лать?"
   Сочетание водки, коньяка, джин-тоника и  ликера  "Белиус"  оказалось  для
Майкла слишком сильным даже при обильной еде.
   - По-моему, твой профессор сейчас  свалится  со  стула,  -  тихо  заметил
Волков, когда официант принес кофе. - Я заеду за тобой часам к десяти, после
передачи. Твой профессор проспит до утра, он даже  не  заметит,  что  ты  не
ночевала дома. А заметит, так ведь не скажет твоему мужу.
   - Это невозможно, - покачала головой Лена, - сегодня ночью мы  улетаем  в
Тюмень. Самолет в час тридцать. В одиннадцать за  нами  должен  заехать  мой
сослуживец и отвезти в аэропорт. А сейчас уже без пятнадцати шесть.
   - Вы улетаете в Тюмень?
   Его лицо  застыло,  окаменело.  В  глазах  мелькнуло  какое-то  странное,
затравленное выражение.
   "Ну вот и все, - испуганно  подумала  Лена,  -  я  никуда  не  улечу.  Я,
возможно, даже не доеду до дома. А Майкл? Господи, какая я дура!  Влюблен...
потерял голову... Это я потеряла  голову!  Достаточно  того,  что  рассказал
Гоша, чтобы  не  верить  ни  единому  слову  суперпродюсера,  суперинтригана
Вениамина Волкова. Только этого достаточно. А я знаю  значительно  больше  и
все равно поверила. А что, собственно, я  о  нем  знаю?  Он  ведет  со  мной
какую-то сложную, хитрую игру. У него, вероятно, были веские причины,  чтобы
не убирать меня сразу. Теперь все".
   - И сколько дней я тебя не увижу? - Его голос звучал как сквозь вату.
   - Десять, - эхом отозвалась она.
   - Это  страшно  много,  -  выражение  затравленности  сменилось  тяжелой,
мрачной тоской.
   Стараясь не смотреть ему в глаза, Лена вытянула  сигарету  из  пачки.  Он
щелкнул зажигалкой, она заметила, как дрожит язычок пламени в его руке.
   - Собственно, ради поездки в Сибирь Майкл и прилетел в Россию, -  сказала
она как можно спокойней. - Он изучает русскую историю, попросил меня помочь,
поработать с ним в качестве консультанта-переводчика. Это двести долларов  в
день, очень приличные деньги.
   - Я десять дней тебя не увижу, - тихо произнес  он.  -  Ты  едешь  только
из-за денег?
   - А из-за чего же еще?
   - Я могу дать тебе, сколько нужно...
   - Веня, я привыкла зарабатывать деньги, а не брать просто так.
   - Но у мужа ты бы взяла просто так?
   - С мужем у нас общие деньги. У тебя ведь с твоей  женой  тоже?  И  давай
оставим эту тему.
   - Но я не хочу, чтобы ты улетала...
   - Веня, ты же не маленький мальчик. Десять дней пробегут очень быстро, ты
оглянуться не успеешь, я вернусь. В конце концов, дело не только в  деньгах.
Я обещала Майклу, ты ведь понимаешь, что обещания надо выполнять.
   - Да, - кивнул он, - я понимаю.
   "Откуда в нем эта беспомощность, потерянность? Эти умоляющие интонации...
Господи, даже слезы стоят в глазах! - думала  Лена,  глядя  на  его  бледное
лицо, на дрожащие руки. - Он столько  всего  прошел,  он  перешагивал  через
трупы, а сидит сейчас передо мной, как маленький мальчик,  которого  впервые
оставляют в детском саду на пятидневку.  Или  он  гениальный  актер,  или  я
круглая идиотка... Я ничего в нем не понимаю. Когда я с ним, мне кажется,  я
вообще ничего не понимаю в людях".
   - А с кем  останется  твоя  Лиза?  -  спросил  он,  закуривая  и  немного
успокаиваясь.
   - С няней. У нас очень хорошая няня.
   - Вы будете только в Тюмени или поедете еще куда-нибудь?
   - Пока не знаю. Майкла интересуют сибирские деревни. А что?
   - Я бы мог вырваться в Тюмень дня на два... У вас уже заказана гостиница?
Ты знаешь, где вы будете жить?
   - Веня, у меня там не будет и минутки свободной. Я еду работать. Веня, ну
ты же не маленький.
   - Ты не хочешь, чтобы я прилетел туда?
   - Я позвоню тебе. А сейчас отвези нас,  пожалуйста,  домой.  Майкла  надо
уложить в постель. Он спит. К тому же я не успела собраться.
   Профессор тихо посапывал, раскинувшись в кресле.  Волков  взял  в  ладони
Ленину руку и стал осторожно целовать каждый палец.
   - Ты ускользаешь, - шептал он, - ты не веришь мне, я тоже никому не верю,
кроме тебя. Ты не представляешь, как я тебя люблю. Тебя так никто никогда не
любил, я раньше думал, что так не  бывает,  а  когда  увидел  тебя...  через
четырнадцать лет... за это время было  столько  грязи,  крови,  дерьма...  и
раньше... и сейчас. Я умру без тебя...
   Он говорил словно в  бреду.  Краем  глаза  Лена  заметила,  как  официант
высунул голову из-за двери и тут же скрылся. Никого, кроме  сладко  сопящего
Майкла, в ресторанном  зале  не  было.  Обещанные  американскому  профессору
"новые русские" в тот вечер так и не пришли в закрытый клуб "К".
   Глава 26
   Павел Севастьянов по кличке Сева,  двадцатидвухлетний  боевик  ясеневской
группировки, впервые в жизни сидел  в  КПЗ.  Ему  определили  в  забитой  до
предела камере место у параши. Вонь и  духота  не  давали  уснуть.  К  этому
прибавилась чесотка.
   Лежа ночью на нарах, глядя в гнилую  темноту  камеры,  Павел  чесался  до
крови и думал о том, что лучше бы его взяли сразу, вместе  со  всеми,  а  не
через несколько дней.
   Он был единственным, кому удалось уйти и осесть на дно после  разборки  с
дроздовской командой в "Витязе". Он сам удивился,  что  ушел  так  легко,  и
поверил, дурак, будто и дальше ему повезет. Но заложили свои же. Только свои
знали, что он мог прятаться у Наташкиной бабки, в старой заброшенной деревне
Коптево под Тулой. Только свои. Сами менты не то что  бабку,  и  Наташку  не
вычислили бы. Никто про их дружбу-дюбовь не знал, даже родители.
   А теперь выходит, что лучше бы его взяли сразу, со всеми. Тогда  не  шили
бы ему еще  одну  тяжелую  "мокруху".  Кто-то  шлепнул-таки  певца  Азарова,
уцелевшего при разборке. И по всем  раскладам  получалось,  что  именно  он,
Пашка Севастьянов, первый подозреваемый. Азарова  шлепнули  утром,  а  Пашку
взяли поздно вечером. Он вполне мог смотаться в Москву  из  села  Коптева  и
вернуться обратно. И мотив у него был,  и  время.  А  что  бабка  Наташкина,
слепая-глухая, честно сказала, что  никуда  Пашка  не  уезжал  в  тот  день,
наоборот, крышу чинил, так это не в счет. Никто его, кроме бабки,  на  крыше
не видел. А она ведь слепая, глухая, ей девяносто лет. Она перепутать  может
и день, и час, и самого Пашку.  Не  в  счет  такой  свидетель.  Единственный
свидетель - не в счет.
   В тесной камере, под храп,  стоны  и  сонные  бормотания  соседей,  Пашка
Севастьянов думал о том, что менты с удовольствием скинут на  него  убийство
Азарова. И нет у него ни малейшего шанса отмазаться. А это вышак...
   Уснуть  Севастьянову  удалось  только  на  рассвете.  Это   был   дурной,
нездоровый сон. Зудела кожа, расчесанная до крови, снились кошмары, вставало
из тухлой темноты смеющееся гладкое лицо Азарова,  даже  песенка  звучала  в
ушах про неверную любовь.
   - Уйди! - орал Пашка во сне. - Я  тебя  не  мочил!  Уйди!  В  камере  был
подъем, нарастала волна привычных звуков: кашель, кряхтение,  унылые  матюги
просыпающихся соседей. Кто-то мочился у параши, и  брызги  летели  прямо  на
Пашку. Лязгнуло железо, загремели  миски  с  утренней  баландой.  Пашка  тер
кулаками слипшиеся, мутные глаза, тряс головой, чтобы кинуть с себя  остатки
кошмарного, тяжелого забытья.
   - Севастьянов! На допрос! - услышал он сквозь звон в ушах и камерный шум.
   Его ввели в пустую камеру. За столом сидел опер Сичкин. Пашка удивился  и
обрадовался.  Он  думал,  допрашивать  будет  следователь,  старый  козел  с
колючими ледяными глазками, безжалостный, въедливый, к тому же некурящий.  А
этот опер - совсем другое дело. Он по сравнению со следователем просто  отец
родной.
   - Чайку бы, - промямлил Пашка, затравленно озираясь по сторонам, - и это,
покурить дайте!
   Сичкин вызвал дежурного, чаю  принесли  горячего,  сладкого  и  крепкого.
Пашка зажмурился от удовольствия. А добрый опер выложил перед ним еще и  два
бутерброда, с колбасой и с сыром. Потом сигареты протянул.
   - Здорово ты влип, Паша, - вздохнул  опер,  закуривая,  -  очень  здорово
влип. Но это ты и без меня знаешь.
   - Я не убивал, - ковыряя отбитый уголок стола и не глядя оперу  в  глаза,
произнес Севастьянов, - когда был тот базар с дроздовскими, я палил как все.
Это правда. А певца я не убивал.
   - Ты, Паша, человек грамотный. Ты понимаешь, что единственный  твой  шанс
не получить вышака - это если мы найдем настоящего убийцу. Понимаешь?
   Севастьянов кивнул, жадно докурил сигарету до фильтра и  тут  же  вытянул
следующую.
   - Так кому охота корячиться, если вот он я,  готовенький?  Вам,  что  ли?
Вы-то вообще свою работу закончили.
   - Если б закончили, я бы с тобой разговаривать не стал. Ты, Паша, подумай
хорошо и пойми, что от этого нашего разговора многое для  тебя  зависит.  Ты
мне поможешь, а значит - самому себе.  Выбора  у  тебя  нет.  Твои  "братки"
дорогие тебя уже сдали и еще сдадут, поэтому давай поговорим с тобой  совсем
откровенно.
   - Так я ж все сказал. И следователю, и вам...
   - Сколько у тебя классов, Паша? - прищурив хитрый глаз, спросил Сичкин.
   - Десять.
   - Правильно, десять. Плюс два курса  Института  инженеров  транспорта,  в
котором ты не доучился. Не  потому,  что  не  тянул,  а  просто  пожадничал.
Захотелось тебе легких денег. Захотелось быть не  хуже  других...  Ладно,  я
проповеди тебе читать не собираюсь. Я это  к  тому  говорю,  что  два  курса
все-таки есть. А еще армия. Ты ведь неплохо служил,  и  часть  у  тебя  была
отличная, без дедовщины. Получается четырнадцать лет. Четырнадцать лет своей
сознательной  жизни  плюс  еще  раннее  дошкольное  детство  был  ты,   Паша
Севастьянов, нормальным парнем. Мама у тебя хорошая интеллигентная  женщина.
И говорить ты умеешь на человеческом языке, а не только матом и по  фене.  К
бригаде ты прибился совсем недавно, всего-то  полгода.  Не  успел  ни  денег
настоящих  отведать,  ни  красивой  жизни,  а  уже  светит  тебе  вышак.  Но
подставили тебя, лопуха, не твои "братки". Им это по фигу.  Подставили  тебя
совсем другие люди, серьезные и очень сильные. И  я  хочу  их,  этих  людей,
вычислить. А ты мне поможешь. Ты должен вспомнить, Паша, как в твоей бригаде
родилась замечательная идея устроить разборку  на  дроздовском  юбилее.  Кто
конкретно навел на ресторан "Витязь"?
   - Ну, так это я помню, - обрадовался  Севастьянов,  -  мы  трое,  Лопата,
Коготь и я, были в казино "Европа", на Войковской. Там Лопата знакомую  бабу
встретил. У них с Лопатой был долгий разговор, я вообще-то не прислушивался.
Но понял так, что она и навела. Лопата потом и говорит, мол,  завтра  пойдем
дроздовских крошить. Есть повод подходящий. Хватит тянуть, мол, заел  совсем
Дрозд, влезает с ногами на нашу территорию.
   - Ты раньше эту бабу встречал где-нибудь?
   - Вроде нет. Не помню.
   - Как она выглядит?
   - Ну, шикарная женщина, лет  сорок,  может,  меньше.  Высокая,  волосы...
вроде светлые, но не блондинка.
   - Глаза?
   - Ну я ж не присматривался.  Просто  запомнил,  что  красивая,  шикарная,
классный прикид, все как надо.
   - Азаров не упоминался в том разговоре? - тихо спросил Сичкин.
   Паша задумался, опять стал ковырять ногтем уголок стола.
   - Не помню я, - он грустно покачал головой, - врать не буду, не помню.
   - Хорошо, - кивнул опер, - давай  так  попробуем.  То,  что  на  сцене  в
"Витязе" пел Азаров, было новостью для вас или вы  знали  об  этом  заранее?
Лопата знал об этом, как тебе Кажется?
   - Лопата точно знал, - кивнул Паша, - вроде как баба  та  насчет  Азарова
лично Лопату просила, чтоб это... ну, мы, мол свои проблемы с Дроздом решим,
а заодно и Азарова, в куче...
   - То есть она его заказала? Так получается?
   -  Ну,  вроде  того...  Я  потом  слышал,  как  Лопата  с  Когтем  слегка
побазарили, когда мы из казино уходили. Коготь говорит,  мол,  пусть  она  и
платит, как за нормальное заказное, А Лопата посмеялся и сказал,  что,  мол,
тебе пули жалко'? Я тогда  еще  подумал,  наверное,  эта  баба  Лопате-то  и
заплатила либо пообещала. А  ему  делиться  не  в  кайф.  Но  Коготь  быстро
заткнулся. Он Лопату знает, уж кому, а ему-то точно пули не жалко. И на перо
поставит, глазом не моргнет. Он потому так долго в главарях держится.
   Прежде чем вытащить конверт с  фотографиями,  Мишаня  допил  залпом  свой
остывший чай, закурил и только потом разложил перед Пашей  веером  несколько
цветных снимков с женскими лицами.
   Паша с первого взгляда узнал знакомую молодого авторитета Лиханова Андрея
Игоревича, главаря небольшой, но крепкой ясеневской группировки,  известного
под кличкой Лопата. Из шести снимков он выбрал два. На обоих была заснята  в
разных ракурсах Регина Валентиновна Градская.
   * * *
   Он не сорвался в прямом эфире. Он  был  обаятелен,  остроумен,  уверен  в
себе. Никакой нервозности, прямо-таки  воплощение  здоровья  и  спокойствия.
Регине даже показалось, что сквозь экран телевизора  она  чувствует  тонкий,
едва уловимый запах, которым пропитался пиджак ее мужа, запах чужих духов.
   Она знала, что он отменил на сегодня все, что мог отменить.  Он  взял  из
гаража опять все тот  же  старый  черный  "Мерседес"  и  выехал  из  дома  в
одиннадцать утра, не сказав ни слова. Целый день ему звонили, кто-то  важный
и нужный разыскивал.
   Она не знала, что сказать, впервые за годы, прожитые вместе, она не могла
ответить, где ее муж. Конечно, она врала что-то, придумывала более или менее
серьезные отговорки - в зависимости от  важности  отмененной  или  сорванной
встречи.
   Она автоматически прикрывала его. Вернее, не его, а их дело,  которое  не
терпело ни дня, ни часа отсрочки. Какие-то вопросы Регина могла решить сама,
и она решала. Но многое, очень многое без Волкова не решалось. Он нужен  был
сам, собственной персоной - не так Регине, как концерну. А  важнее  концерна
не было ничего на свете.
   Она ни разу не набрала номер его сотового телефона. Но те, кто разыскивал
его дома, говорили ей, что сотовый не отвечает. Она раньше времени отпустила
домой горничную, которая косилась на нее с любопытством, вылизывая  огромную
квартиру и краем уха прислушиваясь к Регининому телефонному вранью.
   Передача давно кончилась, был десятый час, шли вечерние новости по ОРТ. И
тут Регина заметила, что все время теребит в руках черную кожаную  перчатку,
ту, которую нашла в "Мерседесе". Вот откуда этот  запах,  такой  знакомый  и
чужой.
   Регина отлично разбиралась в духах. Духи,  которыми  пользуется  женщина,
могут многое рассказать о ней, значительно больше, чем она сама того  хочет.
Теплые,  холодные,  сладкие,  горьковатые,  на  разной   коже   они   пахнут
по-разному, могут быть приторно-навязчивыми, бесстыдными,  а  могут  создать
ауру загадочности и недоступности. Духи говорят о том, какой хочет  казаться
женщина, какой она себя видит, насколько сильно себя любит,  комплексует  ли
по поводу своей внешности или уверена в том, что неотразима.
   Регина, если бы захотела, могла  бы  написать  фундаментальный  труд  под
названием "Психология запахов". Но все. недосуг было.
   Теперь она знала, что всю оставшуюся жизнь будет чувствовать отвращение к
легким и нежным духам "Мисс Диор". Теплый,  ненавязчивый  запах  с  оттенком
теплого сандалового Дерева... Так пахла перчатка,  которую  она  теребила  в
руках. Этот запах витал в салоне черного "Мерседеса". В нем не  было  ничего
зазывного и наглого. Сегодня, когда вернется ее муж - если он  вернется,  от
его пиджака будет исходить именно этот мягкий, ненавязчивый аромат.
   - Что значит "если вернется"? - произнесла она вслух, громко и внятно.  -
Куда он денется? Он, конечно, свихнулся, но не до такой же степени!
   Она оказалась права - как всегда.  В  половине  одиннадцатого  вечера  он
вернулся. Небрежно чмокнув ее в подставленную для поцелуя щеку и отказавшись
от ужина, он прошел к себе в кабинет. От пиджака, который он не глядя скинул
по дороге на кресло в гостиной, действительно пахло духами "Мисс Диор".
   Подождав минут десять, она осторожно приоткрыла дверь кабинета. Он  лежал
на диване, в брюках и расстегнутой рубашке. Лежал и смотрел в потолок,
   - Устал? - спросила она, подходя и присаживаясь рядом с ним на диван.
   - Да, немного, - ответил он, не глядя на нее.
   - Знаешь, было много звонков,  я  наврала  с  три  короба,  -  она  стала
рассказывать о звонках, делах, о проблемах, которые решила  за  него  и  без
него.
   Он отвечал односложно: "Да, нет, правильно, надо подумать..." И продолжал
глядеть в потолок.
   - Да, я  смотрела  твой  прямой  эфир.  Все  прошло  отлично.  Ты  сейчас
действительно в очень хорошей форме. Как ты думаешь, с чем это связано?
   - А почему это должно быть с чем-то связано? - спросил он спокойно.  -  Я
что, все  еще  безнадежно  болен  и  мне  требуется  постоянное  медицинское
вмешательство, чтобы быть в хорошей форме?
   - Нет, Венечка, ты здоров, - она весело рассмеялась и  потрепала  его  по
колючей щеке, - ты вообще у меня молодец. В последнее время  нам  так  много
приходилось работать, ты и дня не мог прожить без сеанса. Я ведь тоже сильно
выматываюсь, когда мы так работаем. Поэтому я очень рада,  что  сейчас  могу
расслабиться и не волноваться за тебя.
   - Да, Регина. Ты можешь расслабиться и не волноваться Вся  эта  возня  со
скандалом в "Витязе" закончилась. Я теперь  в  полном  порядке.  Знаешь,  я,
пожалуй, выпью чаю.
   Он резко встал с дивана и отправился на кухню.
   - Да, я забыла тебе  сказать,  -  она  включила  электрический  чайник  и
поставила на стол две чашки, - кто-то потерял перчатку в салоне "Мерседеса".
Наверное, надо вернуть. Она лежит на журнальном столике в гостиной,  черная,
кожаная, маленького размера. Ты помнишь, кого ты подвозил вчера?
   - Да, - кивнул он, - я помню. Я верну перчатку.
   - У Полянской очень тонкие руки, - сказала она. Он вскинул  на  нее  свои
светлые, почти прозрачные глаза и, помолчав минуту, тихо произнес:
   - Регина, если хоть один волос упадет с головы этой женщины, я убью тебя.
   - Ого! - весело рассмеялась она в ответ. - Даже так?
   - Я тебя предупредил. - Он встал из-за стола,  достал  с  полки  пачку  с
пакетиками чая "Липтон",  не  спеша  распечатал,  опустив  в  обе  чашки  по
пакетику, залил кипятком.
   Регина  внимательно  наблюдала  за  его  руками.  Они  не  дрожали,  были
уверенными и спокойными. Она поймала себя на ом, что ей хочется, чтобы  рука
его дрогнула и кипяток из чайника попал на кожу, чтобы он вскрикнул от боли.
   - Веня, Веня, - она покачала  головой,  -  неужели  ты  веришь,  что  эта
добропорядочная ментовская жена действительно разделяет твои нежные чувства?
Она просто боится тебя. Могу поспорить на что угодно,  у  вас  еще  не  было
ничего и не будет. Она морочит тебе голову и не собирается  изменять  своему
полковнику. Поверь мне, я сейчас говорю не как воя жена, а  как  психиатр  с
двадцатипятилетним опытом работы, как твой партнер и друг.
   Он сидел, молча уставившись в свою чашку.
   - Ты молчишь потому, что тебе  нечего  возразить.  Ты  понимаешь,  что  я
права. Тебе не пришлось пережить первую юношескую любовь. Мы с  тобой  знаем
почему. И теперь, в сорок, ты спохватился, ты решил, что жизнь  проходит,  а
настоящего чувства нет.  Сейчас  тебе  кажется,  что  мир  перевернулся.  Ты
встретил женщину, к которой когда-то, четырнадцать лет назад, тебя тянуло со
страшной силой. Это был не  твой  голод,  не  болезнь,  а  здоровое  мужское
чувство. Полянская не изменилась за эти годы. Она молода  и  .хороша  собой.
Да, Веня, я признаю, что Полянская - очень красивая женщина. В ней есть  то,
чего нет во мне и в бесчисленных  стандартных  кралях,  которые  работают  в
нашем бизнесе. В ней есть порода и благородство. Тебе  сейчас  кажется,  что
всю жизнь тебя окружали говорящие куклы и только  от  этой  женщины  исходит
живое тепло. Заметь, я говорю об этом спокойно. Я слишком люблю тебя,  чтобы
ревновать. Я не устраиваю сцен, не поливаю ее грязью.  Я  не  против  вашего
романа. В конце концов, идеально верны