Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
выливается в колодец. Что это такое, поймет лишь тот, кто
испытает... Добавлю только, что вода ледяная.
- Мальчики! Ой! Что там? Ой! Ну скажите! - ойкала Валька, подпрыгивая
сзади нас. Наши тела мешали ей подойти и самой заглянуть. И она, наверно,
так и пошла бы по нашим телам (вы же знаете девчачье любопытство!), если бы
не ухитрилась как-то поставить между нами свои ноги: сперва одну, потом
другую, потом снова - уже прямо возле моего носа... И наконец заглянула.
- Ой, Будка! Ой, Будочка! Ой, держись! Да лезь же, лезь! Ну тут же мало
осталось. Ну пожалуйста, Будочка... Ну еще немного... - надрывалась она.
Я уже хотел крикнуть ей, чтоб она замолчала (кудахчет, как наседка, тоже
мне помощница!), и вдруг почувствовал, что Будка лезет...
Валькины причитания подействовали на него больше, чем наши усилия. А
усилия наши были прямо-таки титанические. Я так тянул, что казалось, вот-вот
у меня что-то лопнет в груди. Я только тут понял, какие же мы с Явой
слабаки. А мы-то себя воображали Власовым и Жаботинским среди васюковских
ребят. Ведь мы выжимали кусок рельса, в который звонят на обед в нашем селе,
- Ява девять, а я семь раз... А "запорожец" Карафолька еле-еле три раза, а
уж Коля Кагарлицкий так и совсем выжать не мог. И когда мы сжимали свои
бицепсы, ведь они нам казались тверже, чем тот рельс. А теперь... В голове у
меня почему-то все время крутятся слова: "Ох, нелегкая это работа - из
болота тащить бегемота...", "Ох, нелегкая это работа - из болота тащить
бегемота...", "Ох, нелегкая это рабо..." Ну прямо как испорченная
пластинка... Вот ведь бывает: прицепится какая-нибудь песня или слова - и
крутятся, крутятся, крутятся в голове.
Будка уцепился руками за край колодца. Мы уже не лежим, мы стоим на
коленях и тянем, тянем, тянем из последних сил. Валька тоже вцепилась одной
рукой в Будкин ворот и тоже тянет. Вот уже Будка уперся руками, вот уже
коленями встал на край... У-ух... С дрожью в ногах от усталости я
поднимаюсь.
- Идемте, идемте быстрее на воздух... - затараторила Валька. - Вы все
такие мокрые! Вы же простудитесь...
- Постой! А ну посвети, посвети... - нагнулся Ява. - Пистолет... Я его
где-то здесь бросил... где-то здесь... Вот! Он поднял мокрый, в грязи
пистолет. Будка взглянул:
- Стартовый? Я... с-сразу догадался, - сказал он, лязгая зубами и шмыгая
носом.
"Чего же ты тогда так драпапул, что прямо в колодец угодил?" - подумал я.
Но промолчал. Неудобно было...
- Идем, идем... Вы же заболеете... Там поговорим, - тянет нас Валька.
Да мы и не собираемся тут задерживаться - мокрая одежда липнет к телу,
зуб на зуб не попадает. И вот сноватеплый и такой легкий-легкий воздух
охватывает меня со всех сторон.
- Мальчики, выжимайте! Немедленно выжимайте одежду! Я отвернусь... Я не
буду на вас смотреть... Вы что, ненормальные?! Немедленно выжимайте! Я уже
отошла и отвернулась... Ну!
Ну и упрямая она! И вот мы стоим и выжимаемся. Все остатки сил, что у нас
еще были, мы вкладываем в то, чтобы выжать воду из своих брюк и рубашек.
Вода журчит на землю. Мы кряхтим и сопим. А Валька стоит в отдалении спиной
к нам и, не оборачиваясь, командует:
- Лучше, лучше выжимайте, не ленитесь...
- "Лучше"... Какая умная! - скриплю я.
- Сама бы попробовала... Когда оно не выжимается, - бурчит Ява.
- Говорить легко... - подаст голос Будка.
И то, что мы все трое одинаково голые, и то, что все лязгаем зубами и
бурчим на Вальку, - все это объединяет нас с Будкой. И я не чувствую
почему-то той злости и ненависти к нему, что раньше, хотя он заставил нас
пережить это страшное подземное приключение. И с часами еще ведь неизвестно
что...
И вот что удивительно: если ты сделаешь человеку что-нибудь хорошее, он
тебе становится приятным. И наоборот: тот, кому ты сделал что-то плохое,
неприятен тебе.
- Где час-ы-ы? - не столько спросил, сколько пролязгал я зубами,
выкручивая штаны.
- Есть, не волнуйся... С-сейч-а-ас получишь... - залязгал в ответ Будка,
выжимая рубашку. - А-а, да это такой "чувак"! Б-барахло, а не "чувак"!
Смылся... И вообще я про "чувака"... все выдумал. Это Вовка Иванов... Она
его знает...
- Как?! А часы?
- Да есть... У него. Они из кармана выпали, когда Вовка тебя с меня
стаскивал... Сперва мы хотели сразу отдать, а потом... я придумал вот это
самое, с "чуваком", чтоб было интересней... И чтоб вас попугать...
- Ха! - сказал я (мол, кого хотели испугать?!).
- Мы думали завести вас, а когда вы начнете плакать, вывести. Но мы
договаривались все вместе это сделать. А пришли только я и Вовка с младшим
братом. Ну и...
- Ты думаешь, так легко ночью уйти из дома! - подала голос Валька. - Я
целый час в туалете просидела... пока все обо мне забыли и заснули. И тогда
- через черный ход. Тебе хорошо, у тебя дома никого, мать в ночной смене. И
Вовка с братом на веранде спят, я знаю...
- А ты... ты как тут очутилась? - спросил я, судорожно натягивая штаны
(Ява и Будка были уже одеты). Я знал: раз она начала говорить, сейчас
обернется. Где вы видели, чтоб девчонка долго говорила, стоя к вам спиной.
- А мне Юрка Скрипниченко ска... Ой! Я не смотрю, я не смотрю! Юрка
Скрипниченко сказал. Я только из студии от Максима Валерьяновича приехала
(рассказала ему все, что случилось с часами)... Иду - Юрка Скрипниченко.
Говорит: "А мы сегодня ночью твоих дружков в пещере давить будем!" Что?!
"Как?" - говорю. "А так", - говорит. И рассказал... Ух я разозлилась! "Вы
все бандиты! - говорю. - А ты еще и предатель, своих выдаешь..." Он меня за
косу... А я его трах по спине...
- Ничего... Мы с ним еще поговорим... А сейчас идем Вовку искать, -
сказал Будка. - Он совсем убежать не мог... Он где-то здесь.
И Будка повел нас по кустам, через цепкий чертополох и жгучую крапиву в
яр.
Так вот оно что! Напугать нас хотели... Выдумали все - и про "чувака", и
про милицию, и про тайник в пещере. А мы поверили! Как дураки. Как
малолетки. Тут и слепому было бы видно, что все это брехня. Подземелье.
Двенадцатый час ночи... черная маска... Даже в книжках теперь уже так не
пишут. Позор! Ну ж... Пусть только отдаст часы! Это все только из-за часов.
Если бы не часы или если бы это были мои часы, я б вообще... Пусть только
отдаст часы!.. А что мы ему сделаем?.. Налупцуем? Как-то нет настроения...
- А вы молодцы! - вдруг сказал Будка. - Не побоялись. И часы-то ведь не
ваши. Могли бы просто плюнуть, и все. С вами в разведку можно идти.
Ну вот видишь! Как же ты его налупцуешь после этих слов! Медом разлились
по нашим сердцам эти слова. Похвала, услышанная от врага, - высшая похвала.
Постой, а откуда он знает, что это не наши часы? И только я раскрыл рот,
-чтобы спросить, как из темных кустов, совсем близко, послышался тихий
свист. Будка свистнул в ответ. Зашуршали ветки, и из кустов вышел "чувак" -
Вовка. Он был все еще в маске.
- Давай сюда часы! Барахольщик! - приказал Будка.
- А ты-то кто? Тоже мне! Подумаешь! - Вовка снял маску. Это был тот самый
долговязый хлопец, который двинул меня тогда по ноге.
- Ты давай, давай, а не болтай! - раздраженно повторил Будка.
- На! Очень они мне нужны... - Вовка вытащил из кармана часы.
У меня радостно забилось сердце. Наконец-то! До последней минуты я
боялся, что случится что-нибудь и часов я не увижу.
Будка взял у Вовки часы и протянул мне (видно, он собственноручно хотел
их отдать):
- Бери.
- Спасибо! - как-то само собой вырвалось у меня.
- Пожалуйста, - испытывая неловкость, буркнул Будка. Я не положил часы в
карман. Я не доверял больше карманам. Я зажал их в руке и решил не
выпускать, пока не приду домой и не положу под подушку. Никакая сила не
смогла бы теперь отобрать у меня часы.
Мы пошли назад той же дорогой. Снова возле крепостной стены по узенькой
деревянной лестнице, почти в полной темноте, лишь едва разбавленной светом
двух фонариков (только теперь один из них был Валькин - Будка свой разбил в
колодце).
- Откуда ты знаешь, что часы не наши? - наконец спросил я.
- Мы все знаем... - таинственно сказал Будка.
- Да нет, серьезно.
- Да это ее брат, - он кивнул на Вальку, - сказал его брату, - он кивнул
на Вовку, - вот и все. Они дружат.
- А-а...
- Слушай, Будка, - сказала вдруг Валька, - а чего ты полез вверх по
колодцу? Ты же мог через нижний туннель выйти на склон.
- А! - махнул рукой Будка.
- Что "а"! Серьезно.
- А что, если бы они пошли не в ту сторону? И заблудились бы? Отвечай
потом, так ведь? У них же ни фонарика, ничего.
- И пистолета не побоялся?
- А я бы кричал...
Ты смотри! Да этот Будка почти герой - лез нас спасать! Вот тут и
разберись в людях. Вроде бы отрицательный тип, и вдруг... Нет, не так оно
просто сказать, что человек - отрицательный тип.
- Слушайте, - сказала Валька, - а как же вы доберетесь домой? Трамваи-то
уж не ходят.
- А что там добираться! - сказал Будка. - Спустятся к бульвару Дружбы, а
там по автостраде - и до Печерского моста. Я их проведу... до клумбы... Чао!
- Чао! - сказал Вовка.
- Пока! - сказала Валька.
- Бывайте! - сказал Ява.
- Спокойной ночи! - сказал я.
Мы разошлись. Валька пошла в свой флигель (через черный ход). Вовка пошел
в Лавру (он жил на территории Лавры). А мы с Будкой прошли через одну
большую кирпичную арку, через другую, потом спустились по узкой, мощенной
булыжником улочке. И все это молча, без единого слова. При Вовке и Вальке
Будка был разговорчивым, а как остался с нами, замолк. Видно, он чувствовал
себя очень неловко перед нами. Да и нам хотелось поскорей расстаться с ним.
Когда мы дошли наконец до автострады, Будка сказал:
- Идите вот так прямо - выйдете как раз к Печерскому мосту!.. Чао! - и
помахал нам рукой.
Страх не люблю, когда слово, сказанное тебе, ты не понимаешь. Эх, что б
ему такое ответить? Раздумывать было некогда.
- Цоб! - сказал я.
- Цобе! - подхватил Ява.
Мне казалось, что горожанин Будка примет наш "цоб-цобе" за какое-то
жаргонное словечко. И действительно, он самым серьезным образом помахал нам
рукой и пошел назад. А мы поплелись по автостраде. Но если вы думаете, что
на этом наши ночные приключения закончились, вы зря так думаете.
Мы подошли к дому под теткин балкон. Веревка наша была на месте. Дом
спал, даже окна, где справляли новоселье, уже не светились.
Ява по своей привычке хотел было лезть первым. Но я решительно оттолкнул
его: забыл, что ли? Я же сегодня предводительствую, вот еще! Дурень я,
дурень... Если б я знал! Но я ничего не знал.
Я полез вверх. Дали все же себя знать силовые упражнения по вытягиванию
Будки. Тяжело было лезть, ох как тяжело! Я и не думал, что так будет. Все
мускулы мои ныли и болели. Руки сводило, плечи будто кто ножом резал, ноги
все время теряли веревку, и я беспорядочно сучил ими, как распеленатый
младенец. Каких-то три метра - и такая пытка! Хорошо хоть, что дом
малогабаритный: высота потолков два семьдесят пять. Подлезая к балкону, я
уже пыхтел, как насос. Еще, еще немного, и я схвачусь за железные прутья
балконных перил. И вдруг надо мной раздался вопль: "Воры!" - и я увидел
что-то белое в черном провале окна (то была комната, где спали дядя и тетя).
...Все произошло так молниеносно, что я не успел опомниться. На балконе
возникла, как привидение, тетя в белой ночной рубашке. В руках у нее было
что-то черное. Она перегнулась через перила и с восклицанием: "Так вот же
тебе!" - опрокинула это черное прямо на меня. Что-то шлепнулось мне на
голову и полилось в глаза, за уши, за шиворот, в штаны и до самых пяток. Я
почувствовал на губах знакомый сладкий вкус и понял: тетя выплеснула на меня
из кастрюли свой любимый вишневый компот, что стоял на балконе.
Ошеломленный, едва держась за веревку, я отфыркивался и отплевывался,
стряхивая с головы вишни.
Но тетя считала, что это еще не вс„. Я вовремя заметил, как в руке у нее
блеснул нож. И догадался: сейчас она резанет по веревке, и я шмякнусь на
землю.
- Тетя, не режьте!.. - не своим голосом закричал я.
Нож выпал у нее из рук и больно ударил меня рукояткой по макушке. Я не
удержался и съехал по веревке вниз. На земле не устоял на ногах и сел прямо
в компот, который лужей растекся как раз подо мной. Только тогда тетка
наконец закричала сверху:
- Ой, Павлуша, это ты?
- Нет, не я! - проворчал я, сидя в компоте.
Ява не сдержался и отрывисто хохотнул, как будто его кто-то неожиданно
защекотал под ребрами. Тетя совсем опомнилась и запричитала:
- О господи, как же ты здесь очутился? Что тебя среди ночи на веревку под
балкон потянуло?! И Ваня тут? Вы что, очумели? Что вы тут делаете?..
- Да не кричите, тетя, людей разбудите! - сквозь зубы проговорил я,
поднимаясь с земли и брезгливо обирая со штанов раздавленные вишни.
Тетя наконец смекнула, что она не в бальном платье, а в ночной рубашке и
не стоит в таком виде знакомиться с новыми соседями. Сказавши нам: "Идите, я
сейчас открою", она исчезла.
Поднимаясь по лестнице, мы хорошо представляли, как должны себя
чувствовать бойцы, сдающиеся в плен. Больше всего беспокоило то, что же мы
сейчас скажем тете, как объясним свое странное поведение. Говорить правду
после всего пережитого просто не было сил - уж очень много пришлось бы
рассказывать. Но тетя ведь не отстанет, сказать что-то придется.
- Ява, отменим до утра щелчки, прошу тебя, - слабым голосом сказал я. -
Утром на все готов...
- Ладно, - сказал Ява.
Времени было в обрез. Нужно что-то выдумать немедленно. Головы наши
работали, как счетные машины, - миллион операций в секунду! Но выдумали мы
всего лишь примитивную брехню: будто мы поспорили, кто из нас быстрее
заберется по веревке на балкон. А почему ночью? Так ведь днем никто не
позволил бы.
И когда тетя, уже в халате, открыла нам дверь, мы очень правдиво выложили
ей эту выдумку. Тетя была мужественная, решительная - в этом вы только что
убедились, - но добрая женщина и очень меня любила (может, потому что своих
детей у нее не, было), И она поверила. Компот нам в этом даже помог: тетя не
заметила, какой мокрой и жалкой была на нас одежда. Мы все свалили на
компот. Для этого я посоветовал Яве обляпать компотом свои штаны и рубашку,
как будто и на него попало. Хотя его, чертяку, ни одной вишенкой не задело!
Вся порция мне досталась.
Тетя чувствовала себя страшно виноватой перед нами и очень извинялась. А
потом сказала:
- Такой компот был! На три дня варила. Я же думала, что воры. Жалость-то
какая...
И непонятно было, что ей жалко: нас или компот.
- Тетя, вы дяде пока... не говорите, - попросил я, прислушиваясь к
до-ре-ми-фа-солям в соседней комнате и боясь, как бы дядя не проснулся. Он
был вспыльчивый и под горячую руку мог посадить нас на поезд и отправить "к
чертовой матери домой".
- Хорошо... А компот? Ну ладно, скажу, что нечаянно опрокинула, когда
ночью на балкон выходила свежим воздухом подышать. Только чтоб вы мне больше
такие номера не откалывали! Ну, раздевайтесь - и в ванну. А я вашу одежду
почищу да сушить повешу. Ну, быстро!
Мы живо разделись. Я ловко, чтоб тетка не заметила, снял с руки часы - их
я надевал перед тем, как лезть, - и положил под подушку.
Вы когда-нибудь мыли посуду? Припоминаете запах? Точно так же запахло,
когда мы с Явой залезли в ванну. Словно то не люди мылись, а две кастрюли
из-под компота.
И вот мы уже в постели. И уже проваливаемся-проваливаемся в сон. У-ух...
Наконец-то кончились наши ночные приключения. Наконец-то... Наконе... Хр...
Хр... Хр-у-у-у...
Глава XIV. "ВНИМАНИЕ!.. НАЧАЛИ!.. МОТОР!" ЧАСЫ НАХОДЯТ СВОЕГО ХОЗЯИНА.
РОЖДЕНИЕ ЯВЫ СТАНИСЛАВСКОГО И ПАВЛУШИ НЕМИРОВИЧА-ДАНЧЕНКО.
Снилась мне какая-то страшная чертовщина. Какое-то мокрое могильное
подземелье... Я ползу по нему. Совсем один в полной темноте. Но все вижу: на
сводах висят летучие мыши, по стенам сбегает вода, а внизу, под ногами,
текут какие-то грязные помои. Внизу вдоль стен сидят отвратительные
пучеглазые жабы. И в голове у меня мысль:
"Да я, оказывается, умею видеть в темноте. Вот не знал! Оказывается, мне
никакого фонарика не нужно... Видеть в темноте - это мне, как дураку с горы
сбежать!.." И я ползу, и мне не страшно, а все потому, что я умею видеть в
темноте... Вдруг я вижу - ниша в стене... И в этой нише сидит на здоровенном
кресле-троне, на каких когда-то цари сидели, наша стосемилетняя бабушка
Триндичка. И говорит она мне голосом учительницы Галины Сидоровны:
"Ты чего это часы наши царские до сих пор не отдаешь, поганец?"
Я удивленно смотрю на нее и отвечаю:
"Часы я отдам, не волнуйтесь. Но почему вы ругаетесь на меня? Нам в школе
всегда замечания делали за грубость, а сами ругаетесь. Нехорошо".
"Да ты еще и огрызаться, шмаровоз?! Вот сейчас как дам!" - уже голосом
моего друга Явы говорит бабушка Триндичка, хватает меня за шиворот и кидает
в колодец. И вот я лечу, лечу, лечу... И вдруг чувствую, что кто-то меня
держит за плечи. Стойте, да это же я сам. Лежу ничком над краем колодца и
держу себя за плечи, себя, который висит в колодце... И то я... И это я... И
мне не странно, что нас - двое. "Закон парности!" - думаю я спокойно.
И тут я слышу голос своего дяди:
- А что это за тела лежат? Чьи тела?
Я открываю глаза. И мне кажется, что сон еще продолжается. У тахты стоит
дядя. В одной руке он держит стартовый пистолет, в другой... наше письмо,
которое мы оставляли вместо пистолета (ой-ой-ой, мы же забыли про письмо!).
- Хватит спать, трупы! Уже одиннадцатый час... Так где были ваши тела
сегодня ночью? Признавайтесь, - сурово говорит дядя и читает: - "Ищите наши
тела в подземельях Лавры..." Приятное вы мне занятие готовили, что и
говорить. Между прочим, это на ваши тела опрокинули кастрюлю с компотом? А?
А то я этой женщине, - он кивнул на тетю, - не верю!
Тетя стояла рядом и расстроено смотрела на нас. "Я не виновата,
голубчики! - говорил ее взгляд. - Но зачем же вы меня, старую, обманули?"
Мы с Явой переглянулись и глубоко-глубоко вздохнули. А потом я откинул
одеяло, сел и сказал Яве, подставляя лоб:
- Бей! Не меньше шести! Ява тоже сел и говорит:
- И ты мне... Вместе заработали... Поровну... И мы одновременно влепили
друг другу по шести щелчков. Пока мы это делали, дядя молча переводил взгляд
с
Явы на меня и с меня на Яву, а потом сказал:
- Я не знаю, что это означает. Меня это мало интересует. Но делаете вы
правильно. И я хочу поддержать вас и добавляю каждому от себя. Прошу!
И дядя так залепил по лбу сперва мне, а потом Яве, что мне показалось,
будто голова моя треснула, как кавун, на две половины и из обеих посыпались
искры. Вы бы видели дядины пальцы - каждый, как сарделька.
- А теперь рассказывайте, - приказал дядя.
- Да подождите... Все из головы вылетело! Так бьют, да еще и
рассказывай... - простонал я, хватаясь руками за голову и будто скрепляя две
ее половинки.
Под моей рукой росла на лбу здоровенная гуля. Я глянул на Яву. На его лбу
фиолетово наливалась точно такая же. Я смотрел на Яву, как в зеркало:
одновременно и чувствовал и видел, как растет моя шишка, хотя то, что я
видел, было не мое, а Явино. Позднее я узнал, что у кинематографистов это
называется - синхронно.
- Ой, что же ты наделал?! - застонала тетка. - Так ведь детей и поубивать
можно!