а тех, кто лично ее обижал. Ой, ну ладно, я все  болтаю,  до  главного
никак не дойду. Жалко Симку, а с другой стороны, может,  оно  и  к  лучшему.
Отмучилась баба.
   - Черти, говорите? С рожками, с клыками? - быстро произнес Бородин.  -  И
когда в последний раз она об этом рассказывала?
   - Да постоянно, вот,  например,  начальника  отделения,  майора,  который
сейчас на меня орал и глаза таращил, - Марина покосилась на дверь и  перешла
на шепот, - про него Симка говорила, будто он черт и на самом деле  морда  у
него черная, во рту клыки, на голове рожки красненькие. Как в очередной  раз
ее заметали, она потом и рассказывала: начальник черт, и капитан  Колесников
- черт, а участковый Пал Игнатьич - хомяк. То есть не самый противный зверь.
А недавно она с каким-то мужиком у помойки поцапалась, и тоже,  говорит,  он
был на самом деле черт с красными рожками. Свежий  фингал  предъявляла,  как
доказательство. Я, говорит, его, поганца, схватила за рога, а он мне в  глаз
кулаком, а я его коленкой по яйцам. Мы с Ноздрей прямо помирали над  ней.  А
она обиделась, что мы смеемся, надулась, но потом забыла обо  всем  и  пошла
плясать. В ларьке музыку врубили, Симка была уже с утра бухая,  ну  и  давай
выделываться. Вот, кстати, тогда мы с Ноздрей и  видели  ее,  бедненькую,  в
последний раз. Сегодня утром,  когда  лейтенантик  в  метро  подошел,  мы  с
Ноздрей про Симку ничего еще не знали, и про Рюрика... Слушайте,  а  правда,
его здесь до смерти забили?
   - А? - Илья Никитич  тряхнул  головой,  словно  опомнившись.  -  Нет,  не
забили. Но он действительно умер.
   - Может, тоже к лучшему, - поджав губы,  заметила  Марина,  -  отмучился.
Какие у него были варианты? Зона при его здоровье все равно  смерть,  только
медленная и мучительная.
   - Значит, в метро, во время грозы, к вам  подошел  младший  лейтенант,  -
напомнил Бородин.
   - Ну да, и стал спрашивать про Рюрика, сказал, будто  видели,  как  Рюрик
его машину раздел. Мы ему объяснили, Рюрик ни при чем,  они  с  Ноздрей  всю
ночь продукты грузили. Поговорили, гроза кончилась, из метро толпа повалила,
а я чувствую, мне как-то не по себе. Вроде заметила кого-то в толпе, пока мы
с лейтенантом разговаривали, но никак не могу понять, кого.  Прямо  нехорошо
мне стало, голова кружится. Ноздря говорит, пойдем  к  "хот-догам",  булочек
попросим, а у меня сил нет, ты, говорю,  иди,  а  я  за  почтой  во  дворике
посижу, там  тихо,  зелено,  народу  никого.  Стала  я  площадь  переходить,
заметила лейтенантика, мелькает в толпе серая спина, народу  много,  я  сама
еле иду, и вдруг вижу, как-то качнуло его.  Пригляделась,  мама  родная,  на
кителе, между лопатками, темное пятно.  Я  еще  подумала,  где  это  он  так
испачкаться успел. Тут как раз зажегся желтый,  машины  загудели,  я  скорей
рванула на ту сторону, обогнала лейтенанта, мне уже не до него было, я машин
боюсь. Только успела перебежать, машины загудели, завизжали,  какая-то  баба
орет как резаная. А лейтенант лежит на мостовой, в двух шагах от тротуара. Я
чувствую, сама сейчас помру, рванула изо всех сил подальше оттуда, во  двор,
упала на газон, думаю, нет, никому ничего не скажу, жить-то и  мне  хочется,
однако потом очухалась, поняла, если не скажу, буду всю  жизнь  мучиться.  У
меня даже шрам зачесался. Представляете, пять лет как  зарубцевался,  а  тут
вдруг начал зудеть, зараза, - она перегнулась через стол, приблизила к  Илье
Никитичу  опухшее  красное  лицо,  ткнула  пальцем  в  щеку,  обезображенную
выпуклым косым рубцом, и прошептала еле слышно:  -  А  я  ведь  узнала  его,
гражданин следователь...



   Полина Дашкова.
   Питомник (Том II).

   "...Дверь открылась. Она успела увидеть багровое, обожженное лицо, желтые
глаза, руку с пистолетом и шагнула на доску. Следующий шаг был как  будто  в
пустоту. Доска качнулась. Ксюша потеряла  равновесие  и  почувствовала,  как
пади ест, летит в бесконечной  черноте,  исполненной  пронзительным  Машиным
криком".
   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
   Ночь была светлой и душной. Огромный двор в одном из  тихих  переулков  в
центре Москвы спал мертвым сном. Даже тополиные листья не  шевелились,  даже
кошки куда-то подевались. Неестественно  крупная,  с  красным  отливом  луна
давала слишком много света, зыбкого, воспаленного, тревожного. Гул  Тверской
доносился то ли из-под земли, то ли  с  другой  планеты.  Но  даже  в  такой
глубокой тишине не было слышно шагов  одинокого  ночного  прохожего.  Мягкие
кроссовки ступали по асфальту совершенно беззвучно.
   Он вынырнул из неосвещенной арки, быстро пересек двор и исчез в одном  из
подъездов  двенадцатиэтажного  дома,  построенного   буквой   "П",   фасадом
обращенного к переулку, а тылом, жилыми подъездами, - во двор.
   Тяжелая металлическая дверь не издала ни звука. При лунном  свете  черные
окна казались сквозными дырами, прорезанными в желтой фанере.  Дом  выглядел
как недоделанная декорация.
   Он не воспользовался лифтом, взглянув на часы, машинально засек положение
секундной стрелки и рванул  вверх  по  лестнице.  Окна  на  площадках  между
этажами были открыты настежь, но  даже  ночью  воздух  оставался  тяжелым  и
густым. Не воздух, а бензиновый кисель. Сплошные выхлопные газы.  Это  очень
вредно для здоровья.
   Белые кроссовки едва касались ступеней. Тонкая  синяя  футболка  промокла
насквозь, пот тек в глаза. На десятый этаж он взбежал за четыре минуты сорок
две секунды, остановившись у нужной двери, не поленился приложить  пальцы  к
запястью и посчитать пульс. Отлично. Шестьдесят ударов в минуту. Он  натянул
хирургические  перчатки,  прислушался  к  тишине   за   соседними   дверьми.
Большинство жильцов разъехалось по дачам и по заграничным курортам. Июнь,  к
тому же выходные. Ночь с субботы на воскресенье. Тропическая жара  в  Москве
невыносима, особенно для этих  свиней,  откормленных,  одыш-ливых,  потливых
государственных чиновников. Если кто и остался дома  на  выходные,  то  спал
очень крепко.
   Оказавшись в темной прихожей, он  зажег  карманный  фонарик.  Тонкий  луч
ощупал стену, уперся в электросчетчик. Именно там, рядом со счетчиком,  была
вмонтирована  система  отключения  сигнализации.  Обнаружив,   что   система
отключена,  он  не  удивился.  Вероятно,   последним   уехал   из   квартиры
Солодкин-младший. Он мог забыть не только о сигнализации, но и о собственной
башке.
   В кухне тихо урчал холодильник, в ванной подтекал  кран,  стук  капель  с
неприятной ритмичностью  долбил  душную  утробную  тишину  пустой  квартиры.
Заглянув в приоткрытую дверь ближайшей комнаты, он понял, что  это  кабинет,
зашел, бесшумно закрыл за собой  дверь,  опустил  жалюзи,  задернул  тяжелые
бархатные шторы, включил свет, критически оглядел старинный дубовый стол. Из
шести ящиков два оказались запертыми. Он быстро просмотрел  содержимое  тех,
что были открыты.  Ничего  интересного.  Бумаги,  три  пластиковые  папки  с
газетными и журнальными вырезками, альбом с семейными  фотографиями,  старые
телефонные книжки и ежедневники, визитки в  специальной  плоской  коробочке.
Возможно, для кого-то вся эта ерунда и представляла  определенную  ценность.
Его интересовало другое.
   Ключ от запертых ящиков он  нашел  довольно  быстро.  Немного  подумал  и
нашел. Хозяйка не отличалась изобретательностью, бросила ключик в  мраморный
стакан для карандашей и ручек, который стоял тут же, на столе.
   Ему определенно везло. В первом же ящике он обнаружил  толстенькую  пачку
долларов. Он не стал стягивать резинку и пересчитывать. Во втором  оказалась
еще пачка, потоньше, кроме того,  старинный  золотой  портсигар,  украшенный
вензелем из мелких бриллиантов. Внутри лежало штук десять сухих,  наполовину
выпотрошенных сигарет. Он усмехнулся, пробормотал "Спасибо, такие не курю" и
бросил сигареты назад в ящик.
   Следующая, смежная комната оказалась хозяйской спальней. Там на туалетном
столике стояла красивая лаковая шкатулка.  Замочек  был  с  каким-то  хитрым
секретом. Оглядев шкатулку, он  вытащил  из  кармана  складной  нож.  Тонкое
сверкающее лезвие длиной двадцать сантиметров  имело  необычную  ромбовидную
форму. Замочек легко поддался. Заиграла приятная тихая мелодия.
   Хозяйка любила крупные  бриллианты.  Очень  хотелось  взять  все,  но  он
сдержался, выбрал то, что показалось  ему  наиболее  ценным.  Три  кольца  с
огромными  камнями,  два   явно   старинные,   одно   современное,   грубое,
неинтересное, но камень такой, что глаза слезятся. Платиновый кулон в  форме
скрипичного ключа, усыпанный алмазами. Такие же серьги.
   Руки в перчатках сильно вспотели и  чесались.  Очень  хотелось  пить.  Он
решил сделать небольшой перерыв, умыться, глотнуть воды. Он погасил  свет  и
бесшумно  проскользнул  в  ванную,  оглядев  бирюзово-малахитовый  интерьер,
позолоченные краны со сверкающими синими и зелеными камушками, прошептал:
   - Ну, мать вашу, суки! - не удержался и  смачно  плюнул  в  нежно-голубое
нутро джакузи.
   С трудом стянув перчатки, он бросил их на полочку и включил воду. Лицо он
мыл тщательно, с мылом. Мыло пахло свежим ландышем. Фыркая  от  наслаждения,
он подумал, не принять ли душ, но тут же отказался от  этой  соблазнительной
идеи. Сквозь шум воды ему почудились странные звуки, как будто совсем  рядом
жалобно замяукала кошка. Он знал совершенно  точно,  что  Солодкины  никаких
домашних животных не  держали.  Впрочем,  кошка  могла  мяукать  в  соседней
квартире. В ванной, как известно, акустика  усиливается.  Ему  стало  не  по
себе, к тому же ландышевое мыло попало в глаза, здорово щипало  и  никак  не
вымывалось. Он тихо матюкнулся для бодрости и тут ясно услышал детский плач,
шаги и спокойный, сонный женский голос:
   - Машуня, ну ты чего? Подумаешь, покакали! С кем не бывает?
   Через секунду на пороге появилась девочка лет пятнадцати с  младенцем  на
руках.
   * * *
   У Ксюши с первой минуты жизни ее ребенка  стал  стремительно  развиваться
новый  орган,  что-то  вроде  третьего  глаза,  или  дополнительной  железы,
вырабатывающей гормон тревоги. Активный выброс гормона вызывали  автомобили,
мчащиеся на большой скорости, люки подземных коммуникаций, кипящие  чайники,
электрические розетки, колющие и режущие предметы, провод тяжелой настольной
лампы, свисающий с высокой полки, разнообразные, безобидные  на  вид  мелочи
типа монеток, пуговиц, швейных иголок, бусин, канцелярских скрепок. На людей
эта таинственная железа не реагировала еще ни разу.
   Увидев в ванной незнакомого белобрысого мужчину в голубых джинсах,  белых
кроссовках и синей майке, с мокрым лицом и сощуренными глазами, она  ощутила
мощную болезненную пульсацию в желудке. В  голове  у  нее  за  долю  секунды
успело промелькнуть несколько разумных,  утешительных  объяснений.  Если  он
вошел бесшумно, значит, у него есть ключ от квартиры и магнитная карточка от
парадного.  Замок  на  двери  очень  хитрый,  какая-то   новейшая   немецкая
конструкция. Подделать ключ невозможно, открыть  отмычкой  тоже,  во  всяком
случае так написано  в  рекламном  проспекте.  Скорее  всего,  это  один  из
многочисленных приятелей Олега, и ключи ему дал Олег. Разве грабитель пойдет
умываться? Оружия при нем нет, и выглядит он вполне прилично.  Надо  сначала
спросить, кто он и что здесь делает, а потом уж пугаться.
   Однако утешительные объяснения испарились без следа. Она  чувствовала  не
только желудком, но всем телом, что ночной гость опасен,  как  автомобиль  с
пьяным водителем, как  кипящий  чайник  на  краешке  стола.  Впервые  железа
тревоги отреагировала не на предмет, а на  человека,  причем  с  невероятной
активностью. Ее левая рука сама собой  потянулась  к  полочке  у  двери,  на
которой в строю банок и бутылок стоял баллончик с французским  дезодорантом.
Ей хватило секунды, чтобы схватить баллончик, снять крышку и пустить  мощную
струю в сощуренные глаза гостя. Он глухо вскрикнул и машинально закрыл лицо.
Ванная наполнилась  дивным  ароматом.  Маша,  зажатая  у  мамы  под  мышкой,
заревела так громко, что заложило уши.
   Мужчина не успел опомниться, а дверь ванной уже захлопнулась,  и  щелкнул
замок. Он был  ненадежный,  легко  открывался  изнутри.  Но  свет  в  ванной
выключался снаружи, и  еще  через  миг  ночной  гость  остался  в  кромешной
темноте.
   Прихватив радиотелефон и ключи, Ксюша выскочила на  лестничную  площадку,
заперла дверь снаружи и набрала "02".
   Разговаривать было практически невозможно. Маша  кричала  во  все  горло.
Женский голос на другом  конце  провода  несколько  раз  переспрашивал,  что
случилось, наконец дежурная поинтересовалась адресом  и  продиктовала  номер
районного отделения. Маша захлебывалась возмущенным ревом, не  понимая,  что
происходит и почему с нее так и не сняли обкаканный памперс.  Ксюша  вызвала
лифт, дожидаясь его, на всякий случай позвонила в  двери  соседних  квартир,
но, как она и предполагала, никто не откликнулся.
   В лифте телефон отказался работать. Повторяя вслух, как заклинание, номер
районного отделения, Ксюша выскочила  из  подъезда,  присела  на  лавочку  и
набрала наконец этот номер.
   - Так, девушка, для начала музыку выключим, - потребовал мужской голос.
   - Это не музыка, это ребенок плачет! - орала в  трубку  Ксюша,  чувствуя,
что сейчас сама зарыдает.
   - Ну, так положите его, я вас не слышу.
   - Не могу, некуда. Пожалуйста, пришлите поскорей наряд. Очень вас  прошу,
во дворе никого нет. Он может запросто выйти, у него ключи от квартиры.
   - Откуда у него ключи? - хладнокровно поинтересовался дежурный.
   Разговор  продлился  еще  минуты  три,  не  меньше.  Дежурный  учинил  ей
настоящий допрос и все злился, что плохо слышно. Наконец  сердито  пообещал,
что наряд будет.
   Как только в трубке зазвучали частые гудки, Ксюша почувствовала очередной
острый приступ тревоги. Ночной гость давно очухался, выбрался  из  ванной  и
сейчас выйдет из подъезда. Уже рассвело, он моментально увидит их  в  пустом
дворе, и неизвестно, что придет  в  его  воровскую  башку.  Она  кинулась  к
детской площадке. Там, кроме качелей и песочницы, имелось  довольно  хлипкое
деревянное сооружение: горка, лесенка, а между ними маленький  домик.  Ксюша
молнией взлетела по щербатой лесенке, потеряв тапочку, и тут же увидела, как
открылась дверь подъезда. Усевшись на грязный дырявый пол, поджав ноги,  она
дала Маше грудь. Но ребенок с возмущением отказался. Порядочный  ребенок  не
ест, когда у него грязная попка, что и пыталась громко, возмущенно объяснить
трехмесячная Маша бестолковой маме, которая вместо того, чтобы вымыть  ее  и
переодеть, выбежала во двор и залезла на горку.
   - Машуня, тише, пожалуйста, очень тебя прошу, - бормотала Ксюша, наблюдая
сквозь маленькое оконце, как парень замер у подъезда и оглядывает двор.
   Маша понизила голос, просто потому, что устала от собственного  крика,  и
судорожно  всхлипывала,  глядя  на  маму  сверкающими  от  слез,  обиженными
глазами. А ночной гость все стоял у  подъезда,  вместо  того  чтобы  рвануть
прочь, стоял и озирался, искал Ксюшу, вряд ли для того, чтобы  извиниться  и
объяснить, зачем влез в чужую квартиру. Вокруг не было ни одной живой  души.
Двор как будто вымер. Ксюше показалось, что взгляд незнакомца остановился на
деревянном домике, настоящая, жгучая  боль  стиснула  все  ее  внутренности,
стало трудно дышать. Они как будто глядели в глаза друг другу, их  разделяло
метров пятьдесят, не больше. Она видела, что на плече у него висит небольшая
спортивная сумка, а  в  правой  руке  он  держит  нечто,  очень  похожее  на
пистолет.
   - Нет, Машуня, это чушь. У домушников орудкия  не  бывает,  -  прошептала
Ксюша и для убедительности слегка помотала  головой,  -  я  знаю  совершенно
точно, я  читала  какую-то  книжку,  не  помню,  как  называется,  в  общем,
путеводитель по криминальному миру.  Так  вот,  Машуня,  там  написано,  что
квартирные воры и убийцы - это люди совершенно разных профессий.
   Маша перестала всхлипывать и сладко зевнула.
   - Он ведь не совсем кретин, - продолжала нашептывать Ксюша, -  он  должен
сообразить, что я уже вызвала милицию и сейчас здесь  будет  наряд.  Большая
красивая милицейская машина, а в ней трое,  нет,  четверо  больших  красивых
милиционеров. У каждого пистолет, дубинка, наручники. Его  поймают,  повалят
на землю, с ним обойдутся очень грубо, но справедливо. А потом  мы  с  тобой
будем давать свидетельские показания. Так, ну все, ему пора.  Слышишь,  тебе
пора, придурок, брысь отсюда, ну, пожалуйста, уйди...
   Возможно, слишком панически прозвучала последняя фраза,  и  Маша,  вместо
того, чтобы задремать, стала медленно,  угрожающе  кривить  губы.  Глаза  ее
опять   наполнились   слезами.   Обычно   серьезному   реву   предшествовала
торжественная, очень выразительная пауза. Она длилась  около  минуты.  Ксюша
увидела, как спокойно и решительно парень направился к горке, и теперь можно
было отчетливо разглядеть, что в руке у него самый настоящий пистолет.
   Маша, выдержав паузу, разразилась криком, и  одновременно  совсем  близко
взвыла сирена. Парень с пистолетом замер, а потом рванул прямо к  горке.  Он
подскочил к ступенькам. Ксюша уже не видела его, но чувствовала и,  медленно
развернувшись к фанерной стенке лицом,  закрыла  собой  Машу.  Детский  крик
сливался с воем приближающейся сирены. У парня были  железные  нервы.  Домик
качнуло. Ксюша не услышала, а почувствовала сухой деревянный треск.  За  ним
последовал мягкий удар. Ксюша зажмурилась и стала молиться.
   Она не знала, сколько это продолжалось. Вой сирены дошел до своего апогея
и постепенно затих. Из звуков остался  только  Машин  захлебывающийся  плач.
Парня с пистолетом уже не было. Железа тревоги могла не только предупреждать
об опасности, но умела сигналить отбой. Ксюша осторожно выглянула в  оконце.
Двор был пуст и  совершенно  спокоен.  Ксюша  почувствовала,  что  не  может
подняться на ноги, во-первых, они  затекли,  во-вторых,  на  нее  навалилась
омерзительная, дрожащая, какая-то желеобразная  слабость.  Она  поняла,  что
выла не милицейская машина, во всяком  случае  не  та,  которую  она  ждала.
Вероятно, это была случайная "скорая", промчавшаяся через  двор  в  соседний
переулок. Предстояло решить, что безопасней - остаться  в  своем  ненадежном
фанерном убежище, смотреть в. оконце и ждать обещанного милицейского  наряда
или все-таки вылезти, добежать до подъезда, подняться в квартиру, запереться
на задвижку и ждать там.
   - А если он только спрятался? - прошептала она Маше на ушко. -  Он  ведь,
кажется, совсем псих. Он тоже понял,  что  машина  не  та,  и  теперь  сидит
где-нибудь поблизости, в кустиках.
   Она осторожно выглянула в дверной проем  со  стороны  лестницы.  Из  трех
оставшихся ступенек две были сломаны.
   - Так  вот,  оказывается,  что  затрещало.  Злодей  прыгнул,  досочки  не
выдержали, - сказала Ксюша чуть громче.  -  Однако  как  мы  с  тобой  будем
спускаться, Машуня? От горки остались только боковые перекладины, в середине
пусто. Высота небольшая, метра полтора. Придется прыгать. .
   Поудобней прижав Машу к себе, она ступила на край и  аккуратно  спрыгнула
вниз, между перекладинами горки, на мягкий влажный  песок.  Пространство  от
детской площадки до подъезда она пролетела за минуту и, только оказавшись  в
лифте, обнаружила, что, прыгая, все-таки ободрала  локоть  о  перекладину  и
посадила здоровую занозу в ступню.
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
   Илья Никитич слушал лысую бомжиху, не перебивая.  Она  говорила  долго  и
вдохновенно. Ей хотелось  рассказать  о  себе.  А  кому  же  не  хочется?  И
поскольку такие благодарные слушатели, как следователь Бородин,  встречаются
крайне редко, Марина не могла остановиться.
   История Марины Бочаровой оказалась простой и ужасной. Лет с  четырнадцати
хорошенькая  бойкая  девочка  повадилась  с  компанией  подружек  ездить  из
скучного  подмосковного  поселка  Катуар  в  Москву  развлекаться  и  искать
п