было  не
только дважды в день выгуливать и  кормить,  с  ним  приходилось  без  конца
играть, разговаривать, как с маленьким капризным ребенком. Иногда  он  бывал
буйно-дурашлив, хватал какой-нибудь башмак или носок, носился  по  квартире,
сшибая все на своем пути, изгрыз гору хорошей обуви, уговоров не понимал,  а
бить ни Вера, ни Надежда Павловна его не могли.
   Иногда в его собачьей душе просыпались древние инстинкты,  он  находил  у
помойки во дворе какую-нибудь тухлятину и вываливался в ней, чтобы  изменить
собственный запах - обмануть и сбить  со  следа  воображаемого  врага.  Едва
справляясь с тошнотой от невероятной вони, Верочка запихивала пса в ванную и
с помощью шампуня смывала с его длинной рыжей шерсти чешую тухлой селедки.
   Проблем и хлопот с Мотей было много. С самого начала, когда  стало  ясно,
что собака остается в доме, Верочка сказала себе: "Я не буду к нему  слишком
привязываться. Он такой  доверчивый  дурачок,  он  хочет  дружить  со  всеми
собаками на свете, в нем  кипят  молодые  кобелиные  страсти,  с  ним  может
случиться что угодно..."
   И вот случилось. Пес пропал, и Вера  чувствовала,  что  на  этот  раз  он
пропал всерьез. Она  с  удивлением  обнаружила,  что  уснуть  не  может.  Ей
мерещились всякие ужасы про Мотю, она представляла, как его сбивает  машина,
как его загрызают собаки,  как  он  мечется  в  панике  по  ночному  городу,
путается в следах, в запахах, не может найти дорогу домой.
   Вера тихонько вышла на кухню, достала из тайничка сигарету и  закурила  у
открытого окна. Она курила крайне редко и всегда потихоньку от мамы.
   Стояла теплая тихая ночь, листья высоких старых тополей мягко шуршали под
окном. Иногда слышались пьяные матерные крики и  смех.  Почему-то  от  этого
гогота в пустом тихом дворе в два часа ночи,  когда  все  спят  с  открытыми
окнами, Верочке вдруг  стало  противно,  тоскливо,  она  почувствовала  себя
совсем  маленькой,  одинокой  и  беззащитной.  Ей  захотелось  поговорить  с
кем-нибудь, поделиться своей тревогой за Мотю.
   Рука уже потянулась к телефону. Стае Зелинский не спит в  это  время.  Но
скорее всего  после  разговора  с  ним  станет  еще  гаже.  К  Стасу  нельзя
обращаться, когда хочется плакать. Он не выносит жалоб и слез. Вообще  очень
мало на свете людей, которым можно без стыда похныкать в жилетку. А  Верочке
нужно было сейчас именно это. Хотелось, чтобы  кто-то  погладил  по  голове,
утешил, сказал: "Не  волнуйся,  собака  твоя  найдется,  все  у  тебя  будет
хорошо..." Верочка сама часто оказывалась в роли такой  вот  "жилетки".  Она
легко и ласково  умела  утешать  других,  могла  глубоко  вникнуть  в  чужие
проблемы, ей" не стеснялись жаловаться. Стае Зелинский выкладывал ей все про
свои отношения с другими женщинами, даже не задумываясь, что  ей  это  может
быть неприятно.
   Верочка всегда считала, что ее собственная любовь важнее его нелюбви, его
равнодушного хамства. Пусть он не любит, зато  в  ней  живет  это  красивое,
таинственное чувство, которое не объяснишь словами,  с  которым  все  вокруг
кажется значительнее, ярче.
   Верочка понимала, что скорее всего любит уже не Зелинского, а собственные
детские романтические фантазии, свои шестнадцать-семнадцать лет, когда рядом
взрослый "настоящий мужчина" и у тебя с ним сложный "взрослый" роман...
   Но после их последней встречи она с удивлением обнаружила, что количество
его хамства перешло в качество.  Верочка  вдруг  увидела  своего  обожаемого
Стаса совершенно другими  глазами.  Трусоватый,  жадноватый,  самовлюбленный
бабник, потаскун - и не более. Ей стало скучно и противно.
   Все, кто знал Верочку Салтыкову, поражались ее терпению и  мягкости.  Она
была совершенно не обидчива, легко  прощала.  Ей  было  неловко  подумать  о
человеке плохо,  заподозрить  в  обмане  и  наглой  корысти.  Она  не  умела
требовать, торговаться, отстаивать свои законные права.  Верочку  ничего  не
стоило надуть, и  находилось  немало  людей,  которые  с  удовольствием  это
делали.
   Много раз ей недоплачивали за тяжелый  переводческий  труд,  бывало,  что
вообще не платили, кормили обещаниями,  ссылались  на  трудности.  Она  была
отличным синхронистом, одинаково хорошо владела  английским  и  французским,
легко и быстро осваивала любую профессиональную лексику, будь  то  медицина,
юриспруденция, экономика, социология -  что  угодно.  К  тому  же  она  была
человеком точным, обязательным и  аккуратным.  Случалось,  ее  нанимали  без
всякого  контракта,  или  контракт  оказывался  липовым,  она  вкалывала  на
каких-нибудь переговорах, обрабатывала горы сложной скучной документации,  а
потом, когда приходило время расплачиваться, наниматели либо исчезали,  либо
жаловались  на  непредвиденные  трудности,  плохие  времена,   призывали   к
сочувствию и пониманию. В лучшем случае она  оставалась  с  жалким  авансом,
равным одной десятой той суммы, которую реально заработала.
   Находились и такие,  которые,  единожды  обманув  ее,  входили  во  вкус,
обращались к ней еще раз.  А  почему  нет?  Если  этой  дурочке  так  просто
запудрить  мозги  и  заплатить  в  десять   раз   меньше,   почему   бы   не
воспользоваться? Верочка соглашалась,  но  не  потому,  что  была  дурочкой.
Глупость и интеллигентность разные вещи, хотя многие с удовольствием  ставят
между ними знак равенства.
   У халявщиков возникала иллюзия, что пользоваться  Верочкиной  добротой  и
доверчивостью можно бесконечно, можно расслабиться и сесть ей  на  шею.  Вот
ведь повезло,  ужо  сэкономим!  Классный  переводчик,  работает  практически
бесплатно, пользуйся в свое удовольствие. Однако предел ее терпению все-таки
наступал, причем  это  могло  произойти  в  самый  неподходящий  для  хитрых
халявщиков  момент.  Они-то  расслабились,  решили,  так  будет  всегда.  Но
Верочка, тихая, безответная, исполнительная  "бесплатная"  Верочка  говорила
однажды: все, ребята. Вы ведете себя непорядочно,  и  мне  противно  с  вами
иметь дело.
   Конечно, безработных переводчиков навалом, но на  деле  оказывается,  что
половина знает языки на уровне средней  школы,  а  вторая  половина  требует
оплаты по  принятым  в  мире  расценкам,  двести  долларов  за  шесть  часов
синхронки и восемь долларов за страницу переведенного текста. А таких, чтобы
работали качественно и бесплатно, в природе не существует.
   Верочке предлагали денег в два раза больше, в три, в пять, оправдывались,
извинялись, рассыпались в комплиментах, угрожали,  требовали.  Но  все  было
напрасно. Если она говорила "нет", то  уже  ни  за  какие  деньги,  никакими
обещаниями и угрозами ее нельзя было уломать.
   Дело было далее не в деньгах, хотя Вера, как любой нормальный человек,  в
них нуждалась. Дело было в брезгливости. Как только она убеждалась,  что  ей
врут, что ее силы и время воруют, причем не голодные,  не  нищие,  а  вполне
упитанные состоятельные люди, она просто уходила - даже если никакой  другой
работы не предвиделось.
   Сама того не желая, она создавала у человека иллюзию,  будто  с  ней  все
можно. Казалось, человек сам должен понимать, что можно, а что нельзя.  Ведь
это так просто. Она не обижалась, не выясняла отношений, не устраивала сцен.
Когда  неприятных  поступков   накапливалось   слишком   много,   количество
перерастало в качество, какая-то тонкая струна лопалась со звоном и  Верочка
уходила, ничего не объясняя. Она при этом чувствовала себя  виноватой  -  не
остановила вовремя, не предупредила. Но ничего поделать с  собой  не  могла.
Она верила и оправдывала до последнего, часто вопреки всякой логике. Но если
переставала верить человеку и уважать  его,  то  больше  с  ним  никогда  не
общалась.
   Однако Верочка считала, что это  ее  коварное  свойство  касается  только
работы, деловых отношений, иногда приятельских, но к драгоценному Зелинскому
никак не относится. Стаса она  будет  терпеть  всегда,  примет  любого,  все
простит и никогда не разлюбит.
   Она могла ждать от себя чего угодно, только не этого.  Было  бы  логичней
после стольких лет "сложных отношений" возненавидеть его, страдать от всяких
противоречивых чувств, устроить в своей душе настоящую  "мыльную  оперу"  со
страстями, борьбой любви и ненависти,  рыдать,  кусать  подушку.  Но  ничего
подобного не происходило. Ей просто стало скучно.  Ей  не  хотелось  звонить
ему, не только сейчас, но вообще - никогда больше.
   Да неужто и правда разлюбила?  Какое  счастье,  не  прошло  и  пятнадцати
лет... Теперь она свободна от этой тяжелой, унизительной, никому  не  нужной
любви. И что? Что делать с долгожданной свободой в тридцать лет?  Обращаться
в брачное агентство? Объявление в газете поместить?  "Блондинка,  москвичка,
30/157/59, в/о, без жилищных и финансовых проблем познакомится с  порядочным
мужчиной для серьезных отношений..."
   Тьфу, пакость какая! Интересно, что за люди играют в эти  газетно-брачные
игры? Наверное, всякие авантюристы, сексуальные маньяки, тайные извращенцы и
прочая сомнительная публика. Но какой-то процент нормальных, даже счастливых
браков по объявлениям все-таки есть. Хоть маленький, но есть. Кому-то везет.
   Верочка загасила сигарету. Надо было ложиться  спать.  И  вдруг  зазвонил
телефон.
   - Как же мне это надоело! Третий час ночи!  -  проворчала  Вера  и  взяла
трубку.
   - Здравствуйте. Простите за поздний звонок, - произнес  приятный  мужской
голос, - пожалуйста, не бросайте трубку и не говорите, что я не туда попал.
   "Это что-то новенькое", - усмехнулась про себя Верочка.
   - А куда вы звоните? - спросила она.
   - Я звоню вам, - ответил незнакомец, - только вы можете мне помочь.
   - Знаете, молодой человек, который сейчас час?
   - Знаю. И еще раз прошу прощения. Пожалуйста,  выслушайте  меня.  Дело  в
том, что ваш новый телефонный номер недавно принадлежал одной фирме.
   - Да, "Стар-Сервио", я об этом слышу по двадцать раз в сутки.
   - Я понимаю, вас замучили звонками, - вздохнул молодой человек, наверное,
и факсы к вам тоже приходят?
   - Кто вы и что вам нужно? - раздраженно спросила Вера.
   - Я - бывший владелец фирмы "Стар-Сервио, - еле слышно проговорил  ночной
собеседник после долгой паузы.
   - Вы что, издеваетесь? До свидания. - Вера бросила трубку.
   Через минуту телефон зазвонил опять.  Вера  уменьшила  громкость  звонка,
насколько это было возможно. Телефон в ее руках верещал тихо и жалобно.
   "Есть такая идиотская шутка, - вспомнила Вера, - звонят по одному  номеру
в течение суток, чем ближе к ночи, тем чаще. Каждый час  просят  к  телефону
какого-нибудь Ивана Петровича, разными голосами.  А  под  утро,  после  двух
дюжин звонков, когда жертва совсем озвереет от бессонницы, вежливо  говорят:
"Здравствуйте, я Иван Петрович. Извините, пожалуйста, мне никто не звонил?"
   Накрыв аппарат подушкой. Вера отправилась спать. Завтра  придется  встать
очень рано и всерьез заняться поисками Матвея. Нет, не завтра. Уже сегодня.

***

   Антон ругал себя последними словами. Надо быть  хамом  и  идиотом,  чтобы
звонить  в  начале  третьего  ночи.  Конечно,  она  его  послала,  когда  он
представился. Но кто же не пошлет в такой ситуации? Глубокая  ночь,  а  днем
наверняка терзали звонками, адресованными фирме. К тому же мало ли  какие  у
человека могут быть собственные  проблемы,  настроение.  Может,  она  вообще
ждала какого-то важного звонка, не спала, нервничала, а тут -  здравствуйте,
опять эта несчастная "Стар-Сервис". Кто угодно озвереет.

Глава 17

   Майор Юрий Уваров слушал короткие  фразы  двух  экспертов,  осматривающих
труп информатора Волобуева Вячеслава Ивановича, и думал о том,  что  мог  бы
запросто столкнуться с убийцей на лестнице или у подъезда. Но не повезло, не
столкнулся. Скорее всего, убийца уходил через чердак. Да, такого в  практике
майора еще не было. Это верх наглости - прикончить  информатора  на  явочной
квартире, да еще за несколько минут до того, как он,  старший  опер  Уваров,
должен был с ним здесь встретиться.
   Днем  информатор  позвонил  на  пейджер  и  передал  сообщение   -   надо
встретиться,  прямо  сегодня.  Уваров  понял:  случилось  что-то  особенное.
Волобуев крайне редко сам проявлял инициативу.
   Интересно, убийца мог знать об  этом  звонке?  Мог  он  слышать  разговор
Волобуева с оператором? Если да, то каким образом? Волобуев звонил при  нем?
Исключено. Клятва не стал бы этого  делать  при  свидетеле.  Ему  ничего  не
стоило уединиться.
   Однако разговор можно было подслушать с улицы. Да, вполне.  День  сегодня
теплый, окно мастерской открыто. Но, с другой стороны, мало ли кому передает
сообщение гравер? Может, свидание назначает любимой девушке. Текст,  который
Клятва наговорил оператору, был совершенно нейтрален  и  никакой  информации
для постороннего не  содержал.  Только  время.  Встреча  была  назначена  на
девятнадцать тридцать. От кладбища  до  этого  дома  Волобуев  добирался  не
больше получаса. Может,  меньше.  Он  вечно  путался  со  временем,  не  мог
рассчитать, либо опаздывал, либо приезжал раньше.
   Даже если предположить, что убийца очень хорошо знал Волобуева и учел эту
его черту, все равно  не  сходится:  он  ведь  не  мог  знать,  куда  именно
направляется Клятва, а стало быть, не мог  заранее  рассчитать,  что  гравер
приедет на встречу раньше и  в  квартире  никого  не  будет.  Да  он  и  про
квартиру-то не знал. Тем более что она -  явочная.  Мало  ли  куда  Волобуев
намылился после работы? В гости, например.
   То есть при любом раскладе убийца не мог точно знать,  будет  кто-либо  в
квартире или нет.
   Стоп, а почему, собственно, он вообще  должен  был  слышать,  как  Клятва
говорил по телефону? При чем здесь это?  Однако  он  все  же  вычислил,  что
Клятва какое-то время будет в квартире один.
   - Что же я на разговоре завис? - пробормотал Уваров.
   - Юр, ты мне? - спросил капитан Мальцев.
   - И тебе тоже... Слушай, Гоша, почему я завис на разговоре, а?
   - Здрасти-приехали. Я тебе экстрасенс, что ли? - хохотнул Мальцев.  -  На
каком разговоре-то?
   - Гоша, убийца слышал, как Клятва передавал сообщение на пейджер? Мог  он
или нет? Надо ему это было?
   - А на фига? - пожал плечами Мальцев. - Он мог просто следить...
   - Но откуда он знал, что в квартире никого не будет? Почему  не  напал  в
подъезде? Он ведь сделал свое дело голыми руками, быстро  и  тихо.  Логичней
было бы в подъезде.
   - Значит, не мог, - пожал плечами Мальцев.
   - Такой все может, - подал голос пожилой эксперт Гончаренко, -  каратиста
надо искать. И непростого, а супермастера.
   Эксперт стянул резиновые перчатки и отправился в ванную мыть руки.
   - Кто-то случайно зашел вместе с Клятвой и спугнул убийцу, -  предположил
Мальцев. - Хотя  нормальный  киллер  не  стал  бы  после  этого  в  квартиру
подниматься, ни за что не стал бы. Даже если бы его и не заметили.
   - Нормальный киллер... - Майор Уваров  закурил  и  уставился  в  пыльное,
немытое с прошлого года окно. - Это не труп, это  плевок  в  душу!  Какой-то
псих, мастер каратэ, мочит моего информатора прямо у меня под носом. Он что,
лично  мне  мстит?  Крутизну  свою  демонстрирует?  Или  вершит   бандитскую
справедливость? Раскрыл ссученного и пошел мочить, да еще  так  красиво,  на
явочной квартире, голыми руками.
   - Юр, а он вообще не мстил  и  ничего  не  демонстрировал.  У  него  этих
горячих эмоций вовсе не было, - тихо произнес Мальцев, - он спешил. Ему надо
было срочно Клятву убрать. Заткнуть. Он рисковал не потому, что мстил, и  не
потому, что псих. Спешил он, Юра, очень спешил.
   - Ну хорошо, а если бы я оказался  в  квартире?  Он  что,  нас  обоих  бы
замочил? Мог он на такое рассчитывать? Ну представь, ты идешь мочить...
   - Спасибо, дорогой, уже представил, - усмехнулся Мальцев. - Я иду мочить,
и мне по фигу, сколько человек. Сколько будет - всех кончу. Так?
   - Ну, выходит, так, - развел руками Уваров.
   - Может, твой Клятва об этом каратисте и хотел  тебе  рассказать?  Может,
каратист к нему на кладбище приходил. Заявился кто-то  из  серьезных  старых
знакомых, из тех, кто в розыске. Сам твой Клятва боится его до смерти.  Ведь
он  мог,  во-первых,  сразу  позвонить.  Задержать  под  любым  предлогом  и
позвонить.
   - Нет, - покачал  головой  Уваров,  -  он  бы  засветился  перед  своими,
кладбищенскими. Но, с другой стороны, если  он  так  боялся,  почему  вообще
тогда позвонил? Мог бы и промолчать. Знаешь что, Гоша, давай-ка на  кладбище
дуй, только быстро! Машину возьми. - Уваров  нервно  облизнул  губы.  -  Где
могила Захара, знаешь? Погляди, нет ли там свежих цветочков.
   Когда-то  майор  Уваров  и  капитан  Мальцев   работали   в   оперативной
спецгруппе, которая занималась бандой Сквозняка с  первых  ограблений.  И  с
самого начала в этих ограблениях прочитывался  некий  необычный,  нетипичный
почерк.  Грубо   говоря,   количество   награбленного   не   соответствовало
жестокости, профессионализму и прочим качествам грабителей.
   Квартиры, которые они выбирали, не отличались особым  богатством,  в  них
заведомо не было  ни  тайников  с  пачками  долларов,  ни  антиквариата,  ни
фамильных бриллиантов. Людей убивали ради горсточки  ювелирного  ширпотреба,
небольших сумм денег и всего того, что может  найтись  в  семье  со  средним
достатком.
   Между тем было ясно: банда серьезная, с  железной  дисциплиной,  с  умным
главарем. Ребята такого уровня могут замахнуться на нечто большее. Почему не
пытались  они  брать  более  обеспеченные  квартиры?  Хотели   поменьше   да
побыстрей? Так действуют либо  наркоманы,  готовые  ради  нескольких  порций
"дури" на все, либо шалые жадные юноши, которым хочется  друг  перед  другом
проявить крутизну и пожить пусть недолго, но ярко,  либо  психи,  получающие
удовольствие от самого процесса. Но такие давно бы попались.
   Позже выяснилось, что ни одного наркомана среди членов банды не было.  То
есть сначала был один, но, как только это обнаружилось, главарь его тут же и
кончил. Голыми руками, на глазах остальных  -  для  науки,  чтобы  неповадно
было. Еще одного он кончил за воровство у  своих.  С  тех  пор  остальные  о
наркотиках не помышляли и были кристально честны друг с  другом.  Выяснилось
также,  что  квартиры  среднего   достатка   выбирались   для   быстроты   и
безопасности.  Главарь  был  крайне  осторожен,  заранее   просчитывал   все
возможные случайности. А  при  металлических  дверях  и  сигнализации  таких
случайностей может быть значительно больше.
   После серии квартирных  грабежей  банда  переквалифицировалась,  занялась
жестким рэкетом, стала оказывать услуги по  выбиванию  долгов.  Но  и  здесь
основным принципом работы была  "смертельная  осторожность",  как  выразился
позлее, на процессе, красноречивый государственный обвинитель. Бандиты могли
бы тронуть серьезные структуры, однако не трогали, главарь заботился о  том,
чтобы его интересы не пересекались с интересами других авторитетов.
   - Лучше мало, но с гарантией, чем много, но с риском, - цитировали своего
главаря арестованные подельники.
   Банда как  бы  придерживалась  в  своей  деятельности  золотой  середины,
старалась работать  тихо,  обособленно,  ни  с  кем  не  сотрудничала  и  не
конфликтовала, умно избегала межведомственных разборок,  которые  в  сложном
бандитском мире  случаются  часто  и  кончаются  кровью.  Чужой  крови  они,
разумеется, не боялись, но свою берегли, а потому вели себя разумней других.
В этом чувствовалось  влияние  старой  уголовной  школы,  воровского  закона
прошлых лет. Разница была только  в  одном:  бандиты  убивали  свидетелей  с
жестокостью маньяков.
   Первый  из  арестованных,  Кашин  Вадим  Геннадьевич  по  прозвищу  Каша,
раскололся почти сразу, хотя был взят случайно, совсем по другому делу.  Но,
видно, что-то надломилось у него внутри,  или  покойники,  замотанные  серой
изолентой, снились ночами...
   Показания можно было читать как многотомный триллер.  Он