ься, - с удовлетворением отметила Данка. - Я пошла
домой.

- Ни в коем случае, - горячо запротестовала Цеся. - Я обещала Дмухавецу...

- Да брось ты, - просительно сказала Данка. - Не обязательно так уж
сразу...

- Обязательно, - уперлась Целестина. - Пошли со мной, - и, потянув подружку
за руку, открыла дверь, ведущую на чердак.

На лестнице, по которой девочки поднимались на башенку, пахло мышами. В
самой башне было ужасно холодно, неуютно и уныло. Тем не менее Цеся не пала
духом.

- Тут можно устроить премилую комнатку, - заявила она. - Ты не
представляешь, на что была похожа старая кладовка, в которой у нас с Юлькой
теперь спальня. Гляди. Берется система удлинителей - в тайнике под нами
есть розетка, - сюда ставится электрический камин, и вот пожалуйста,
отличный уголок для занятий. Данка несколько оживилась:

- Так сюда и проигрыватель можно принести?

- Конечно, ясное дело, - соблазняла ее Цеся. - И плитку - чай будем пить.
Полный комфорт.

Довольные собой, девочки спустились вниз, в квартиру, где в нос им резко
ударил запах пригоревшего бигоса. В связи с этим Данка, сочтя, что пищей
духовной она уже насытилась, полетела домой обедать, предварительно
поклявшись Цесе, что сегодня в виде исключения приготовит уроки
самостоятельно.

Цеся же отправилась на кухню, где, руководимая инстинктом, выработанным
давним опытом, быстро изжарила на большой сковороде яичницу с луком. И с
этой сковородой и горкой тарелок поспешила в комнату.

Семейство уже сидело за столом. В воздухе ощущалась некоторая
напряженность.

- Я, правда, ничего не имею против эмансипации женщин, - как раз говорил
отец, с отвращением взирая на тарелку с обугленным бигосом, которую держал
в руке, - твори, дорогая Иренка, работай, но только пощади мой желудок.

- Что ты, Жачек! - Мама была чрезвычайно удивлена. - Ты всегда так любил
бигос!

- При одном виде такого бигоса у меня начинаются нервные судороги, - с
горечью сообщил отец и отставил тарелку. - Ничего не поделаешь, поем сухого
хлеба.

- Почему сухого? - спросила мама с раскаянием.

- Чтобы вам больно было на меня смотреть! - прорычал Жачек.

Цесина яичница подавила нарастающий конфликт в зачатке. Обед был съеден в
атмосфере относительного благодушия. Одна Юлия сидела с отсутствующим
лицом, задумчивая и грустная. Дедушка, ни на что не обращая внимания, читал
за едой "Кандида" Вольтера.

Бобик, уже пятый день ожидавший появления рыжих волос на груди, пользуясь
привилегиями больного, не проявлял аппетита.

А Цеся подумала, что ее аппетита хватило бы на троих.

Что-то здесь не сходилось. Ведь она была влюблена! Бородач с его пылким
взглядом не шел у нее из головы. О ком же, как не о нем, она думала весь
урок польского? И потом на математике? И по дороге домой? Юлия, которая
влюблена в Толека, не прикоснулась к яичнице, а Цеся поела с
удовольствием... Вторым тревожным симптомом было то, что при воспоминании о
бородаче, сбитом с ног и барахтающемся в снегу, Целестине неудержимо
хотелось смеяться. Тем паче, что с той мину когда она, вернувшись со
свидания, все рассказала домашним, этот случай стал излюбленной темой
дурацких шуточек и язвительных острот, так что в конце концов ее
приключение из романтического воспоминания превратилось в юмореску.

Но так или иначе, бородач был неотразим.

Неотразим - двух мнений быть не могло.

Фантастически прекрасен.

Цеся уплела три толстых куска хлеба и яичницу и, к своему изумлению,
обнаружила, что по-прежнему голодна и могла бы поесть этого самого
пригоревшего бигоса.

И поела.

Ее несколько беспокоило, что скажут родные по поводу такого необычного
аппетита, однако никто на нее не обращал внимания, поскольку мама в это
время демонстрировала сидящим за столом маленькую бесформенную керамическую
фигурку.

- Нет, ты только посмотри, Веся. И вы все посмотрите. Пpaвда прелесть?

- Очень миленькая, - рассеянно подтвердила тетя Веся, ковыряя вилкой бигос.

- Пять лет ребенку, а какой способный! - восхищалась мама. Работа с детьми
во Дворце культуры была ее страстью. Примерно каждые две недели она
открывала среди своих подопечных новый талант.

- А что это должно изображать? - спросила Цеся.

- - Как, ты не видишь? - единодушно возмутились обе художницы. - Это же
кролик. В прыжке.

- По-моему, он больше смахивает на змею, - пробормотал дедушка, разглядывая
фигурку через очки. - В прыжке.

- А почему оно зеленое? - без обиняков спросил отец.

- Нет, вы безнадежны! - со вздохом сказала мама. - Никакая это не змея. Это
кролик. В прыжке.

- Ты что, зеленого кролика не видал? - поддержала маму Юлия. - Впрочем,
возможно, малыш хотел цветом что-то выразить. Например, что кролик
неотделим от красок луга.

Мама вздохнула.

- Боюсь, что нет, - робко призналась она. - Просто у нас другой глазури не
было. Только зеленая. Отец умилился.

- Честная моя Иренка! - сказал он и поцеловал жену в лоб. - Золотце мое!

- Ты, наверно, хочешь, чтобы я заварила чай, - догадалась мама.

- Верно, а откуда ты знаешь?

- Откуда знаю, оттуда знаю. Но бежать на кухню не собираюсь. Вы забываете
про мои расширенные вены. Сегодня у меня были две группы четырехлеток, а с
них глаз нельзя спускать ни на секунду. Я битых два часа простояла на
ногах.

- Заваривает чай самый благородный, - провозгласила Юлия. - Что же никто не
встает?

- У меня подагра, - пробормотал дедушка, не отрываясь от Вольтера. - И я
сед как лунь.

- Цеська, поди завари чай.

- А кто жарил яичницу?

- Ты, - признали присутствующие. - Пускай Юля заваривает.

- Чего это вы дурака валяете? - поинтересовался из своего уголка Бобик.

Малолетка дружно одернули. Решительно он слишком много стал себе позволять.

Впрочем, вряд ли Бобик в состоянии был понять, какого напряжения воли
требует путешествие из столовой в кухню, в особенности когда на дворе
бушует такой вихрь, что аж крыша ходуном ходит. В комнате тепло и уютно, а
в кухне - холодно, противно, к тому же почти всегда полно грязных тарелок,
кастрюль и всяких ненужных вещей непонятного назначения. Кому захочется
туда идти?

- Так уж и быть, я пойду, - сказала, неохотно вставая, Цеся.

- Звонят, - оживился Бобик. - Может, это Новаковский!

- Цеся, поди открой, - сказал дедушка.

14

Судьба стучится в двери по-разному. Порой громко, поистине драматически, а
иногда тихо и коварно. В данном случае Судьба объявила о себе робким
звонком.

- Привет, здрасте. Юля дома? - хором сказали стоящие за дверью художники.

- Привет, здрасте. Юля дома, - ответила Цеся.

Гости переступили порог. Их было трое. Толек и кудрявый Войтек почтительно
поддерживали под руки рыжеволосую Кристину, бледную и заплаканную.

- Зови быстрей Юлю, детка, - нетерпеливо сказал Толек, после чего без
лишних церемоний смело распахнул дверь в комнату девочек и втолкнул туда
своих спутников.

Цеся с удивлением посмотрела им вслед: краем глаза она успела заметить, что
на Кристине надето пальто, которое ей, мягко говоря, широковато, а кудрявый
волочит набитый чемодан и чайник.

Сей предмет домашнего обихода напомнил Цесе о чае - коли уж мерзнуть в этой
передней, так хоть не зря. И, позвав сестру, она поспешила на кухню, чтобы
домочадцы могли получить причитающуюся им послеобеденную порцию теина.

Управившись со своей задачей, Цеся потащила поднос в столовую; когда, нажав
локтем дверную ручку, она вошла в комнату, ей почудилось, будто она попала
в самый центр циклона.

Юлия, стоя перед сплоченным фронтом прочих членов семейства, убедительно им
втолковывала:

- Для вас наступила минута испытания. Сейчас мы узнаем, окончательно вы
превратились в жалких мещан или кое-какие человеческие чувства еще
сохранили.

- Почему она нас оскорбляет? - обращаясь к Жачеку, с упреком крикнула мама.

- Юлия, почему ты нас оскорбляешь? - спросил отец, возводя глаза к небу.

- Сейчас поймете, - заявила Юлия, грозно хмуря черные брови. - У меня в
комнате находится человек, который попал в беду. Он должен некоторое время
пожить у нас.

- Какой еще человек? - вскинулся Жачек.

- С моего курса. Без крыши над головой, - пояснила Юлия. - Отец -
малоземельный крестьянин в Жешувском воеводстве. Ну, что?

- Какого пола этот человек? - сурово спросил Жачек.

- Женского, разумеется. Какого же еще? Отец вздохнул:

- Существует еще другая возможность. Но раз девушка, пусть поживет.

- Да ведь Юля сначала говорила о какой-то молодой паре! - с тревогой
напомнила мама.

- Ну конечно, ведь они муж и жена. Кристина и Войтек, - разъяснила Юлия. -
Положение трагическое, жить негде.

- Тоже мне невидаль! - буркнул дедушка. - Сколько их таких, молодых пар,
которым негде жить, того-этого. Неужели мы каждую должны опекать?

- Не каждую, а только эту! - рявкнула Юлия. - Нам под мастерскую выделили
дополнительный метраж. Вам не стыдно, что у вас излишки площади, а другим
даже негде спать? Кристина ждет ребенка, и ведьма, у которой они снимали
комнату, их выставила, как только это заметила.

- Положение в самом деле трагическое, - выступил Жачек в защиту гонимых. -
Я считаю, надо бы им как-то помочь,

- Могут они у нас жить или нет?! - угрожающе крикнула Юлия. Сразу почему-то
стало тихо.

- Оба? - спросила мама слабым голосом.

- Ну, хотя бы только Кристина, - уступила Юлия. - Войтек может с кем-нибудь
спать валетом в общежитии. Или у Толека. Ведь это не надолго, от силы на
два-три месяца. А там как-нибудь утрясется.

- А когда этот ребенок должен родиться? - поинтересовалась мама. Юлия
замялась.

- Ну, скоро... собственно, еще много времени... - сказала она с деланной
беззаботностью.

- А точнее? - спросила мама, охваченная наихудшими предчувствиями.

- Точнее... не знаю, - солгала Юлия, ломая от волнения пальцы. - Мама,
прошу тебя, не преувеличивай трудности.

- Я ничего не преувеличиваю, - вскипела мама. - Мне только хотелось бы
знать, кто будет спать на раскладушке.

- Я буду спать на раскладушке, - твердо заявила Юлия. После этого заверения
Цеся решила, что ей пора выступить в роли миротворца.

- А вот и чаек!.. - радостно воскликнула она.

Появление чая всегда действовало на семейство Жак успокаивающе. В полном
согласии все уселись за стол, с наслаждением созерцая ароматную
золотисто-красную жидкость и время от времени обмениваясь вежливыми
просьбами передать сахарницу.

Тетя Веся извлекла из ящика буфета песочное печенье и предложила угостить
пребывающих в соседней комнате художников. Юлия, перестав тревожиться о
судьбе подруги, понесла гостям тарелку с печеньем, а остальные продолжали
не торопясь прихлебывать чай. Было тихо и спокойно, как после грозы. Все
мирно сидели вокруг стола в золотом ореоле света, отбрасываемого лампой
Целестининой бабушки. Бобик сладко посапывал в постели, падающие с крыши
капли мерно стучали по жестяному карнизу.

И, разумеется, никому не пришло в голову, что в жизни семьи начинается
новая эра.

Глава 3

1

В сопровождении буйных ветров и внезапных ливней незаметно подоспел
февраль. Желтый дом с башенкой стойко выдерживал превратности погоды и,
хотя крыша кое-где протекала, обеспечивал надежный приют всем своим
обитателям. День ото дня все ярче светившее солнце заглядывало сквозь
запыленные окна в запыленную квартиру Жаков, где в дружном симбиозе
проживало уже восемь человек. Кристина оказалась малообременительным
постояльцем. Она упорно питалась хлебом и плавлеными сырками, обедала в
столовке, а в ванную прокрадывалась, когда все остальные спали. Они с Юлей
целые дни проводили на лекциях или на занятиях либо где-то развлекались. А
поскольку творческой работой обе художницы занимались до глубокой ночи,
единственным человеком, ощущавшим присутствие Кристины в доме, оказалась
Цеся. Как она и предполагала, ей пришлось перебраться из своей комнаты в
большую, на раскладушку. Но в большой комнате жили тетя Веся с Бобиком;
кроме того, она служила столовой, гостиной, где смотрели телевизор,
мастерской, где Бобик занимался рисованием, и складом Бобикиных игрушек,
которых развелось видимо-невидимо. Короче говоря, своего угла у Целестины
не было.

- Мы бы не могли заниматься у тебя? - спросила она однажды, когда Данка с
особенно страдальческим выражением лица трудилась над сочинением среди
раскиданных по столу кубиков Бобика.

- У меня нет условий, - торопливо ответила Данка, решительно предпочитавшая
омерзительной роскоши своей комнаты спартанскую обстановку, ибо, как
известно, бытовые трудности в случае неудачи могут послужить неплохой
отговоркой.

Все говорило за то, что надо осваивать башню. В один прекрасный день,
заручившись согласием мамы, подружки втащили на башню электрический камин,
надувной матрас, одеяла, лампу, проигрыватель, кипу пластинок, кастрюльку,
кипятильник, пачку чая, сахар, чайные ложечки, кружки - ну и, конечно,
тетради и книги.

Оборудование башенки оказалось увлекательнейшим занятием, которое поглотило
Цесю с Данкой до такой степени, что они только на второй день вспомнили, с
какой, собственно, целью отгораживаются от мира. А вспомнив, торжественно
отметили начало совместных занятий: протянув удлинитель от штепселя в
кладовке, прослушали от начала до конца долгоиграющую пластинку Марыли
Родович.

- Она изумительна, - произнесла Данка мечтательно.

- Изумительна, - согласилась Цеся. - Приступим к математике?

- Сейчас. Минуточку. - Данка растянулась на надувном матрасе и укрылась
одеялом. - Поставь-ка теперь Немена.

Цеся, как человек обязательный и крайне добросовестный, заколебалась.

- Я дала слово Дмухавецу, что вытащу тебя из отстающих, - напомнила она.

- Да, да, - рассеянно проговорила Данка. - Обожаю этот момент, когда он
прямо, понимаешь, рыдает. Немен, разумеется.

- Потрясающе, - поддакнула Цеся. - Правда, потрясающе. Послушай, пора
начинать.

- Чайку бы попить, - оживилась Данка.

- А больше ничего не хочешь? - рассердилась Цеся. - Данка, неужели ты не
понимаешь: у тебя сплошные двойки.

- Честно говоря, меня это не особенно беспокоит, - любезно объяснила Данка.
- Но ты не волнуйся, я обязательно начну заниматься, дай мне только немного
времени, чтобы преодолеть внутреннее сопротивление. Математику я просто
ненавижу.

- Данка! - простонала Цеся. - У меня больше нет сил. Ты же знаешь, что это
необходимо!..

- Ко всему еще, - продолжала Данка, закрывая свои загадочные глаза и
забавляясь длинной прядью волос, упавшей на плечо, - ко всему еще Павел на
меня обиделся.

- Это же ты на него обиделась! - взревела Цеся.

- А, в самом деле. Эти вечные ссоры... я совсем запуталась. Так или иначе,
я себя чувствую ужасно одинокой. Трагически одинокой. Все вокруг лишено
смысла. Часто мне кажется, что единственный выход, - смерть! - И Данка,
тяжело вздохнув, упала навзничь, словно не выдержав груза тягостного и
бессмысленного существования.

Цеся даже испугалась:

- Не говори чепухи. Жизнь прекрасна.

- Глупая ты, - лениво пробормотала Данка и укрылась за надежной стеной
многозначительного молчания.

- Правда прекрасна, - не сдавалась Цеся, - Просто... э-э... ну
замечательна!

Данка легким движением приподнялась и, опершись на локоть, одарила подругу
долгим снисходительно-ироническим взглядом.

- Таким несложным существам, как ты, - сказала она, - все кажется
замечательным.

- Я несложное существо?! - Цеся даже вздрогнула от обиды. Данка украдкой
зевнула.

- Ах, не будем об этом, - сказала она. - Хочешь, я тебе прочту
стихотворение?

- Стихотворение?

- Да, послушай, - сказала Данка и, вскочив с матраса, с неожиданным пылом
продекламировала:

По сухим стебелькам иллюзорных растений,
Шелестящих под тяжестью грустных шагов,
Я миную руины желаний и теней
По развалинам снов и угасших цветов.
Безуспешно истлевшие запахи чувствую
Безвозвратно минувших цветений и лет.
Жизни время, прощай, твои краски безвкусные
Слишком много мне дней обвели в черный цвет.

Воцарилась тишина. Данка продолжала стоять с протянутой вперед рукой, и в
прекрасных ее глазах горел огонь вдохновения. Цесю брала дрожь.

- Ты потрясающе декламируешь, - сказала она. Данка очнулась.

- Декламирую?.. Ах да, верно, я ведь тебе не говорила, кто автор этого
стихотворения.

- Ну, кто?

- Я, - просто сказала Данка.

- Господи! - вырвалось у Цеси. - Ты?!

- Я.

- Но ведь... это... потрясающе!.. Ты гений! Ты... ты... - заикалась Цеся,
не находя слов от восхищения.

- Да, - скромно подтвердила Данка.

- Мне даже в голову не приходило...

- Вот именно.

- Ты станешь великой поэтессой, увидишь!

- Не исключено, - вздохнула Данка.

- Не думала, что ты такая... выдающаяся... Я бы в жизни ничего подобного не
написала...

- Да, пожалуй, - согласилась Данка. - Ты, правда, вроде еще не доросла. Что
ни говори, поэзия такого рода требует зрелости и внутренней чистоты.

- Безусловно, - печально сказала Цеся.

- А ведь это не лучшее из моих произведений, - скромно добавила Дануся.

- У тебя еще есть?!

- Естественно. Теперь ты понимаешь, почему у меня нет времени учить уроки?

Цеся пришла в себя:

- Минуточку. Может быть, я и в состоянии это понять... отчасти... но ведь
учиться все равно нужно. Данка вздохнула:

- Только поэтому я и согласилась с тобой заниматься. - И она снова уселась
на матрас, изящно подогнув длинные, стройные ноги.

Цеся смотрела на нее с восхищением.

- Ты чудо! - вырвалось у нее от всей души.

Данка снисходительно усмехнулась:

- Не преувеличивай... Знаешь что? Поставь Немена. Он меня здорово
вдохновляет. Когда Цеся поспешно бросилась к проигрывателю, Данка добавила:

- И свари кофе. Здесь чертовски холодно. Выпьем по чашечке, и я тебе прочту
еще несколько стихотворений.

2

Мама Жак находилась на кухне, где мыла посуду, одновременно читая
научно-фантастический роман под названием "День трифидов". Она не в силах
была оторваться от чтения и поэтому пристроила книжку на верхушке
возведенного на краю раковины сложного сооружения из стаканов и банок.
Читая, она время от времени нехотя брала тарелку или вилку и исключительно
из чувства долга подставляла под струю горячей воды; так она ее держала,
пока вода не начинала жечь пальцы. Тогда мама Жак откладывала вилку (или
тарелку) и со спокойной совестью на пять минут погружалась в чтение, после
чего повторяла операцию. Она уже дошла до середины книжки (а именно до того
места, где несколько слепцов, преследуемые смертоносными трифидами, бредут
по опустевшему городу), как вдруг этот удивительный мир подвергся
бесцеремонному нападению извне. На пороге кухни возникла Юлия в
сопровождении Толека и бородача и, мило улыбаясь, попросила чего-нибудь
перекусить.

- Прочь! - рассеянно сказала мама и вернулась к прерванному чтению.

- Мама... - прошептала Юлия, смущенно покосившись на Толека. - Хотя бы
парочку бутербродов...

- Я сказала: исчезни, - пробормотала мама, в ужасе следя за трифидом
сверхъестественной величины, который хлестал слепцов своим ядовитым
жгутиком.

- Но мама... по крайней мере скажи, где масло, я сама сделаю...

- Масла нет, - в ярости прорычала мама Жак, не отрывая от книжки взгляда,
полного панического страха. - Ничего нет, вообще ничего, я же сказала:
исчезни.

Юлия покачала головой. Подойдя к матери, она развязала ее передник,
закрутила кран над раковиной и нежно проворковала:

- Иди, мамочка, в комнату и почитай в спокойной обстановке. Я всђ помою.

- Ты? - бестактно удивилась мама. - А что случилось? - Она еще не до конца
осознала, что на пороге кухни стоит вожделенный Толечек. Юлия улыбнулась
сладко и неискренне:

- Просто мне захотелось помыть посуду. Обычное дело.

- Обычное дело? - Маминому изумлению не было границ. - Насколько я помню...
- Тут ее взгляд упал на знакомую белокурую шевелюру и оттопыренные розовые
уши. - Ах да! - наконец сообразила она. - Ну конечно! Конечно! Как я могла
забыть! Чего еще можно ждать от хорошей дочки и прекрасной хозяйки! -
Пожалуй, у нее это вышло даже чересчур убедительно.