне, как другу. Он был сродни деревьям, и они говорили
его глазами. "Если бы мне удалось его разгадать, - подумал я, - я понял бы и
заросли".
     Но он отвернулся и снова стал далеким, как эвкалипты, замкнутые в своем
молчании - не в немоте, а в красноречивом молчании деревьев.
     - Я иду с вами, - произнес я.
     Мы зашагали рядом. Он внимательно выбирал дорогу, следя  за  тем,  чтоб
мне было удобнее двигаться. Отводил в сторону  сучья,  ломал  ветки  акаций,
низко нависшие над тропинкой, вьющейся вдоль подножия холма.
     Лес стал гуще. Солнце проникало сквозь навес ветвей, кладя нам на плечи
узорчатые блики. Дыхание земли, прохладное, полное запахов листьев,  шло  от
мха, по которому мы ступали. Тропинка круто вела в  овраг  и  обрывалась  на
небольшой расчищенной поляне. Тонкие стебли  трав,  отяжелевшие  от  бремени
семян, печально покачивались в кругу деревьев.
     В центре поляны возвышался холм желтой глины, кольцом окружавший  дыру,
ведущую в шахту. На  вершине  холма,  прямо  над  стволом  шахты,  поставили
лебедку. Тяжелая железная бадья свисала с вала.
     - Это ваша шахта! - сказал я.
     Он кивнул с довольным выражением.
     Я вскарабкался на холм и заглянул вниз, во тьму. Сырой  воздух  холодом
пахнул мне в лицо. Я столкнул с края небольшой камень. Он беззвучно исчез из
виду, устремившись в узкий темный колодец, и на  какое-то  время  воцарилась
напряженная тишина, а потом из глубины раздался звук, возвестивший  о  конце
его путешествия.
     - Ух! Ну и глубоко! - воскликнул я.
     Молчаливый Джо стоял рядом со мной, довольный тем, что шахта  произвела
на меня столь сильное впечатление.
     - Вы спускаетесь по этой лестнице? - спросил я, указывая  на  сделанную
из стволов молодых деревьев лестницу, проволокой скрепленную  с  бревенчатой
обкладкой шахты.
     Он кивнул.
     - Я умею лазить по лестницам,  -  пробормотал  я,  думая,  как  бы  мне
спуститься вниз, - но не по таким.
     Он посмотрел на меня вопросительно,  лицо  его  омрачилось  тревогой  и
состраданием.
     - Детский паралич, - объяснил я. - Иногда это мешает. Не сможете ли  вы
спустить меня вниз в этой бадье? Мне хочется взглянуть на вашу  золотоносную
жилу.
     Я думал, что он станет возражать - ведь это было бы так естественно.  Я
ждал, что он выразительно покачает головой, как бы объясняя,  насколько  это
опасно.
     Но он не колебался ни мгновения. Протянув руку, он  придвинул  бадью  к
самому краю шахты. Я положил костыли на землю и сел верхом на бадью, так что
ноги мои свисали по сторонам, а ручка бадьи была зажата между колен. Затем я
ухватился руками за веревку и сказал:
     - Готово. - Потом добавил. - Вы спуститесь по лестнице, да?
     Он кивнул.
     Я повис над шахтой. Бадья стала медленно вращаться, потом остановилась,
затем начала вращаться в обратном направлении. Он снял тормозную колодку.  Я
видел, как он весь напрягся от усилий. Его крепкие руки  работали  медленно,
словно коленчатые  валы.  Бадья  пошла  вниз.  Мне  стало  холодно,  запахло
лягушками.
     "За каким чертом я сюда полез? - подумал я. - Какая глупость".
     Бадья, опускаясь, медленно  вращалась.  Перед  моими  глазами  спиралью
мелькали слои камня и глины. Вдруг что-то твердое толкнуло меня в  бок.  Это
была стена шахты.  Дальше  спуск  шел  под  углом,  отверстие  шахты  вскоре
скрылось, и я остался один.
     Отталкиваясь  от  стен,  чтобы  не  оцарапать  ноги  об  острые  камни,
торчавшие повсюду, - я опускался все ниже и ниже. Бадья двигалась, скрипя  и
увлекая за собой комья глины, потом остановилась.
     Тяжелая тьма окутала меня, давя на плечи. Я вытянул руку и нащупал  дно
ствола. Затем соскользнул с бадьи и уселся на землю рядом с  ней.  Вскоре  я
услыхал поскрипывание лестницы. Кусочки  гравия  и  мелкие  камни  осыпались
где-то рядом со мной. Я ощутил вблизи чье-то присутствие; в  кромешной  тьме
вспыхнула спичка, он зажег свечу. Желтый язычок  пламени  поднялся,  освещая
его лицо, потом скользнул вниз, к  фитилю.  Он  прикрыл  свечу  рукой  и  не
отнимал ее, пока воск не растаял и огонь не отогнал тени к тоннелю.
     - Какой я дурень! - сказал я. - Не захватил с собой костыли.
     Он взглянул на меня задумчиво, и отсветы огня, как мотыльки,  запорхали
по его лицу. Потом в его взгляде появилась решимость, и мне показалось,  что
я отгадал его мысли.
     - Большое спасибо. Я не тяжелый.
     Он наклонился, поднял меня и взвалил себе на спину. Я почувствовал, как
под выцветшей голубой рубашкой напряглись  и  заходили  мускулы  у  него  на
спине. Низко нагнувшись, чтобы моя  голова  не  ударялась  о  куски  породы,
торчавшие из кровли шахты, он зашагал во тьме, и меня покачивало в такт  его
твердой поступи.
     Пламя свечи двигалось впереди нас, освещая проход.
     У конца тоннеля он остановился и осторожно опустил меня на землю. Потом
поднес  свечу  близко  к  лицу  и  указал  заскорузлым  пальцем   на   узкую
золотоносную жилу, которая, как шрам, по диагонали пересекала породу.
     - Вот она какая! - воскликнул я.
     Я попробовал отломить кусочек руками. Он поднял с земли небольшой лом и
вонзил его в жилу. Я подобрал несколько отколовшихся кусочков породы и  стал
рассматривать их на свет. Он пригнул голову поближе ко мне, пристально глядя
на камешек, который я поворачивал во все стороны. Потом вдруг протянул  руку
и взял его. Он лизнул камень языком, улыбнулся и поднес его к  моим  глазам,
указывая большим пальцем на крупинку золота, блеснувшую на поверхности.
     Находка обрадовала меня. Я осыпал его  вопросами.  Он  сидел,  обхватив
руками колени, и отвечал мне выразительной мимикой  и  покачиванием  головы.
Пламя свечи стало колебаться, едва поднимаясь над краями огарка.
     - Думаю, пора уходить, - произнес я.
     Он поднялся и отнес меня к началу ствола.  Я  обвязал  ноги  в  коленях
веревкой и на этот раз сунул их в бадью. Моя правая нога  совсем  никуда  не
годилась - если ее не привязать к  более  сильной  соседке,  она  беспомощно
повиснет. Я уселся на край бадьи и съежился в ожидании толчка.  Свеча  вдруг
вспыхнула ярким светом, потом пламя заплясало и  погасло.  Я  услышал  скрип
натруженных перекладин лестницы, потом воцарилась тишина.
     Я был единственным живым существом на свете. Тьма имела  свою  фактуру,
свой вес. Тьма походила на  черное  одеяло.  Я  сидел,  мрачно  задумавшись,
солнечный свет и песни ушли из моей души. Мир птиц,  деревьев  и  смеха  был
далеко, дальше звезд.
     Вдруг я почувствовал, что  меня,  как  пузырь,  подбрасывает  вверх.  Я
раскачивался  в  пустоте,  двигаясь  в  ней,  подчиняясь  неподвластным  мне
астрономическим законам.
     Потом я ударился о стенку, и бадья накренилась,  зацепившись  о  камни.
Дно ствола закачалось перед моими глазами и стало  отдаляться,  когда  бадья
снова пошла вверх.
     Задевая за стенки ствола и отталкиваясь от них, я постепенно поднимался
из темноты к свету. Отверстие над моей головой становилось все шире и шире.
     Вдруг поток ярких  солнечных  лучей  брызнул  мне  в  лицо.  Надо  мной
появилас