Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
теннис...
или, как его, в бадминтон ракеткой вымахивает. Так вымахивает, аж в глазах
рябит. Ого-го! Интересно было бы посмотреть на нашу бабку Триндичку с такой
ракеткой. Все село бы сбежалось. А тут никто и внимания не обращает.
Интересные старики и старушки в Киеве. Какие-то ребячливые. Будто старые
дети. А молодые парни наоборот. Вон идут двое. Ну, лет по двадцать, не
больше. И оба с бородами. Чудеса!
А вон какая-то тетя спит под деревом. Завернулась с головой в одеяло и
храпит. И чего она на пляж пришла, непонятно. Дома под одеялом лучше
выспаться можно.
А сколько детей! Сколько детей на пляже! Только и слышишь:
- Сема, выйди из воды! Выйди из воды, Сема!
- Галочка, не заплывай! Плыви назад!
- Саша, где твои тапочки? Где твои тапочки, я спрашиваю!
- Алик, сними мокрые трусы.
- Толя, отдай ему мяч. Толя! Это ж не твой мяч, это его мяч.
- Яша, за такую вредность ты больше купаться не будешь. Не будешь... за
вредность.
- Фаня, ты опять насыпала песку в мои туфли? А ну-ка высыпь сейчас же!
- Деточка, ну съешь яичко! Одно только яичко! - говорит толстая тетя в
полосатом купальнике, протягивая облупленное яйцо щекастому здоровяку лет
двенадцати.
Тот воротит нос и морщится - не хочет.
- Деточка, ну съешь, прошу тебя! - умоляет тетя. А из воды восторженно
верещит худенький, как воробей, мальчишка лет шести:
- Мамо, вода! Мамо, Днипро! Мамо, я купаюсь! Мамо, вода! - как будто он
никогда в жизни воды не видел и не купался никогда.
Мы подошли к самой воде и начали выбирать место, где можно положить вещи,
когда разденешься. Между прочим, глядя на Днепр, который кишел людьми, я
подумал: "Вот если б кто-нибудь тонул, а мы бы его спасли! Лучше бы,
конечно, чтобы какой-нибудь ребенок тонул - легче спасать..."
Это была наша постоянная, пока еще не осуществленная мечта - кого-нибудь
спасти и вообще стать героями. Особенно хорошо было бы вот так, при всех,
чтоб видели... Чего бы вон тому шустрому пискуну не забулькать, например...
Мы бы его в миг - раз - и будь здоров. И в "Вечернем Киеве" на следующий
день заголовок: "Юные герои из Васюковки".
- Из "Вечернего Киева" как раз интересовались вчера... - услышал я вдруг
веселый голос. И вздрогнул: уж не подслушал ли кто-нибудь мои мысли?
Нет, это просто разговаривали двое мужчин. Один, невысокий, круглолицый,
стоял по колено в воде. Другой, широкоплечий, с крючковатым носом, стоял на
песке у самой воды. Он был уже одет (возможно, шел домой), но еще не обулся
- ботинки держал в руке.
- Все расспрашивали про роль царя, - продолжал круглолицый. - Нет,
отвечаю, нечего еще говорить. Как будет готово, тогда и приходите.
- Правильно, - поддержал горбоносый. - Никогда не нужно рассказывать
заранее. Я терпеть не могу, когда вот так делятся творческими планами,
обещают, берут обязательства, а потом... пшик! - и ничего нет. Ну, ни пуха
ни пера! Я побегу, а то уж и так на радио запаздываю... Бывай! Привет
Галинке. Я забегу на днях... Дом я помню... А квартира, если не ошибаюсь,
тринадцатая? Так?
- Так-так! Тринадцатая! Заходи обязательно! Бывай! - радостно улыбаясь,
крикнул круглолицый, а когда горбоносый отошел, негромко, но так, что мы
слышали, буркнул: - К черту!
Мы с Явой переглянулись и заулыбались. Мы знали, что когда говорят "ни
пуха ни пера", нужно посылать к черту, но чтобы это делал взрослый, в первый
раз слышали.
Круглолицый артист сделал торопливо несколько шагов, собираясь нырнуть, и
вдруг остановился, вскинув руки:
- Ух ты! Часы забыл снять! - Обернулся, увидел нас: - Хлопчики, будьте
добры, положите вон там, на серые брюки, чтобы мне не возвращаться, - и
протянул часы.
Я стоял ближе к нему, я и взял. А артист сразу - бух в воду! И поплыл
кролем, вспенивая воду ногами, как моторная лодка. Здорово плавает...
Несколько секунд мы смотрели, как он плывет. И вдруг где-то слева раздался
вопль:
- Утонул! Утонул!.. Утопленника вытащили!
- Где? Где? - так и подскочили мы.
И кинулись туда, куда уже бежали люди.
А что? Если бы при вас закричали "утонул", вы бы разве стояли на месте?
Тем более, если вы только что мечтали кого-нибудь спасти! Да и к тому же еще
учтите, что вы никогда не видали настоящего живого утопленника... То есть не
живого, конечно... а вообще... ну, одним словом, утопленника.
- Где? Где? Где? - шныряли мы среди людей, стараясь что-нибудь увидеть.
Но люди стояли плотно, и никакого утопленника не было видно.
Тогда мы бросились на четвереньки - и между ногами, между ногами, как
щенята... Наконец увидели. На песке лежал навзничь кто-то огромный и
длинный, а на нем верхом сидел худенький и остроносый, уже немолодой человек
с кустиком седоватых волос на груди. И делал искусственное дыхание. Раз!
Два! Раз! Два! Методом Сильвестрова.
- Теперь дайте мне, - сказал загорелый крепыш-спасатель, который только
что подплыл на своей лодке. Видно, ему было очень неловко из-за того, что не
он вытаскивал утопленника, а самый обыкновенный человек, да еще и такой
неказистый...
Мы пригляделись к утопленнику. Это наверняка был один из тех самых
гариков-мариков, потому что на шее у него висела на цепочке подкова, а на
руке было выколото сердце, пробитое стрелой, и под ним изречение: "С юных
лет счастья нет".
Дважды сменялись остроносый со спасателем, а утопленник все не оживал. В
толпе гомонили;
- Такой молодой...
- Вот беда!
- Да как же это случилось?!
- Говорят, заплыл за буек, а там его то ли судорога схватила, то ли еще
что...
- Ох уж этот Днепр, сколько он жизней уносит! И вдруг утопленник открыл
глаза. В толпе возбужденно загудели.
Утопленник поднял голову, обвел людей мутным взглядом и оперся на локти.
Остроносый, который как раз делал ему искусственное дыхание и сидел на нем,
втянул носом воздух, поморщился и воскликнул:
- Так он же пьяный!
Спасатель тоже наклонился к утопленнику;
- Ну точно! Разит, как из бочки!
- Ах ты черт!
- Ну и сукин сын!
- Нализался - ив воду...
- В такую жарищу пить - гробовое дело!
- Вот тебе и судорога...
- Такой молодой! - слышалось вокруг.
Остроносый, все еще сидя на воскресшем пьяном "утопленнике",
смотрел-смотрел на него, а потом поднял руку и - хлоп! хлоп! - ему по морде,
аж зазвенело.
- Правильно!
- Так его!
- Чтоб знал, как пить! Как людей нервировать!
- Думали, несчастная жертва, а он...
- Еще ему! Еще!
- И мы добавим!
Настроение у толпы сразу изменилось, напряжение спало. Остроносый резко
поднялся, перешагнул через "утопленника" и пошел прочь. Толпа расступилась
перед ним, давая дорогу.
- Ничего, мы его в вытрезвитель отвезем, там с ним поговорят, - бодро
сказал спасатель, беря "утопленника" под мышки и ведя к лодке. - Ты бы хоть
спасибо сказал человеку, который тебя вытащил!
- Хоть бы фамилию узнал!
- Думаешь, легко было ему такого бугая из воды тащить! - кричали вслед
"утопленнику". Но тот только глуповато таращил глаза - видно, еще не
очухался. Лодка отчалила, все стали расходиться.
- Ой! Нужно ведь часы положить! - спохватился я, только теперь обнаружив,
что все еще держу их в руке. Кинулись мы с Явой назад. Туда-сюда... А где же
серые брюки? Нет их. Может, не тут, может, левее?.. И там нет... Что такое?
Дядя, где вы? Мелькают перед глазами сотни лиц - и вс„ незнакомые. Кажется,
не тут... Дальше... Ой, нет!.. По-моему, назад... Нет, нет, вперед... Нет, я
тебе говорю - назад... А может, правда, вперед? Бегаем мы взад и вперед, не
можем найти ни места того, ни артиста, ни серых его брюк... Да и как же его
найдешь, если всюду и песок одинаковый, и люди одинаково голые, никаких
особых примет!
Ох, и зачем нам нужен был этот пьяный "утопленник"?! Что теперь будет?!
- А ну, Ява, давай в воду! Может, тот артист еще плавает.
Разделся Ява - бултых в реку.
А я на берегу. Далеко отбегать не решаюсь, чтоб хоть Яву не потерять. Но
все время ищу - людям в лица заглядываю...
Через полчаса вылезает Ява из воды. Отдувается устало:
- Нету...
- Может, он... утопился? - растерянно говорю я.
- А брюки? Брюк же нет... А поплыл он без брюк... - уверяет меня Ява. -
Да и плавает он так, что море тебе переплывет и не утонет.
- Что же делать?
- А я знаю?
Такая досада меня взяла - хоть плачь. Хороший, симпатичный человек дал
мне часы. "Будь, говорит, другом, положи на мои брюки, чтоб мне не
вылезать". А я... друг называется! Забрал часы и - фить! - ищи ветра в поле.
- Ява, ведь получается, что я стянул эти часы, - сказал я, скривившись.
Ява пожал плечами.
Никогда в жизни я не был так себе противен, как сейчас. Конечно, бывало с
нами всякое... Трясли мы иногда дикую грушу у соседки бабы Насти, у Кнышихи.
Так там этих груш бывало столько, что они все рвано гнили в траве
неубранными. Да и баба Настя такая скряга, такая вредина была, что от нее
вся наша улица стонала. И потому трясли мы эту грушу не столько из-за
паршивеньких дичков, сколько в знак протеста против жадности ее хозяйки.
А то еще, когда был маленьким, стащил у тети пирожок с маком. Так ведь
это же у родной тети, и какой-то там пирожок... А то у чужого человека, и не
пирожок, а часы, дорогую вещь...
А мы-то собирались воров ловить! Как же ловить, если сами... воры!
Мне хотелось встать и со слезами в голосе крикнуть на весь пляж:
"Товарищи милиционеры! Берите меня за шкирку и ведите в отделение. Я вор! Я
украл часы у хорошего человека, который поверил в мою честность. Берите
меня, товарищи милиционеры!"
Но я не встал и не крикнул. Потому что не было, на мое счастье,
поблизости ни одного милиционера. А может, и был, да только голый. А разве
узнаешь милиционера, если он голый! Да и вообще, голый милиционер - это не
милиционер. Никакого трепета перед голым милиционером не испытываешь. Вот,
скажем, товарищ Валигура, милиционер, который живет у нас в селе. Его,
например, местный пьяница Бурмило признает только тогда, когда тот одет по
всей форме. А когда, бывает, возится милиционер у себя в огороде без фуражки
и без кителя, в одних галифе, и в это время позовут его люди утихомирить
Бурмила, и Валигура придет в чем был, то Бурмило на него и смотреть не
хочет, только злится:
"Кто еще такой? Тьфу! Не знаю тебя! Уходи отсюдова! Пшел! Тьфу!"
Но стоит только Валигуре надеть милицейский китель и фуражку, как Бурмило
сразу становится смирным, как овца, и говорит: "Извините, гражданин
начальник", и идет домой спать.
Нет, голый милиционер - это не милиционер...
- Знаешь что? - сказал Ява. - Так мы артиста все равно не найдем.
- Так что - в милицию? - перебил я его, чувствуя холодок под сердцем.
- Угу! - хмыкнул Ява. - Нас там как раз дожидаются. Иди! Будь добр! И
передай привет подбитому милиционеру.
- Так что же теперь? - спросил я, чуть не плача.
- Мы как сюда пришли? По мосту. А назад люди идут? Тоже по мосту. Другой
дороги нет. Так вот, сядем у моста и будем ждать. Или мы его увидим, или он
нас. А с пляжа он еще не ушел. Точно! Куда он без часов пойдет?
"Ну что ж, - подумал я. - Может, и правду говорит Ява. Лучше, наверно,
возле моста сидеть, чем, высунув язык, бегать по пляжу". Сели мы возле
перил: Ява - с правой стороны, я - с левой. Сидим. Уж солнце на закат
повернуло. Потянулись люди с пляжа домой. Плотной стеной, почти впритирку
друг к другу идут и идут... Аж глазам больно... И голова кругом идет. Разве
заметишь кого-нибудь в такой толпе? Одна надежда, что нас заметят.
И такой у меня несчастный вид был, что какая-то женщина внезапно
нагнулась ко мне, проговорив: "Бедный ребенок", и неожиданно сунула в руку
три копейки. Меня всего так и передернуло - она решила, что я побираюсь.
Опомнился я - женщины уж и след простыл. Так и остался я с тремя
копейками... До чего я дошел, просто беда!... Хорошо, хоть Ява не знает:
из-за людей нам друг друга не видно. Вскочил я тут же и теперь уже стоя
смотрел, а руки за спину спрятал, чтоб снова, не дай бог, не пожертвовали.
Стемнело уже. Людей все меньше и меньше становится. А артиста нет.
Урчит у меня в животе от голода. Мы ведь, кроме мороженого, ничего не
ели. Подошел ко мне Ява:
- Ну и олухи мы с тобой! Что мы тут стоим? Он артист? Артист. Так пойдем
завтра по театрам и найдем его. Тем более, мы знаем, что он царя играет.
- Тю! И как я сам до этого не додумался? Вот Ява! Ну и молодец! Варит у
него котелок все-таки! Башковитый хлопец! Ну конечно, пойдем завтра по
театрам (в Киеве каких-нибудь пять-шесть театров) и найдем нашего артиста, и
отдадим ему часы, и расскажем все, как было, про утопленника и про все
остальное.
Как хорошо живется на свете, когда найден выход из безвыходного
положения!
- Ну давай хоть рассмотрим хорошенько, что за часы, - сказал Ява.
Стали мы под фонарем (уже и фонари зажгли!), давай разглядывать.
Хорошенькие часики! Круглые и плоские, как пятачок. На черном циферблате
вместо цифр черточки золотые. И стрелки золотые. И этих стрелок не две, а
целых три. Третья, длинная и тонкая, как волос, по всему циферблату бегает -
секунды отмеряет. Красивые часики. Мы таких еще и не видели.
- А ну, - говорит Ява, - примерь.
- Не хочу.
- Чего там! Раз ты все равно как вроде бы украл их, то хоть примерь, хоть
поноси немного. Завтра уж не придется.
- Не хочу я чужие часы носить.
- Ишь какой гордый - без хлеба на воде и от хлеба отказывается... Ну, раз
ты такой гордый, давай я поношу.
И он взял у меня часы, и надел на руку, и сразу стал на пять лет старше.
Даже лицо у него стало строже и серьезнее. Он шел и гордо нес руку с часами,
отставив ее в сторону, прямую и негнущуюся, как палка, и все искоса
поглядывал на нее. Иногда он сгибал ее в локте и подносил к глазам -
смотрел, который час. А меня не замечал и не говорил ни слова, будто меня и
на свете не было.
И стало мне горько и досадно, что сам я не надел часы. Часы ведь, можно
сказать, "мои", я муки душевные за них принял... А носит их Ява, да еще и
бахвалится, сатана!
Когда мы прошли всю набережную и очутились у моста имени Патона, я
наконец не выдержал и сказал:
- Хватит! Снимай! А то еще... испортишь, а мне отвечать.
Вздохнувши, Ява неохотно снял часы и снова стал на пять лет моложе и
такой же несолидный, как и был.
Я спрятал часы в карман и только тогда успокоился.
Потом вспомнил:
- Я же забыл тебе сказать... на мосту мне какая-то, тетка три копейки
дала.
- Да? - встрепенулся Ява. - Так чего же мы пешком идем! Надо было на
трамвае ехать. А то я уже еле ноги тащу.
- Так это же милостыня, балда! Кто же на милостыню в трамвае ездит!..
Тетка мне милостыню подала, понимаешь, думала, что я нищий.
- Вот как! Интересно! - взял наконец в толк Ява. - И что же ты с ними
делать будешь?
- Так вот я и не знаю...
Действительно, положение было дурацким. Взять себе? Ни за что!..
Выкинуть? Деньгами только господа капиталисты швыряются. Думали мы с Явой,
думали и, наконец, придумали - отдать настоящему нищему, как только
встретим2...
- Ас часами-то как интересно вышло! - с жаром сказал Ява, и в глазах у
него вспыхнул охотничий блеск. - Вот здорово! Прямо как преступника искать!
Между прочим, очень важно, что мы знаем, где он живет. В тринадцатой
квартире...
- Ужасно важно! - хмыкнул я. - Ты знаешь, сколько в Киеве тринадцатых
квартир? Чтоб обойти их все, нам жизни не хватит.
- И все равно интересно... - не сдавался Ява. - И похоже как ловить
воров. Только тут наоборот... Наоборот, понимаешь... Воры ловят
потерпевшего, чтобы отдать ему то, что украли. Кино! Скажи?
- Будет теперь нам кино, увидишь, что нам тетка скажет. Она, наверно, уж
голову потеряла от волнения...
...Тетка нам ничего не сказала. Она лежала молча на тахте с компрессом на
голове. Нам сказал дядя... Он сказал:
- Если бы вы, шалопуты, были мои сыновья, я бы сейчас вам по одному месту
так надавал, что вы в штаны бы завтра не влезли. А поскольку я не имею права
этого делать, то прямо скажу: еще хоть раз такое повторится, я немедленно
покупаю вам билеты и в тот же день отправляю в Васюковку. Из-за вас вдовцом
оставаться не хочу. Тетка чуть не умерла от волнения. Вон видите, лежит с
головной болью...
Мы стояли опустив голову и что-то лепетали про то, как были в кино, а
потом катались на "чертовом колесе", а потом... были в гостях у одной
знакомой девочки (Валька Малиновская, честное слово, вот и адрес... можете
проверить!) и как нас там хорошо принимали, и угощали, и усадили смотреть
телевизор, и не хотели отпускать, и... мы больше не будем!
Потом мы выпили одного чаю ("В гостях же во-о ка-ак наелись!") и голодные
легли спать.
...Мы лежим и не можем заснуть.
На меня находит приступ запоздалого раскаяния. Совесть точит меня, как
червь дерево.
- Ведь как все паршиво выходит! - с горечью шепчу я. - Хотим стать
героями, а только и делаем, что врем да обманываем. И только за один день!
Артиста обманули и, можно сказать, обокрали, милицию с ног сбили, трешку
прокутили, тете наврали, дяде наврали, даже... милостыню приняли. Неужели
для того, чтобы стать героем, нужно так много врать и столько нечестных
поступков совершить? Если так, то весь этот героизм ничего не стоит!
Какой-то брехуновский героизм. А настоящие герои - это прежде всего честные
люди. Кармелюк, Довбуш, граф Монте-Кристо, капитан Немо, Катигорошко,
Покрышкин... Никогда они не врали. А мы брехуны и жулики... Ява вздыхает в
знак согласия. -
- Конечно, - говорит он. - Что-то мы совсем заврались и... вообще...
давай больше не будем.
- Конечно, давай, - говорю, - только нужно что-то придумать, что нас бы
сдерживало. Давай дадим клятву (может, даже кровью), что больше не будем
врать. И условимся: если не можешь или не хочешь сказать правду, молчи; как
бы ни выпытывали, как бы ни домогались - молчи, и все.
- Хорошо, - кивает Ява. - Только кровью мы уже клялись - это не помогает.
Давай так: если все-таки соврал, не удержался, тогда... тогда другой дает
ему три щелчка в лоб. Причем немедленно и где бы ни случилось: на улице, в
школе, на уроке или даже в президиуме собрания. И не имеешь права
увертываться или отбиваться. Ни в коем случае. Святой закон! За первое
вранье - три щелчка, за второе - шесть, за третье - двенадцать, и так далее.
Сила! И волю будем закалять... А это для героизма знаешь как нужно!
Ява обязательно должен придумать что-нибудь интересное. И на этот раз я
подозревал, что не так ему щелчками от вранья вылечиться захотелось, как
чтобы интересно было, Но я не стал спорить - лишь бы результат был хороший.
На этом и порешили.
И, чувствуя себя уже почти на сто процентов честными мы спокойно заснули.
Глава V. ИЩЕМ ЦАРЯ-НЕЗНАКОМЦА ИЗ ТРИНАДЦАТОЙ КВАРТИРЫ. ВСТРЕЧА В ТЕАТРЕ.
ВЕЛИЧИЕ И ПАДЕНИЕ ЯВЫ РЕНЯ.
Утро началось с неожиданности. Когда я проснулся, Ява был уже одет.
Одеваюсь и вижу - он мне подмаргивает и головой кивает: идем, мол, есть
кой-какой секрет. Пошел я за ним в санузел.
Прищурился на меня Ява подозрительно и шепчет:
- Ты чего утаил, что твой дядя в контрразведке работает? - и уже палец
для щелчка сгибает. Я вытаращил на него глаза:
- В какой контрразведке?
- В той самой, - говорит, - которая шпионов ловит.
- Тю! Ты уже совсем свихнулся на этих шпионах.
- Ничего не