руку. -  Профессор  Баррон,  Колумбийский  университет,
Нью-Йорк.
   -  Очень  приятно.  Как  я  понимаю,  вам  рекомендовали  навестить  меня
сотрудники библиотеки. Вы, вероятно,  историк?  -  У  нее  был  классический
английский, без американского урезания гласных и утробного порыкивания. -  А
вы, детка, наверное, переводчица? - обратилась она к  Лене  по-русски.  -  Я
думаю, вы будете рады возможности немного отдохнуть. Я знаю, что такое  труд
синхрониста. Как вас зовут, деточка? - Лена.
   Она решила пока не напоминать Градской, что они уже встречались, и вообще
не вести никаких разговоров.  Через  сорок  минут  Саша  поднимется  сюда  и
заберет Майкла,  повезет  его  на  свидание  с  красоткой  Наташей.  А  Лена
останется здесь. Так было договорено. Интересно, куда он повезет  Майкла  на
самом деле? Как он вообще будет с ним объясняться? - Леночка, вы можете пока
посмотреть книги по изобразительному искусству, есть альбомы  со  старинными
фотографиями, я их собирала всю жизнь, - обратилась к ней  Градская,  -  что
вас больше интересует?
   Лена попросила альбомы. Она любила старые фотографии. Дамы  в  шляпах  на
фоне намалеванных романтических пейзажей, ангельские  младенцы  в  кружевах,
как в облаках, мужчины  в  цилиндрах,  с  торжественными  усами;  застывшие,
важные  лица  сибирских  крестьян,  и   на   всем   -   печать   надежности,
основательности, уверенного спокойствия. А на следующих страницах  -  те  же
дамы в строгих платках сестер милосердия, мужчины в военной форме,  окопы  и
пулеметы первой мировой войны, казачий есаул на вздыбленном  коне,  огромная
госпитальная палата. А дальше - совсем  другие  лица,  кожанки,  остриженные
женщины, жестокий огонь в глазах, истощенные, оборванные дети.
   Лена взяла в руки следующий альбом, и из него  выпала  большая  картонная
фотография. "Средняя школа ј  2,  выпуск  1963  года".  Лица  выпускников  и
учителей в отдельных овалах, бледные виньетки из звезд, колосьев,  серпов  и
фабричных труб. Лена хотела уже отложить фотографию, но вдруг взгляд ее упал
на подпись под одним из лиц: "Градская Регина".  Из  всех  девочек-выпускниц
самая некрасивая - широкий, приплюснутый нос, торчащие вперед длинные  зубы,
скошенный подбородок, черные провалы  маленьких,  глубоко  посаженных  глаз.
Лена смотрела на это лицо не отрываясь.
   И тут послышался стук в дверь. В комнату вошел Саша. Майкл,  рассыпавшись
в благодарностях, стал одеваться.
   - Я заеду за тобой через полчаса, - сказал Саша, взглянув на Лену.
   - Можешь не беспокоиться. Я сама доберусь до гостиницы.
   - Как скажешь, - пожал он плечами.
   - Валентина Юрьевна,  можно,  я  побуду  у  вас  еще  немного?  Я  хотела
поговорить об этих фотографиях, - обратилась она к Градской.
   - Да, деточка, - кивнула Валентина  Юрьевна,  -  я  буду  рада,  если  вы
останетесь. Ко мне так редко приходят гости.
   Когда  Саша  и  Майкл  удалились,  Градская  внимательно,  сквозь   очки,
взглянула на Лену.
   - Скажите, а где я вас могла видеть раньше?
   - Очень давно, - улыбнулась Лена, - четырнадцать лет  назад  вы  впустили
троих юных московских студентов в книгохранилище. А потом угощали нас чаем с
клюквенным вареньем и рассказывали массу интересных вещей.
   - Надо же, - покачала головой старушка, - вот этого совсем не  помню,  но
смотрю на вас и мучаюсь: где же я вас видела? Кстати, насчет  чая,  я  сама,
конечно, не готовлю, здесь в  столовой  отлично  кормят,  но  чайник  и  все
необходимое у меня есть. Если вас не затруднит, откройте буфет, там  вы  все
найдете.
   В маленьком  буфете  за  стеклом  стоял  электрический  чайник  "Тефаль",
сахарница, открытая  пачка  "Липтона"  с  пакетиками,  вазочка  с  печеньем,
несколько стаканов в старинных серебряных подстаканниках.
   - Знаете, очень спокойное  заведение,  -  говорила  Градская,  пока  Лена
готовила чай, - здесь чисто, комфортно и всегда вот такая  гробовая  тишина.
Великолепное медицинское  обслуживание,  массаж,  всякие  процедуры.  Только
поговорить не с кем. Когда-то здесь  был  закрытый  интернат  для  ветеранов
партии, лучший на всю Тюменскую область.  А  теперь  сюда  сбагривают  своих
стариков местные нувориши. На каждом этаже  занято  не  более  пяти  комнат.
Содержание здесь стоит очень дорого. Я, знаете ли, держалась до  последнего,
но возраст есть возраст. Я, конечно, очень благодарна дочери, но...
   -  Простите,  Валентина  Юрьевна,  -  Лена  протянула  большую  групповую
фотографию и показала на лицо некрасивой девочки, - это ваша дочь?
   - Да, - кивнула старушка, - это Регина.
   Лена заметила, что по лицу Градской пробежала какая-то тень, губы  слегка
поджались, глаза сузились - но всего на секунду.
   - А других фотографий нет у вас?
   - Зачем вам, деточка?
   - Понимаете, мне кажется, я где-то видела  это  лицо,  возможно,  я  была
знакома с вашей дочерью. Она теперь живет в Москве?
   - Она давно живет в Москве. И вполне возможно, что вы с ней  встречались.
Мир страшно тесен, и с возрастом  в  этом  все  больше  убеждаешься.  Только
других фотографий у меня нет. Даже младенческих. Эта - единственная.
   - Странно. Вы ведь собираете фотографии... Столько чужих снимков...
   - Регина сразу уничтожала свои снимки. А потом уничтожила и свое лицо,  -
последняя  фраза  прозвучала  громко,  несколько   раздраженно.   Лена   уже
чувствовала, что старушке неприятен разговор о дочери, но надо было  довести
его до конца. Не было другого выхода.
   - Уничтожила свое лицо? - тихо переспросила она.
   - Возьмите там, на полке,  стопку  журналов.  Быстро  перебрав  несколько
известных изданий в ярких  глянцевых  обложках,  она  молча  протянула  Лене
развернутый журнал - тот самый, который совсем  недавно  показывал  ей  Гоша
Галицын. С разворота лучезарно улыбалась  "сладкая  парочка",  суперпродюсер
Вениамин Волков и его красавица жена, Регина Градская.
   - Моя дочь сделала себе целую серию пластических операций  в  швейцарской
клинике, - сказала Валентина Юрьевна, - она всю жизнь страдала  из-за  своей
внешности.
   Глава 34
   - Мистер Баррон, я обязан сообщить вам, что женщина, пригласившая  вас  в
гости, опасная преступница, - произношение у шофера Саши было  неважным,  но
говорил он по-английски четко и грамотно, без ошибок.
   Майкл вытаращил глаза и открыл рот.
   - Есть старый анекдот, - продолжал Саша. - В богатой английской семье рос
мальчик, который до пяти лет не разговаривал. Родители  страшно  переживали,
показывали ребенка разным врачам, но все бесполезно. И вот однажды за обедом
мальчик отставил тарелку и внятно произнес: "Бифштекс пережарен". - "Джонни,
милый! - закричали родители, оправившись от шока.  -  Почему  же  ты  раньше
молчал?" - "Раньше все было в порядке", - ответил Джонни.  Так  вот,  мистер
Баррон, раньше все было в порядке, и я молчал.
   - А что случилось теперь? - спросил Майкл, судорожно сглотнув. - Ведь  мы
с вами не за обеденным столом, и нет никакого бифштекса. Я  пытаюсь  шутить,
но на самом деле мне не до шуток. Объясните, Саша,  в  чем  дело  и  кто  вы
такой.
   - Я  старший  лейтенант  Федеральной  службы  безопасности,  моя  фамилия
Волковец.
   - То есть вы из КГБ? Вы что, принимаете меня за американского шпиона?
   - Я понимаю, одно только сочетание этих букв вызывает у  вас  отвращение.
Но, если кто и принимает вас за шпиона, то уж,  во  всяком  случае,  не  наш
департамент.
   - Саша, вы не могли бы изъясняться конкретней?
   - Мистер Баррон, вы хорошо знаете классическую русскую литературу?
   - О Господи, Саша, я же просил  -  конкретней,  пожалуйста!  -  простонал
Майкл.
   - Помните пьесу  Гоголя  "Ревизор"?  Вот  вас  тоже  приняли  за  кого-то
другого. Местная мафия следит за вами очень  пристально.  И  это  становится
опасным. Думаю, вам следует сегодня же отправиться в Москву.
   - Как в Москву?  Но  я  еще  не  был  в  Ханты-Мансийске  и  в  окрестных
деревнях... Я не сделал и половины из того, что хотел... Зачем в  Москву?  А
Лена?
   - Она тоже улетит. Сейчас мы вместе зайдем в ваш номер, Вы соберете вещи.
Только очень быстро. Потом мы отправимся в Тюмень, сразу  в  аэропорт.  Есть
ночной рейс, и этим рейсом вы улетите.
   - Один?
   - Почему один? Вместе с Леной.
   - Если я не соглашусь?
   - А вы уже согласились, - усмехнулся Саша, - вы ведь разумный  человек  и
не захотите рисковать жизнью. - Хорошо, - вздохнул Майкл, - вы правы.  Я  не
хочу рисковать жизнью. Но у меня одно условие. Без Лены я не помечу.
   * * *
   Николай Иевлев увидел, как отъехал "москвичек" Саши Волковца и как следом
двинулся темно-лиловый "жигуль".
   - Ничего, - мысленно обратился майор к четырем  амбалам  в  "Жигулях",  -
ничего, "братки"-говнюки, вас сейчас  подрежут  на  перекрестке,  ох  хорошо
подрежут. Жалко, не под корешок.
   Давно стемнело. В мрачном пятиэтажном здании Дома ветеранов горело только
несколько окон. Бледно-желтые световые блики причудливо шевелились, падая на
черную стену заснеженной тайги.
   Тайга подходила совсем близко, но наблюдали за домом не оттуда. Полянскую
должны были ждать где-то здесь, в высоком,  густом  кустарнике,  разросшемся
вдоль главной аллеи.  И  ее  ждали.  Когда  затих  звук  мотора  отъехавшего
темно-лилового "жигуля", Иевлев уловил  какой-то  вкрадчивый  шорох,  черная
масса кустарника шевельнулась.
   Он взглянул на светящийся циферблат. Через десять минут Полянская  выйдет
из здания и пойдет по этой аллее, вдоль  черных  кустов.  Возможно,  они  не
станут нападать сразу, а поведут ее еще немного. Но  не  исключен  и  другой
вариант. На их месте он бы давно потерял терпение.
   Иевлев знал, что сейчас в ста метрах отсюда должен  остановиться  военный
"газик", и прислушивался к гулу редких машин, проезжавших по  шоссе.  Группа
захвата, пять человек из местного ФСБ, будет готова в любой момент  вступить
в игру. Малейший шум, а тем более выстрел,  станет  автоматическим  сигналом
для них.
   Старые кожаные ботинки промокли насквозь,  пропитались  талым  снегом,  и
холод шел от ног по  всему  телу.  Иевлеву  ужасно  хотелось  курить  и  чай
хотелось горячего. Он думал о том, что захваченные "языки" все  равно  будут
молчать и хозяина своего не заложат ни за какие коврижки. Жизнь дороже любых
коврижек.
   Так будет всегда. Шавки и "шестерки" будут молчать и париться в зонах  по
всей стране. А  хозяева  будут  посылать  в  зону  индивидуальный  "грев"  с
барского плеча, строчить душевные  "малявы"  честным  арестантам  и  править
единовластно своими вотчинами, кусками огромной страны, с ее  тайгой,  с  ее
золотом,  нефтью,  маковыми  и  конопляными  полями,  с   ее   бандитами   и
проститутками,  народными  артистами  и  членами  правительства.  Так  будет
всегда. Ничего не изменится от того, что он,  майор  Иевлев,  сидит  сейчас,
промокший и продрогший насквозь, в заснеженных кустах на окраине  старинного
сибирского города, сидит и ждет - то  ли  шальной  пули,  то  ли  воспаления
легких. Даже если развяжутся языки тех, кто прячется сейчас напротив и  тоже
ждет, все равно ничего не изменится...
   "Вот выпил бы я горячего чайку,  и  не  было  бы  у  меня  таких  мрачных
ненужных мыслей", - вздохнул про  себя  Иевлев.  И  тут  же  тихо  и  быстро
расстегнул кобуру.
   Из кустов напротив послышался  слабый  свист.  Вдали  на  шоссе  тихонько
зарычал двигатель  "газика".  Какая-то  длинная  тень  метнулась  в  бледном
фонарном луче. Огромная туша бесшумно обрушилась на майора сзади, повалила в
рыхлый снег. Кустарник сухо и пронзительно затрещал. Иевлев успел  заученным
приемом перехватить запястье противника  левой  рукой,  а  правая  рука  уже
щелкнула предохранителем, но тут бабахнул оглушительный взрыв. В ста метрах,
на шоссе, что-то вспыхнуло, выхватив на миг из темноты  клок  тайги,  низкое
небо над соснами, угол кирпичного пятиэтажного дома.
   Только на этот короткий миг замешкался майор Иевлев,  но  быстрое  лезвие
ударило точно  в  сердце.  Последнее,  что  он  успел  увидеть,  -  белесое,
расплывчатое пятно луны сквозь слой ночных облаков и черные,  корявые  ветки
кустарника.
   * * *
   - Спасибо, Валентина Юрьевна, мне пора,  -  сказала  Лена,  поднимаясь  и
надевая куртку.
   - Как же вы одна так поздно, деточка? Я думала, за вами зайдут.
   - Ничего, - улыбнулась Лена, - автобус  ходит  до  двенадцати.  А  сейчас
только половина одиннадцатого.
   Вдали что-то грохнуло. Чернота  за  окном  на  секунду  зажглась  бледным
огнем. Тонко звякнули стекла.
   - Вы слышали, Леночка? Что это? - испуганно спросила старушка.
   - Похоже на взрыв, - Лена застыла у двери, -  да,  это  очень  похоже  на
взрыв.
   - Может, авария  на  шоссе?  Хотите,  я  вызову  кого-нибудь,  чтобы  вас
проводили до автобуса?
   - Спасибо, не стоит никого беспокоить, я как-нибудь сама. Распрощавшись с
Валентиной Юрьевной, Лена вышла в пустой коридор. "А вот теперь все сошлось,
- думала она, шагая по ковровой дорожке. - Почему-то трудней всего  поверить
не в то, что Волков насиловал и убивал  девочек,  и  не  в  то,  что  Регина
Градская провернула ради него всю эту  головоломную  операцию  по  заметанию
следов. Трудней всего поверить, что Регина - родная дочь Валентины  Юрьевны.
Единственная дочь..."
   У Лены за спиной чуть скрипнули половицы под толстой  ковровой  дорожкой.
Она не успела оглянуться - что-то твердое  уперлось  между  лопатками.  Даже
сквозь свитер и кожаную куртку Лена почувствовала холодок пистолетного дула.
   - Не дергайся и не ори, - зашептал мужской голос у самого  уха,  -  пошла
вперед, спокойно и медленно. Шаг в торону - стреляю. Так, молодец.  Руки  из
карманов вытащила. Умница. Теперь вниз по лестнице. Не оглядывайся.
   Она спускалась вниз, ступенька за ступенькой. Голова сильно  закружилась,
во рту пересохло, ноги стали ватными. Один  пролет,  потом  другой.  Там,  у
выхода, должен быть охранник. Но она не успеет крикнуть... Нет, ее  ведут  к
другому выходу, куда-то в темноту, вероятно, к черному ходу...
   - Теперь направо, - человек с  пистолетом  чуть  подтолкнул  ее  дулом  в
глухой темный проем.
   Через секунду кто-то быстро и ловко  завел  ее  руки  за  спину,  и  Лена
почувствовала металлический холод на запястьях. Щелкнули наручники.
   Машина стояла прямо у дверей черного  хода.  Лену  втолкнули  в  огромный
джип, она оказалась на заднем сиденье между двумя амбалами, которых не могла
разглядеть в темноте Она только успела заметить, что их всего пятеро.  Когда
маши на двинулась, один из сидевших рядом ловким движением фокусника вытянул
из кармана какую-то тряпку и завязал Лене глаза, больно прихватив  несколько
прядей волос.
   - А поаккуратней можно? -  поморщившись,  произнесла  Лена  и  не  узнала
собственного голоса.
   - Пардон, - вежливо извинился амбал.
   - Вы мне волосы в узел затянули, очень больно, - сообщила она спокойно, -
и вообще, что я могу увидеть в такой темноте?
   - Будешь возникать, совсем вырубим! - рявкнул один из соседей.
   Но на  Лену  что-то  нашло.  Почему-то  молчать  в  такой  ситуации  было
страшней,  чем  говорить.  Звук  собственного  голоса  успокаивал,  как   бы
подтверждая, что она еще жива.
   - Если бы вам было приказано вырубить меня, вы бы давно  это  сделали,  -
стала рассуждать она вслух, - но вы пока  что  обращаетесь  со  мной  весьма
вежливо, как истинные джентльмены. И  я  буду  вам  признательна,  если  вы,
во-первых, все-таки аккуратней завяжете этот узел и, во-вторых, если  дадите
мне покурить.
   - А она мне нравится, в натуре! - проговорил кто-то, сидевший впереди.  -
Слышь, Брюква, завяжи ты ей по-нормальному узел и сигарету дай.
   Тот, которого назвали Брюквой, завозился  с  узлом,  немилосердно  дергая
волосы. Через минуту послышался щелчок зажигалки. К Лениным  губам  поднесли
сигарету.
   - Далеко едем? - спросила Лена.
   - Много будешь знать, скоро состаришься, - ответили с переднего сиденья.
   Ехали часа полтора. За весь долгий путь больше не было сказано ни единого
слова. Включили магнитофон, солист известной поп-группы жестким басом  запел
грустную песню о тюряге и о любви.
   "Если бы меня хотели убить, - думала Лена, - то  сделали  бы  это  сразу.
Наверное, хорошо, что мне завязали глаза. Это значит, что есть у  меня  шанс
выбраться живой. Тому, кого готовят в покойники, глаза не завязывают. Зачем?
Если он и увидит что-то, все равно потом не скажет..."
   В машине было тепло. Кассеты в магнитофоне меняли несколько  раз.  Иногда
один  из  соседей  Лены  начинал  вяло  подтягивать  какой-нибудь   особенно
известный мотивчик. Он противно фальшивил,  и  голос  у  него  был  высокий,
надтреснутый.
   "Да, это не могут быть люди Градской. Они бы сразу убили меня. У нее ведь
была единственная цель - убить, - рассуждала про себя Лена. - Интересно, что
же взорвалось на шоссе? И куда делся Иевлев?"
   Наконец джип остановился. Не снимая повязки, Лену вывели из  машины.  Под
ботинками заскрипел утоптанный снег.
   - Сумку мою не забудьте, пожалуйста, - попросила она.
   - Иди-иди, - ответили ей и легонько подтолкнули в спину, но уже не дулом,
а рукой.
   Под ногами были  деревянные  ступени,  потом  сквозь  повязку  просочился
слабый свет. Лену повели через какие-то  теплые  комнаты,  держа  за  локти.
Только сейчас она почувствовала,  как  сильно  устали  руки,  заведенные  за
спину. Плечи ныли нестерпимо. Браслеты наручников, хоть и болтались свободно
на запястьях, все равно вызывали отвратительное ощущение  холодной  железной
тяжести.
   - Наручники снимите, - тихо попросила она, - я не убегу и драться с  вами
не буду.
   - Обойдешься, - ответили  ей,  остановили  и  резко  усадили  в  какое-то
кресло, - сиди тихо и не вздумай орать.
   Через минуту хлопнула  дверь.  Лена  осталась  одна,  неизвестно  где,  в
наручниках, с завязанными  глазами.  Она  попыталась  удобней  устроиться  в
кресле, но это было невозможно. Плечи ныли все сильней, руки затекли.
   Она вспомнила, как когда-то во время летней сессии готовилась всю ночь  к
экзамену, сидела у открытого окна в кухне. Окно выходило на Садовое  кольцо.
Ночью, особенно Перед рассветом, стояла странная, напряженная тишина. И  вот
в этой тишине вдруг послышалось отчетливое, дробное  постукивание.  Выглянув
на улицу, Лена увидела, как прямо под  окном  по  пустынному  тротуару  идет
человек.
   Он  шел  очень  медленно,  держа  в  руках  тонкую  трость  и   осторожно
простукивая асфальт перед собой. Это был слепой, но ослеп он совсем недавно.
Он учится ходить ночами по пустынным улицам. И тогда она вдруг до ужаса ярко
почувствовала это черное, безнадежное одиночество слепоты.
   С тех пор прошло много лет, но тот  одинокий  слепой  на  ночном  Садовом
кольце накрепко врезался в память. Сейчас, сидя с завязанными  глазами,  она
всей. кожей чувствовала опасность, исходящую от невидимых стен и предметов в
чужом доме, от всего мира вокруг...
   Она не знала, сколько прошло времени. Ей сильно  хотелось  пить,  во  рту
пересохло. Было очень тихо. Она подумала, что никого нет в доме,  и  в  этот
момент послышался щелчок дверного замка. Потом быстрые, легкие шаги.  Кто-то
стал молча развязывать узел на затылке. Повязку снимали осторожно,  стараясь
не дергать за волосы.
   Сначала Лене показалось, что она по-настоящему ослепла. Свет в комнате не
был ярким, но больно резанул по глазам. Это  продолжалось  несколько  минут.
Лена щурилась, хотелось потереть глаза руками, но руки были все еще скованы.
   Наконец она смогла видеть и прежде  всего  увидела  перед  собой  высокую
круглолицую девушку. Девушка была одета почти так же, как Лена, в  джинсы  и
длинный широкий свитер. На ногах  у  нее  были  толстые  шерстяные  носки  и
мужские домашние шлепанцы.
   - Пожалуйста, дайте мне попить и снимите наручники, - попросила Лена, - я
ведь не убегу.
   Девушка покачала головой и выразительным жестом показала на свои уши.
   "Ну вот, глухонемая..." - с  тоской  подумал