маете,  Завитайкин, - вздохнул Дерябин, - мне, пожалуй, это будет
трудно сделать.
     - Чего ж тут трудного? Пробежать пятьдесят метров с конвертом в руках и
опустить его незаметно в окно?
     - Мне  будет  тяжело не  физически,  -  пояснил Дерябин.  -  Мне  будет
морально тяжело.
     - Это еще почему же?
     - Потому что...  я,  видите ли...  я тоже влюблен в Таню!..  Конечно, -
продолжал тихо  говорить Дерябин,  -  мешать вам  было  бы  нечестно с  моей
стороны... но помогать вам мне... Было бы нечестно с вашей стороны...
     Вообще-то  мне  показалось,  что  насчет своей любви к  Тане Кузовлевой
Дерябин все выдумал сейчас же.  Выдумал,  чтобы не участвовать в этой,  чего
скрывать,   рискованной  операции.   Но  уж  больно  у  Дерябина  был  очень
расстроенный вид.  А может, и не выдумал? Просто скрывал, и все. И все равно
эта новость меня очень расстроила.
     - И вообще, - тихо и растерянно добавил Дерябин, - как честный человек,
я  должен перед вами извиниться...  Дело в  том,  что  я  вам играл вовсе не
эпиталаму, а этюд Скрябина!..
     Теперь пришлось растеряться и  мне,  потому что как же  я  мог отличить
эпиталаму от  этюда Скрябина,  если я  не слышал ни одного звука,  а  только
видел, как прыгали по фанере пальцы Дерябина.
     - Попугая мне  простить не  можешь!  Роялист проклятый!..  -  сказал  я
противным голосом. - Подожди, я его еще научу приемам самбо, он весь ваш дом
расшвыряет!
     Я не знаю, может, мне почудилось, но Дерябин-Скрябин вдруг как будто бы
приподнялся с испуга в воздух и перелетел в одну секунду во двор своей дачи.
     Затем он пискнул "детективный ребенок!" и,  как мне показалось,  влетел
вместе со своей музыкальной доской в  окно своей комнаты.  А  я опустился на
бревно и стал постепенно успокаиваться.  Когда я немного успокоился,  я стал
пересчитывать в  уме  своих  врагов:  Сергей Мешков,  Антон Дерябин,  Васька
Сусанин,  Юрий Корняков,  Вадим Лютатовский,  Бондаренко,  Чучилин, Зотов...
Кругом одни  враги...  Кого  же  мне  попросить подбросить письмо?..  Может,
какого-нибудь мальчишку из соседнего дачного поселка?
     - Завитай,  скажи,  как папину бритву тупишь?  - спросил меня кто-то за
моей спиной.
     Я оглянулся и увидел еще одного своего врага - Николая Тулькина.
     - Ты, может, по ночам меня гипнотизируешь? - спросил еще раз Тулькин. -
Ну скажи... а то отец меня уже третий раз выпорол...
     Я  стал  смотреть  на  Тулькина так,  как  будто  я  его  действительно
гипнотизировал,  думая о том,  что,  с одной стороны,  лучшего кандидата для
сообщника,  чем  Тулькин,  не  придумаешь:  Тулькин любит  читать книги  про
шпионов,  вон и сейчас у него из-под мышки торчит какая-то зачитанная лапша.
Но,  с другой стороны,  он почему-то ненавидел всех девчонок подряд,  может,
потому,  что у него пять сестер в семье и ни одного брата, и поэтому он вряд
ли согласится помогать мне даже в обмен на тайну про папину бритву,  которую
я, по словам Тулькина, каждую ночь туплю.
     Я еще немного погипнотизировал Тулькина глазами и сказал:
     - Хорошо,  -  сказал я,  -  тайну бритвы я тебе открою, так и быть. - С
этими словами я  достал из  кармана коробочку из-под чего-то  американского,
из-под чего,  я не разобрал,  может быть, из-под грима или пудры, потому что
внизу написано "Голливуд" (это я  разобрал!)  и  "мэйд ин юса" -  "сделано в
Америке".  В  этой коробке я хранил на всякий случай таблетки питьевой соды.
Высыпав таблетки на ладонь, я стал их пересчитывать.
     - А это у тебя что такое? - спросил Тулькин.
     Я знал, что он обязательно задаст мне этот вопрос.
     - Таблетки, - сказал я.
     - От чего? - спросил Тулькин.
     - Не от чего, а для чего! - объяснил я.
     - А для чего? - спросил Тулькин, изгибая свою длинную шею, как страус.
     - Таблетки... чтобы видеть сны...
     - Какие сны? - насторожился Тулькин.
     - Интересные,   конечно,  -  сказал  я  и,  чтобы  окончательно  добить
Тулькина, добавил: - Детективные, широкоформатные и цветные... Одна таблетка
на одну серию... Сделано в Америке... - Я ткнул пальцем в "мэйд ин юса". - В
Голливуде... - Я ткнул пальцем в слово "Голливуд".
     - А  сны  короткие или длинные?  -  спросил Тулькин,  облизываясь,  как
голодная кошка.
     - Полнометражные,  - отрезал я, пряча коробочку с содовыми таблетками в
карман. - Значит, тебя интересует, как я туплю бритву твоего отца?
     Тулькин облизнулся и молча кивнул головой.
     - Только услуга за  услугу...  -  Я  оглянулся по  сторонам:  -  Письмо
подбросишь?
     - Какое письмо?
     Я приложил пальцы к губам,  схватил Тулькина за руку и потащил в кусты.
Там  я  в  третий  раз  достал  из-за  рубашки  письмо,  написанное красными
чернилами, и сказал:
     - Вот это... Детективное...
     Тулькин посмотрел с  уважением на  письмо,  вытащил из  кармана кожаные
перчатки и надел их.
     - Чтобы отпечатки пальцев не оставлять,  - пояснил он, впиваясь глазами
в мои каракули.


                             Рассказ четвертый

СООБЩНИК ТУЛЬКИН

     Пока Тулькин,  впившись глазами в  бумагу,  читал мое  письмо так,  как
будто он учил его наизусть,  я все смотрел на Тулькина и все думал: откуда у
него появилась висящая на груди медаль и за что он ее получил? Тем более что
эта медаль мне была очень знакома,  я  ее где-то уже видел...  И тут я вдруг
сразу же вспомнил, где и у кого я видел эту медаль... У собаки Тулькина - на
ее  ошейнике.  У  Гальды...  Она  получила эту медаль на  какой-то  собачьей
выставке...  Ну Тулькин!  Я  от него этого не ожидал.  Если я  так переживаю
из-за этой медали, то я представляю, как из-за нее мучается собака. Ведь она
же бессловесное животное.  Ей,  может быть,  хотелось бы пойти на выставку в
комитет и  пожаловаться на Тулькина,  а  как она может пожаловаться:  только
разве что полает на членов комитета,  но они разве поймут, в чем дело. Я уже
стал  фантазировать,  как  можно  помочь Гальде,  но  в  это  время  Тулькин
посмотрел на меня.
     - Кровью  писал?  -  спросил  Тулькин не  своим  голосом,  прочитав мое
письмо, написанное красными чернилами.
     - Спрашиваешь, - ответил я.
     - Сразу набело?
     - Как же тебе -  сразу!  -  возмутился я. - Попробуй напиши сразу такое
письмо... Сто черновиков исписал!..
     - И черновики кровью писал? - спросил Тулькин опять не своим голосом.
     - Конечно, - сказал я.
     - Так ты, значит, всю кровь исписал?
     - Всю, - сказал я.
     Тулькин взял мою руку и  стал внимательно рассматривать мои кровеносные
сосуды.
     - А что же тогда у тебя течет?
     Я пожал плечами.
     - Не знаю, - сказал я. - Что-то течет...
     - Интересно...  - прошептал Тулькин, снова впиваясь глазами в письмо. -
А когда похищаться думаешь?
     - Сегодня вечером. После ужина. Часов в восемь.
     Тулькин уже размахнулся,  чтобы скрепить рукопожатием свое согласие, но
так и застыл с поднятой рукой.
     - В восемь не могу, - сказал он. - Сегодня в восемь интересная передача
по телевизору. Шпионский фильм. Давай в девять.
     Для меня не могло быть никакой речи об отсрочке, поэтому я разозлился и
сказал:
     - Да ты знаешь, что здесь после ужина будет твориться?
     - Что будет твориться? - спросил Тулькин.
     - Папа с мамой сразу же панику поднимут!  Все соседи выскочат на улицу!
Забегает милиция.  Из  угрозыска привезут штук десять ищеек!  Корреспонденты
понаедут из  Москвы  с  фотоаппаратами!  Собаки  бегают!  Милиция в  свистки
свистит!  Корреспонденты своими аппаратами щелкают!  Папа  с  мамой несут за
меня выкуп!  Ищейка нюхает мой пиджак и  бежит в сторожку на кладбище!  Меня
находят связанного и  с  кляпом во  рту!  Все  кричат "Урра!",  обнимаются и
плачут от радости!  Все меня спрашивают:  кто меня украл?  Я  говорю:  "Я не
знаю.  Все  были в  масках!"  Меня фотографируют!  Мой  портрет появляется в
"Неделе"! А ты в это время будешь сидеть дома и смотреть свой телевизор!
     - Пожалуй,  ты прав,  Завитай,  -  сказал Тулькин с горящими глазами. -
Такое по телевизору не увидишь!
     - Конечно,  не увидишь!  А бросишь письмо, беги к себе домой, выноси на
улицу стул и сиди и смотри себе!..
     Тулькин размахнулся и  уже  хотел  скрепить рукопожатием наш  союз,  но
почему-то не скрепил, а задал следующий вопрос:
     - А ты почему так мало за себя просишь?
     - Как - мало?.. Шесть тысяч! Сколько машина "Москвич" стоит.
     - А ты все-таки человек...
     - Да я же это не из-за денег делаю!  -  еще больше возмутился я. - Я же
это все из-за любви!  Я  же просто хочу прославиться!  А  деньги все обратно
папе верну.
     - Это еще из-за какой любви? - возмутился Тулькин еще больше меня.
     - Из-за любви...  к Тане Кузовлевой,  - прошептал я. - Чтоб она на меня
внимание обратила. Девчонки знаешь как на знаменитых внимание обращают!
     - Ах, из-за любви?.. - разочарованно протянул Тулькин. - Ну, если из-за
любви,  -  еще раз повторил он,  -  то я  тебе не помощник...  Ненавижу этих
девчонок! - Тулькин прямо затрясся от ненависти. - Да я лучше пораньше спать
лягу... - сказал Тулькин, продолжая весь трястись, как отбойный молоток.
     Это  был  намек  со   стороны  Тулькина,   и   я   решил  этим  намеком
воспользоваться.
     Я  еще раз достал из  кармана коробочку с  таблетками и  стал их  снова
пересчитывать.
     - Значит,  так...  Открываю тайну про бритву и  даю две таблетки на два
шпионских, цветных, детективных сна...
     Тулькин с такой неохотой отвернулся от содовых таблеток,  что,  как мне
показалось, у него даже шея заскрипела.
     - Я и без твоих таблеток могу во сне увидеть что захочу.  -  Но никакой
правды в его голосе не было. - И можешь мне не рассказывать, - продолжал он,
- как ты бритву моего отца тупишь.  Пусть он меня хоть еще раз выпорет,  а я
тебя  все  равно  подкараулю.  Узнаешь еще,  какой я  сыщик.  А  из  любви к
девчонкам я помогать ни за что не буду.  Если б из ненависти,  я бы тебе еще
помог, а из-за любви ни за какие... - он, конечно, хотел сказать "таблетки",
но пересилил себя и сказал,  - ни за какие... коврижки, даже если бы меня не
ты, а твой брат попросил - все равно бы не стал помогать.
     Если бы  Тулькин не  сказал,  что из-за любви он мне не поможет,  а  из
ненависти  с  удовольствием,   может,  мне  пришлось  бы  искать  четвертого
сообщника,  но  когда он сказал,  что из ненависти он бы еще помог,  тогда я
высыпал на ладонь еще две таблетки питьевой соды (всего,  значит,  на четыре
серии детективных, шпионских, цветных снов) и сказал:
     - Ты мне будешь помогать из ненависти к ней!
     - Это как же? - не понял Тулькин. - Помогать из ненависти?
     - А  вот  так  же,  -  начал  я  свое,  может  быть,  самое  сложное  и
унизительное объяснение в своей жизни. - Я кто такой? - спросил я Тулькина.
     - А кто ты такой? - спросил меня Тулькин.
     - Я шалопут! - сказал я твердо. - Шалопут!
     - Ты шалопут, - с удовольствием подтвердил Тулькин и как-то уж чересчур
поспешно.
     - Кто шалопут?  - переспросил я грозно Тулькина, сдерживая желание дать
за такое оскорбление Тулькину в зубы.
     Но  потом  я  подумал,  что  это  он  говорит так  для  дела  и  только
поддакивает мне, я успокоился и сказал:
     - Я еще и лентяй!
     - Ты еще и лентяй! - подтвердил снова с удовольствием Тулькин.
     - Кто лентяй?..
     Мы  помолчали.  Я  боялся,  что  я  все-таки  дам  Тулькину в  зубы  за
оскорбление личности,  -  в  конце концов,  можно же  подтверждать и  молча,
кивком головы, но пересилил себя и, скрипнув зубами, продолжал:
     - Но Кузовлева об этом ничего не знает? Так? - спросил я.
     - Так, - подтвердил Тулькин, - не знает.
     - Значит,  если бы Кузовлева дружила с Мешковым или Дерябиным,  а не со
мной, то это было бы совсем другое дело? Так? - спросил я Тулькина.
     - Совсем другое дело!  - сказал Тулькин и еще кивнул головой. - Значит,
так ей и надо!  - обрадовался по-настоящему Тулькин. - Все равно с тобой все
мучаются:  и  родители,  и  школа,  и  весь наш дачный поселок,  а  она что,
исключение,   что  ли...   А   таблеток  серии  на  три  дашь?   -   спросил
разбушевавшийся Тулькин.
     Я  снова вытащил из кармана коробочку и  отсыпал на ладонь Тулькина три
таблетки.
     - И про то,  как папину бритву тупишь,  расскажешь!  - предупредил меня
Тулькин.
     - После похищения,  - ответил я. - Значит, после ужина я похищаю себя в
сторожку на кладбище. В восемь ноль-ноль. На твоих сколько?
     Тулькин посмотрел на свои часы с одной секундной стрелкой и сказал:
     - Зачем после ужина?  Сейчас тебя похитим!  Веревку только возьму и еще
кое-что!
     - Как же, - сказал я. - На голодный желудок, что ли?
     - Именно  на  голодный...  Чтобы  неожиданней.  Только у  меня  к  тебе
просьба: дай еще на две серии таблеток...
     - После, после, - сказал я. - После похищения все отдам.
     Тулькин немного попереживал и сказал:
     - Тогда спрячься сейчас за  сарай,  чтобы нас вместе никто не видел,  и
жди... Я к тебе незаметно сам подойду...


     Уже  из-за  сарая  я  увидел,  как  на  крыльце собака Гальда встретила
Тулькина и стала на него лаять (наверно,  медаль просила вернуть обратно), а
я подумал,  что молодец Тулькин,  не злопамятный! Не держит на меня злобы за
папину бритву.  Правда,  я  ничего такого с  бритвой его папы не делал и  не
тупил,  конечно,  никогда и  тупить-то не собирался.  Я просто проверял одну
заметку из  журнала "Техника -  молодежи".  Там  было написано,  что  если в
лунную ночь положить опасную бритву на  свет,  то  к  утру она затупится.  А
когда бритва затупится,  то,  я думал,  что Тулькин распространит слух среди
ребят, что я одной силой воли могу тупить бритвы на расстоянии. И кто-нибудь
из  ребят расскажет об  этом Танечке Кузовлевой,  и  тогда она скажет:  "А я
давно  замечала,   что   у   Леши  во   взгляде  есть  что-то   гипнотически
магнетическое!"
     Между  прочим,  у  нас  дома  опасной бритвы нет  -  мой  папа  бреется
электрической,  - поэтому я и решил с помощью бритвы отца Тулькина проверить
это явление,  а Тулькин,  видно, не читает журналов, поэтому он и решил, что
это я туплю бритву,  а не лунный свет. Я однажды наблюдал за ним, как он всю
ночь не спал,  все меня караулил.  Я,  конечно,  и не думал подходить к дому
Тулькиных, я-то знал, что бритва и так затупится...
     Тем  временем в  доме Тулькиных собака Гальда все  продолжала лаять,  а
Тулькин все не выходил, а я подумал, что Гальда зря требует отдать ей медаль
обратно:  Тулькин,  в  конце концов,  тоже имеет право носить ее  -  он ведь
Гальду учил всяким штукам,  а не она его. Я подождал еще немного, но Тулькин
все не выходил,  сестра вышла на крыльцо,  а  Тулькина все не было.  Тогда я
оглянулся:  может,  он  уже  подошел ко  мне?  Тулькин сказал,  что подойдет
незаметно,  но рядом со мной никого не было.  С другой стороны сарая тоже не
было Тулькина.  Я  ждать больше не  мог,  в  конце концов ничего не случится
такого,  если не Тулькин незаметно подойдет ко мне,  а  я к нему.  Я перелез
через забор и уже хотел перебежать улицу быстро,  как солдаты в кинокартинах
про войну,  но в это время меня кто-то грубо (непозволительно грубо) схватил
за плечо.
     Не было на земле такой силы, которая в такую минуту могла меня удержать
на месте,  но через секунду я убедился, что такая сила есть на земле и зовут
эту силу Николай Сутулов.  Вообще-то Сутулова в списке моих врагов у меня не
было,  но,  вероятно, я был у него в списке его врагов, потому что вот уже с
первого дня, как он приехал на дачу, он при каждой встрече дает мне какой-то
незаметный,  но очень больной подзатыльник,  приговаривая при этом:  "Первый
просит  посадки!.."  или  "Второй просит  посадки!.."  Вместе с  сегодняшним
подзатыльником он  мне их на шею уже двадцать восемь штук посадил.  Потом он
еще всегда проводит на мне один прием борьбы самбо и удаляется. Вот и сейчас
он сказал:
     - Двадцать восьмой просит посадки!..  -  потом дал  по  шее,  продолжая
держать меня  за  плечо.  -  Из  положения удержания,  -  сказал Сутулов,  -
захватываю правой  рукой  запястье правой  руки  противника,  ставлю  локоть
правой руки к  его шее,  поднимаю предплечье своей правой руки и...  провожу
прием!.. За секунду...
     Он  вот так на мне провел уже двадцать восемь приемов борьбы самбо.  На
словах,  правда,  но все равно противно.  А  за что?  Я ему абсолютно ничего
такого не  сделал,  только один раз  подошел к  нему и  спросил его,  задрав
голову. (Сутулов у нас на четыре головы выше всех ребят!)
     - Слушай,  Сутулов, - сказал я ему, - при твоем росте у тебя твои мозги
там...  (я  показал рукой вверх) должны быть  в  состоянии невесомости...  Я
правильно говорю?..
     А Сутулов вместо ответа дал мне тогда по шее и сказал:
     - Первый просит посадки!..  -  Потом первый раз  показал мне хронометр,
который он носил на руке, и пояснил: - Резко поднимаю сомкнутые руки, быстро
отбрасываю руки противника и,  нагнувшись, захватываю его ноги в подколенных
изгибах... И... прием провожу в три секунды.
     Наверно,  ему Тулькин,  Мешков и Дерябин что-нибудь на меня наговорили.
Я,  конечно,  мог Сутулову давно дать сдачи, и вообще, но это было бы ужасно
примитивно, просто подраться... в духе каких-то питекантропов. А вообще-то у
меня есть,  уже  есть,  уже приготовлен для Сутулова один химический состав,
желтый-желтый,  как "желтая лихорадка".  Если им мазнуть по лицу,  несколько
дней не  будешь от умывальника отходить...  А  дальше все должно происходить
так:   Сутулов  мне,   значит,  делает  на  шею  посадку  двадцать  девятого
подзатыльника (двадцать восьмой я  только что получил!),  а я ему -  "желтую
лихорадку"... и тридцатого подзатыльника уже не будет...
     А может, мне прямо сейчас дать Сутулову по роже, чтоб не было посадки и
двадцать девятого?
     Я  сжал в  кармане пластмассовый мешочек с губкой,  пропитанной "желтой
лихорадкой", но тут же подумал, что с Сутуловым я расправиться всегда успею!
И  как  еще расправиться!  Я,  кроме "желтой лихорадки",  такое для Сутулова
приготовил -  весь век меня помнить будет, а сейчас самое главное - поскорее
отвязаться от  него  и  терпеливо дослушать до  конца  прием самбо,  который
проводил на мне этот гнусный Сутулов.
     - Представляешь...  -  сказал Сутулов,  покончив с приемом самбо, - все
проходит, как у Дюма - "Десять лет спустя", ты сидишь на веранде...
     Я хотел спросить:  "С кем?" -  но удержался.  Я-то знал, что на веранде
через десять лет  я  буду  сидеть с  Танечкой,  я  знал,  а  Сутулов в  этом
убедится, когда подойдет ко мне через десять лет.
     - Я,  значит,  подхожу,  -  сказал Сутулов,  -  и...  две тысячи двести
двадцать восьмой... просит посадки...
     - Ну что ты,  Сутулов,  -  сказал я, - какой две тысячи двести двадцать
восьмой... двести тысяч двести двадцать восьмой просит посадки...
     Сутулов,  видно,  не  ожидал от меня такой фразы (я сам не ожидал ее от
себя!  Но ведь Тулькин ждет!  Скорей! Скорей!), поэтому Сутулов разинул рот,
подумал, поправил бороду и сказал:
     - Молодец!..  Заходи в гости...  -  и удалился, а я в несколько прыжков
подбежал к крыльцу Тулькина и стал заглядывать в его дом.
     - Вам кого? - спросила сестра Тулькина.
     - Вашего брата, - ответил я.
     - Он спит! - сказала сестра Тулькина.
     - Как -  спит? - заорал я. - Как - спит? Как - спит?! - повторял я, как
попугай Кокошка, одну и ту же фразу.
     Мало  того,  что  этот Сутулов подверг меня этой унизительной задержке,
теперь этот  Тулькин взял у  меня таблетки для  детективных снов,  наверное,
принял их и... улегся спать. С ума сойти!..
     - Разбудить!  -  закричал я на сестру Тулькина так,  как будто она была
моей сестрой. - Разбудить немедленно!
     - А он закрылся на крючок и сказал, чтобы его не будили!
     Повернувшись вокруг  себя  на  каблучке,  сестра  Тулькина  спрыгнула с
крыльца  и