инистров старались кушать свои бутерброды с икрой  скромно,
незаметно, а чаще - вместе с соседом, у  которого  на  хлебе  был  плавленый
сырок. Причем ребенку, которого кормили продуктами  из  спецраспределителей,
иногда плавленый сырок из гастронома казался вкуснее осетрины.
   Но все осталось в прошлом.
   Теперь в эту спецшколу принимали даже не по  блату,  а  исключительно  за
взятки. Формально обучение оставалось бесплатным, дети все еще  должны  были
сдавать  вступительные  экзамены.  Но  с  каждым  годом  вопросы  и  задания
становились все примитивней. Сдать такой экзамен мог и трехлетний малыш. Для
того чтобы ребенка приняли, нужно  было  заранее,  за  год  до  поступления,
нанять двух-трех преподавателей из  этой  школы  в  качестве  репетиторов  и
платить им так, чтобы к концу года каждый имел с этих занятий не меньше двух
тысяч долларов. Таким образом, первоначальный взнос составлял от четырех  до
шести тысяч в твердой валюте.
   Если у родителей находились какие-нибудь  прямые  ходы  к  завучу  или  к
директору, то взнос уменьшался вдвое. Достаточно было при встрече  незаметно
вручить  конверт  с  двумя-тремя  тысячами,   и   ребенок   успешно   сдавал
вступительные экзамены. Но для этого, разумеется, надо  было  приходить  "по
звонку", по чьей-то телефонной рекомендации, ибо у человека с  улицы  взятку
брать опасались.
   Потом, в процессе обучения,  успеваемость  ребенка  впрямую  зависела  от
всевозможных даров и подношений, которые  родители  несли  учителям  на  все
праздники, от 1 мая до Дня учителя, от Пасхи до Рождества. Это были не цветы
и не конфеты.  Дарить  полагалось  реально  дорогие,  качественные  вещи.  А
символические знаки "внимания и уважения" никого не интересовали.
   То, что Соню приняли в школу без взятки, было  удивительным  исключением.
Среди тех, кто принимал экзамен, нашлись две учительницы, которые помнили ее
маму, талантливую Танечку Соковнину,  умницу,  круглую  отличницу.  Грамоты,
полученные Таней за победы на районных и городских олимпиадах по биологии  и
химии, до сих пор висели в кабинете директора.
   Однако Таня вскоре стала жалеть, что отдала ребенка в свою родную-любимую
спецшколу.  Штат  учителей  почти   полностью   сменился,   уровень   знаний
катастрофически падал.
   - Я понимаю, можно заплатить педагогу за то, что он  хорошо  учит  твоего
ребенка. Я понимаю, у них мизерные зарплаты, тяжелый труд.  Они  заслуживают
большего. Но платить за пятерку в году, особенно когда ребенок и  так  знает
предмет на пятерку, - это чушь и стыд! - говорила Таня. - Если бы  я  знала,
что так будет, отдала бы Соню в обычную районную школу.
   Но самое неприятное заключалось в том, что Соня отлично понимала,  почему
у нее по математике вышла четверка в году.
   - Пришел мой папочка, принес какой-то туалетный набор,  два  куска  мыла,
дезодорант и крем. Конечно, за такой подарок пятерки в году не будет! Другие
дарят фарфоровые сервизы, золотые украшения,  просто  конверты  с  долларами
дают. Тогда можно весь год ничего не делать и получать  четверки-пятерки,  -
спокойно говорил ребенок, - в принципе математичка за такой  жалкий  подарок
могла и трояк влепить, но у меня  в  годовой  контрольной  ни  ошибочки,  ни
помарочки, ей совестно стало. На самом деле она хорошая, просто в школе  так
все делают.
   За одноклассниками приезжали "Форды" и "БМВ". У Сониных родителей  вообще
никакой машины не было. Ежедневные суммы карманных денег превышали  месячную
зарплату какого-нибудь врача или инженера. Соне могли давать не больше  пяти
тысяч в день, этого едва хватало на стакан сока и пирожок в школьном буфете.
   Дети давали друг другу деньги в долг  под  проценты,  включали  счетчики,
устраивали настоящие бандитские разборки. Общались между собой  матом  и  на
блатной "фене". Соня рассказывала, как один  мальчик  проиграл  в  карты  на
"американку",  то  есть  на  желание,  и  его  заставили   вынести   коробку
"Киндер-сюрпризов" из  супермаркета.  Охранники,  конечно,  поймали,  но  он
позвонил папе, владельцу пары коммерческих магазинов.
   Папа приехал, всем заплатил, и мальчика отпустили.
   - Но как же  его  могли  заставить?  -  недоумевала  Вера,  -  Как  можно
заставить нормального человека воровать?
   - Ты не понимаешь, - досадливо морщила  нос  Соня,  -  у  того  мальчика,
которому этот проиграл в карты, папа - из "крыши".
   - Трубочист, что ли?
   - Бандит, - терпеливо объяснила Соня, - причем он из той "крыши", которая
пасет папу проигравшего мальчика. Теперь поняла?
   - Почти, - вздохнула Вера.
   - Ну вот. Ему, кстати, и не попало совсем от родителей, когда они узнали,
кто его заставил своровать в супермаркете.  Слушай,  а  ты  что,  правда  не
знаешь, что такое "крыша"?
   - Знаю, конечно. Просто я не думала, что для детей твоего возраста  такие
вещи тоже имеют значение, - смутилась Вера.
   - Имеют, еще какое! По моей школе вообще можно  законы  преступного  мира
изучать. Все как на ладошке.
   - Но у тебя есть в классе какие-нибудь друзья, подруги?
   - Есть две девочки. Они нормальные, матом не ругаются.
   - Это что, главный критерий? - тихо спросила Вера.
   - Конечно. Мама говорит, ругаться матом - это  как  воздух  портить,  ну,
пукать при всех. Она говорит, если человек ругается  матом,  у  него  вместо
головы задница. А папа говорит, что тогда у каждого второго  задница  вместо
головы, и в таком случае жить на свете очень грустно. Но вот  я  знаю  много
людей, которые совсем не ругаются. Мама, папа, тетя, бабушка, ты, твоя мама.
И еще многие. В общем, не так уж грустно. Наоборот,  интересно.  Я  в  нашей
школе опыта такого набираюсь, вам с мамой и не снилось. В  ваше  время  было
по-другому.
   - Какого же опыта, Сонечка?
   - Ну, я ведь говорила, я стану следователем. Вернее, оперативником.  Буду
бандитов ловить. Вот сейчас я их и изучаю.
   - То есть  ты  считаешь,  что  большинство  твоих  одноклассников  станет
бандитами? Соня, а ты не преувеличиваешь?
   - Буду  очень  рада,  если  окажется,  что  я  ошибаюсь,  -  по-взрослому
вздохнула девочка.
   Внешне Соня была удивительно похожа на свою  маму,  такая  же  худенькая,
черноглазая, с такими же прямыми темно-каштановыми волосами до плеч. Но  она
была значительно взрослее, чем ее мама в десятилетнем возрасте. Каждый  день
ей  приходилось  сталкиваться  с  такими  психологическими  и  нравственными
задачками, какие не снились ее маме ни в десять, ни в тридцать лет.
   Слушая ее. Вера вдруг подумала, что  в  определенном  смысле  Соня  знает
жизнь лучше своих родителей. Таня и Никита  крутились  в  замкнутом  научном
мире, их окружали разные люди, порядочные и не очень, но  все  они  были  из
одного теста, все были интеллигентами до мозга костей.
   Как ни странно, но жизнь Сониных родителей казалась куда проще и  уютнее,
чем жизнь десятилетней Сони.
   - Ты знаешь, что уже второй час ночи? - спохватилась  Вера,  взглянув  на
часы. - Спать, сию же минуту! Только зубы почистить не забудь.
   В комнате Надежды Павловны горел  ночник.  Для  Сони  было  постелено  на
диване. Вера заметила, что из-под подушки торчит маленькая кукольная нога.
   - Только никому не говори, что я еще в куклы играю, - пробормотала  Соня,
забираясь под одеяло и прижимая к себе пухлого резинового пупса в  кружевном
чепчике, - не забудь поцеловать меня и перекрестить.

Глава 14

   Бригаду свою Сквозняк набирал не из блатных, которых презирал за  страсть
к пустому понтярству, водке и  "дури".  Он  решил  сбить  совсем  маленькую,
мобильную бригаду из  здорового,  крепкого  молодняка,  чтобы  были  жадные,
горячие, а уж выдрессировать их, сделать послушными своей железной  воле  он
сумеет.
   Первых двоих, Кашу и Гундоса, он подобрал на улице. Шел  поздним  вечером
через темную подворотню и услышал хриплый, нахальный голос:
   - Мужик, закурить не найдется?
   - Не курю. И вам не советую.
   - Он еще и советы дает, с-сука!
   Ударить они, конечно, не  успели.  Тут  же  оба  скорчились  в  пыли,  на
асфальте.
   Сквозняку стало смешно. И он рассмеялся от души, глядя на  глупую  ночную
шпану. Грабить его решили, сосунки.
   - Ну что, ребятки, кушать хочется? - весело спросил он.
   - Ты че, мужик, в натуре... Отпусти...
   - Я и не держу. Вставай, беги.
   Но встать они не могли. Оба пыхтели и скрипели зубами от боли.
   - Предупреждать надо, - простонал тот, что был шире в плечах, - каратист,
что ли?
   - Так вот я и предупредил.
   Они приехали из Подольска. Одному девятнадцать, другому двадцать один. Им
действительно очень хотелось кушать. Но гамбургеры в вокзальном ларьке их не
устраивали. Невкусно. Хотелось в хороший ресторан, да не только  по  большим
праздникам, а каждый день. И тачку хотелось, чтоб  новенькая,  блестящая,  с
музыкой, с красивыми девочками на заднем сиденье, и еще много чего хотелось,
причем не когда-нибудь, а сию минуту.
   В тихом городе Подольске были свои  крепкие  группировки,  однако  Вадика
Кашина и Рустама Габаретдинова туда почему-то не приглашали. Они подумали  и
решили, что самый быстрый и нехлопотный путь получить хотя бы что-то  -  это
сесть в  электричку,  доехать  до  Москвы,  послоняться,  оглядеться,  найти
хорошие подворотни  и  проходняки  и  тихо  дожать  какого-нибудь  одинокого
припозднившегося прохожего. Конечно, у человека, который идет ночью от метро
до дома, много не возьмешь. Но хотя бы что-то. А то уж очень обидно.
   Первые ночные гастроли прошли неудачно. Нервная дамочка лет сорока отдала
им сумку без всяких разговоров, даже кольца с  пальцев  сняла,  лишь  бы  не
били. В сумке оказалось триста  тысяч.  А  два  колечка  они  утром  продали
скупщику золота на площади Белорусского вокзала за сто баксов. И тут же  все
потратили, даже сами не поняли на что.
   Однако вторым их "клиентом" оказался Сквозняк. Они уже подумали было, что
им не повезло, нарвались на  каратиста,  который  может  запросто  оказаться
ментом или вообще спецназовцем. Обычный человек так драться  не  умеет.  Вот
возьмет сейчас и потащит их обоих в ментовку. Такой может, если захочет.
   Но смешливый каратист повел их не в милицию, а в ночной ресторан.
   - Квартиры надо брать, пацаны. На улице много не возьмешь, -  говорил  он
тихо и рассудительно, - но только свидетелей оставлять нельзя. Все домушники
горят на свидетелях.
   - Это чего ж, мочить всех? - шепотом спросил Вадик Кашин.
   - Нет, сушить. Для гербария, - усмехнулся Сквозняк.
   Он выбрал этих двух потому, что они были еще не блатные, но очень жадные.
Каждому он устроил экзамен. Первым прошел его Рустам, которому дали прозвище
Гундос. В качестве экзаменационного билета ему досталась женщина шестидесяти
лет.
   - А  почему  пушкой  нельзя?  -  робко  спросил  он  Сквозняка.  -  Проще
пушкой-то.
   - Потому и нельзя, что проще, - ответил Сквозняк, - давай, не тяни.
   Женщина была одна в квартире. Взяли много. Примотанная к  стулу  скотчем,
она рассказала, где спрятаны деньги. В  полированной  стенке,  в  зеркальном
баре, стояла яркая жестянка из-под  французского  печенья.  Там,  под  кучей
лоскутков и клубков, нашли две тысячи баксов. Было еще кое-какое золотишко.
   Но   куда   важнее   для   Сквозняка   оказался   острый   кайф,    когда
девятнадцатилетний Гундос полоснул ножом по горлу женщины.
   Возможно, занимаясь уличными мелкими грабежами,  этот  подольский  парень
мог бы в конце концов прирезать кого-то в азарте  драки.  Но  совсем  другое
дело убить беспомощного человека, пожилую женщину,  примотанную  к  стулу  и
глядящую на тебя  глазами,  полными  ужаса.  Убить  хладнокровно,  чтобы  не
оставалось свидетелей. Что-то очень важное надо в себе переступить.
   И Гундос переступил - по приказу, по воле Сквозняка. Значит, Сквозняк все
может.
   Сирота, отбракованный при рождении, настолько никчемный, что даже  родная
мать отказалась от него, может все. Младенец  из  Дома  малютки,  обреченный
глядеть в казенный потолок,  орать  до  посинения,  нюхать  хлорку  и  чужое
дерьмо, олигофрен в стадии дебильности, ребенок десятого сорта,  попавший  в
лопасти холодной равнодушной машины под названием "государство", может все.
   Его с младенчества пытались выкинуть из мира нормальных людей,  чтобы  он
сгинул где-нибудь в психушке, сгнил тихим бессмысленным "овощем". Не  вышло.
Он вырос, стал сильным, он может убивать сам и заставляет убивать других.
   Этим нормальным людям, которые живут в своих уютных отдельных  квартирах,
любят своих счастливых, неказенных детей, никуда теперь от бедного сироты не
спрятаться.
   Лицо Гундоса стало зеленым, он озирался  по  сторонам  шальными,  пустыми
глазами. Каша тоже застыл, только кадык судорожно двигался на тощей шее.
   - Молодец, - сказал Сквозняк, - ты прошел  экзамен.  На  четверочку.  Ну,
заснули, что ли? Линяем, быстро...
   Они шли за ним как вареные. Оба молчали. Однако  когда  в  руках  Гундоса
оказалась тысяча баксов и тяжеленькая горсть качественных, дорогих ювелирных
изделий, глаза подольского юноши оживились, щеки порозовели.
   Каше он дал пятьсот и пятьсот взял себе. Он решил, так будет  справедливо
и педагогично. Гундос заслужил свою награду, а у Каши  должен  быть  хороший
стимул.
   Потом экзамен прошел и  Каша.  На  троечку.  Ему  пришлось  еще  сложнее.
Сквозняк приказал замочить ребенка двенадцати лет, девочку.  Квартира  опять
попалась небедная. Каша получил большую долю  и  быстро  утешился.  Он  ведь
именно  этого  хотел,  шляясь  в  тоске  по  тихому  Подольску,  трясясь   в
переполненных электричках и дежуря в ночных московских подворотнях. Он хотел
денег, сразу и  много.  Вот  и  получил.  Если  оставлять  свидетелей,  даже
маленьких, оглянуться не успеешь - сядешь. Тогда кайф кончится очень быстро.
   Потом новые члены бригады проходили обязательный экзамен. Они  по-разному
переступали через самих себя. Кто-то ломался, их потом приходилось  убирать,
в назидание другим и для безопасности. Тоже ведь свидетели.
   Сквозняк называл это естественным отбором, бригада  в  итоге  сколотилась
совсем небольшая, но крепкая, надежная, с железной дисциплиной.
   Третьим вошел в бригаду Чирик,  Вася  Чиркин,  москвич,  двоюродный  брат
Каши. Он работал грузчиком на макаронной фабрике в Сокольниках  и  мечтал  о
лучшей жизни. Экзамен он проходил тяжелее, чем  Гундос  и  Каша.  Но  прошел
все-таки.
   В квартире было трое, дед с бабкой и пацан десяти лет...
   - А теперь мочи его. Ну! Сквозняк не держал в руках никакого  оружия,  он
просто смотрел в глаза белобрысому длинному Чирику.
   - Я не могу... Это, слышь, он же маленький совсем. Не скажет ничего.
   - А если скажет? И  мы  все  из-за  этого  погорим?  -  Сквозняк  говорил
спокойно и рассудительно, словно объяснял нерадивому ученику, как  правильно
решить задачку.
   - Не могу я... - Чирик чуть не плакал. Сквозняк смотрел на него холодными
насмешливыми глазами. Ему было интересно, сможет в  конце  концов  или  нет.
Именно  это  было  ему  интереснее  всего,  именно  это  доставляло  кайф  -
наблюдать, как человек сам в себе переступает черту, за которой все можно.
   Мальчишка был не такой уже и маленький. Десять лет. Такие  все  прекрасно
понимают и запоминают. Только что он видел, как убивали его  бабку  и  деда.
Дед сразу вырубился, когда примотали к стулу  и  залепили  рот.  Перед  этим
успел сказать:
   - Славика не трогайте... не трогайте... И вырубился.  Однако  сердце  еще
билось, и Гундос по приказу Сквозняка перерезал ему горло.
   А  старуха  продолжала  извиваться  и  мычать.  Это  раздражало.   Вообще
настроение было поганое. Оказалось, что брать в доме нечего.  Кроме  старого
черно-белого телевизора  и  дюжины  серебряных  ложек,  ничего.  Верилось  с
трудом. Слишком уж здесь чисто и красиво. Должно быть что-то еще.
   - Ну, колись, бабка, где у тебя чулок с деньгами? Гундос несильно  вмазал
старухе в челюсть. Сквозняк  спиной  чувствовал,  как  трясется  Чирик.  Ему
поручено было крепко держать  пацана,  чтоб  не  рыпнулся.  Чирик  держал  и
трясся. Сквозняк решил: не пройдет  он  экзамен,  надо  будет  его  убирать.
Слабачок, кисель. И зачем полез в бригаду?
   Десятилетнему Славе Кравченко казалось, что он смотрит ужастик по видику.
В жизни так не бывает. Вот сейчас  фильм  кончится,  можно  будет  выйти  на
свежий воздух.
   Славик любил ужастики. Родители не разрешали смотреть, бабушка с дедушкой
- тем более. Но у них и видика не было, только черно-белый телевизор.  И  он
смотрел редко, в гостях у кого-нибудь из одноклассников.
   Славик сам не мог понять, почему ему нравится, когда  на  экране  оживает
труп, с  него  капает  вода,  он  медленно  идет  с  выпученными  глазами  и
растопыренными  руками,  а  какая-нибудь  симпатичная  блондинка  орет   как
резаная. А ты сидишь затаив дыхание, и тебе  тоже  хочется  заорать:  "Беги,
дура! Ну беги!" Или вампир с длинными клыками спрыгивает с потолка  прямо  в
постель. Спит себе парочка, обнявшись, и вдруг люстра начинает покачиваться,
окно хлопает, ворона влетает, а  потом  бац  -  вампир.  Или  про  маньяков:
какое-нибудь мирное семейство ужинает, им хорошо, спокойно, они шутят,  едят
спагетти  -  мама,  папа,  ребенок,   и   вдруг   дверная   ручка   медленно
поворачивается... Даже мурашки по спине. Вроде жуть, гадость,  а  все  равно
нравится.
   Как-то мама одноклассника Сереги Берестова вошла в комнату, увидела,  что
они смотрят "Полуночного мертвеца", выключила  на  самом  интересном  месте,
вытащила кассету и спросила:
   - Вы можете мне объяснить, почему вы это смотрите? Ведь вам  потом  будут
кошмары сниться. Есть лее хорошие фильмы.
   - Мам, ну ты что? Дай досмотреть! - чуть не заплакал Серега.
   - Объясни мне, зачем тебе это?  -  спокойно  попросила  мама  -  Объясни,
сформулируй. Ты ведь разумный человек. Может, я пойму?
   Они оба, Славик и Серега, задумались:  а  правда,  почему  так  интересно
смотреть, как кого-то душат, режут, кровь пьют?
   - Потому, что не тебя, а другого, и не в жизни,  а  понарошку,  -  сказал
Серега.
   - Потому, что очень страшно, но на самом деле - не правда, в жизни так не
бывает, - добавил Славик. Серегина  мама  вздохнула  и  отдала  им  кассету,
разрешила досмотреть классный ужастик. Они досмотрели и пошли во двор играть
в футбол.
   И вот сейчас все случилось почти  как  в  ужастике.  Бабушка,  дедушка  и
Славик поужинали и легли спать. Все было  очень  хорошо,  спокойно,  обычный
вечер сменился обычной ночью. И вдруг  почему-то  закричала  бабушка,  потом
зажегся свет, и четверо людей непонятно откуда появились в комнате, где спал
Славик. Он  даже  не  испугался  сначала.  Они  были  живые,  с  виду  вроде
нормальные. Ни на зомби, ни на вампиров не похожи.  И  только  потом,  когда
бабушку с дедушкой стали бить, приматывать скотчем к стульям, а его схватили
и потная большая ладонь зажала ему рот, стало страшно. Очень страшно. Но все
равно не верилось, что это правда, все  казалось  -  понарошку,  как  бы  на
экране. Вот сейчас  войдет  кто-нибудь  взрослый,  например  Серегина  мать,
выключит видик, вытащит кассету, и все кончится.
   Славик столько раз видел, как убивают На экране, но никогда  не  думал  о
смерти как о чем-то реальном, серьезном. Он был еще маленький, всего  десять
лет. И время  для  него  двигалось  не  так,  как  для  взрослых,  а  совсем
по-другому.
   Он знал, конечно, когда-нибудь, через много лет, бабушка и дедушка станут
очень старыми и умрут. Но это будет не скоро,  это  далеко  от  сегодняшней,
такой уютной и привычной жизни. Даже дальше, чем вампир на экране...
   Он не мог представить мир без бабушки с дедушкой, а без себя самого - тем
более. Как это - его, Славика Кравченко, не будет? Он ведь такой реальный, с
рыжеватым жестким ежиком волос, со свежей ссадиной на  коленке  -  позавчера
упал с брусьев на физкультуре, ободрал коленку о какой-то винт...
   Когда в ужастике события развивались уж очень  страшно,