на  крыльце,  Громов  долго  смотрел  на   безобразную
серо-гранитную кучу, раскинувшуюся вдоль стены его дома. Этот неизвестно
откуда свалившийся гравий погреб  под  собой  малинник,  куст  сирени  и
надежды на мирное сосуществование с соседями. Куча выглядела  совершенно
неуместно и очень вызывающе. В том, что ее высыпали намеренно,  не  было
ни  малейших  сомнений.  Слишком  уж  откровенно  ухмылялись  боксер   и
баскетболист, маячившие поблизости. Рабочие, ковырявшиеся  для  виду  на
участке, тоже наблюдали  за  происходящим,  пряча  любопытные  глаза  за
пыльными челками.
   - Смешно, - произнес Громов ничего не выражающим тоном.
   - А мы веселые, - откликнулся баскетболист. - С нами не  соскучишься,
да, Суля? - Он подтолкнул приятеля в бок, как бы призывая его похохотать
вместе, но тот ограничился мстительной улыбкой, с  которой  обратился  к
строителям:
   - Эй, гегемоны, одолжите соседу лопату,  пусть  разомнется  немножко,
приберется. А мы поглядим... Ну!
   Поколебавшись, вперед вышел тот самый  странный  мужик,  который  все
утро посматривал на Громова, как бы желая что-то сказать  или  спросить,
но не решаясь сделать это.
   - Вот. - Он держал инструмент на вытянутых руках.
   Громов позволил сделать  мужику  несколько  робких  шажков,  а  потом
встретил таким взглядом, что благоразумие  подсказало  тому  не  спешить
пересекать границу чужих владений. Потом холодные глаза переметнулись на
ухмыляющихся парней. Тот, который неудачно боксировал утром, подобрался,
готовясь то ли к атаке, то ли  к  отступлению.  Его  долговязый  спутник
расставил ноги пошире, показывая всем  своим  видом,  что  не  возражает
против немедленного выяснения отношений.
   - Бери лопату, дядя, - посоветовал он с наглецой в голосе. - К пенсии
управишься. Чистота - залог здоровья.
   - Не только чистота, - заметил Громов, внимательно разглядывая парня.
-  Еще  нужно  соблюдать  скромность  и  вежливость.  Без  них  здоровье
сохранить трудно. Даже в молодости.
   - Давай побазарим на эту тему конкретно, - предложил баскетболист.  -
Иди сюда.
   Хмыкнув,  Громов  хотел  было  последовать  приглашению,  но  Людмила
перехватила его за напрягшуюся руку и попросила с надрывом:
   - Не надо! Нам нужно ехать. Я прошу тебя... Умоляю...
   - Ладно, - сказал он, подчеркнуто обращаясь к одной только Людмиле. -
Поехали. Малина - шут с ней, с малиной. Лично  я  ее  терпеть  не  могу.
Всяких обнаглевших холуев, правда, ненавижу еще сильнее, но  не  убивать
же их за это?
   - Что ты там вякаешь? - донеслось с соседской  территории.  -  Чем-то
недоволен?
   Это опять подал голос баскетболист. Не поворачиваясь  к  нему  лицом,
Громов бросил через плечо:
   - На то, чтобы вы убрали за собой и все как следует  подчистили,  вам
дается ровно сорок восемь часов.
   - А потом?
   Громов опять не потрудился взглянуть в ту сторону, откуда  прозвучала
насмешливая реплика.
   - Привлекать к работе строителей запрещается,  -  сказал  он.  -  Кто
нагадил, тот и убирает.
   - Ща! Разогнались!
   Громов пожал плечами: мое  дело  -  предупредить,  а  дальше  -  дело
хозяйское.  Молча   зашагал   к   машине,   невольно   прислушиваясь   к
издевательскому смеху за спиной и лихим угрозам порвать его, как Тузик -
грелку. Тузики - это они. Шавки.  Устроить  им  еще  одну  показательную
взбучку? Глупо, не мальчик же он в конце концов, чтобы  махать  кулаками
по всякому  поводу.  Проучить  зарвавшихся  парней  можно  будет  и  без
рукоприкладства.  А  еще  разумнее  -  забыть   об   их   существовании.
Попытаться, во всяком случае.
   -  Ну,  скорее  же!  -  Поджидавшая   Громова   Людмила   нетерпеливо
приплясывала возле запертой  машины.  В  иной  ситуации  ее  бесконечные
понукания привели бы к  прямо  противоположному  эффекту,  но  в  голосе
матери звучало столько неподдельной тревоги, что ее было легко понять  и
простить.
   - Едем прямо? - уточнил Громов, когда вывел  "семерку"  из  двора  на
узенькую улочку между, заборами.
   - Да! Только быстрее, быстрее!
   Она едва сдерживала панику, а Громов очень надеялся, что  отдых  пока
не окончательно испорчен. Девочка найдется, соседские  забияки  улягутся
спать.
   Все будет хорошо.
   На  выезде  из  поселка   торчал   бутылочно-зеленый   "Мерседес"   с
распахнутыми дверцами. Неподалеку два  похожих  друг  на  друга  крепыша
занимались тем, что стягивали створки ворот, просевшие  на  проржавевших
петлях. "Семерка" проскочила между ними,  чудом  сохранив  свои  бока  в
целости и неприкосновенности. Заунывный скрип ворот, проводивший ее,  не
понравился Громову. Что-то в этой мелочи было странное, настораживающее.
Едва машина успела проехать  сотню  метров  по  грунтовке,  как  Людмила
прихватила ногтями его локоть и закричала:
   - Тормози! Вот наша машина!... И Эллочка рядом...
   Потом Громов стоял поодаль, а она тормошила дочь и,  чуть  не  плача,
сыпала беспорядочными вопросами:
   - Что?.. Что произошло?.. Ты плакала?.. Почему?..
   Девочка молчаливой куклой моталась в материнских руках, а  взгляд  ее
был остановившимся, неживым.
   - Да что с тобой?  -  в  отчаянии  вскрикнула  Людмила,  падая  перед
дочерью на колени. - Тебя обидели? Скажи, обидели? Ну,  хоть  что-нибудь
скажи, не молчи!
   Все  тот  же  отсутствующий  взгляд  широко  открытых  детских  глаз,
устремленных в неизвестную даль.
   - Ладно, - сдалась  Людмила,  устало  выпрямившись  и  убрав  с  лица
растрепавшиеся волосы. - Поехали домой, там разберемся. Ты  успокоишься,
и мы обо всем поговорим спокойно, да? Садись в машину, Эльчонок. И Тошку
не забудь. Куда он, кстати, подевался?
   - Т-тошка, - вдруг эхом откликнулась девочка и прерывисто  вздохнула.
- Он оторвал ему голову и с-сказал, что ест собак.
   - Кто? Кто здесь был?
   - Н-не знаю. У него  на  губах  белая  слюна.  К-как  пена.  -  Из-за
заикания почти каждое слово давалось девочке с трудом,  но  эти  усилия,
похоже, помогали ей приходить в себя.
   - Он тебя обидел? - спросила Людмила неестественно высоким голосом. -
Он тебя трогал?
   Громов шагнул поближе, чтобы расслышать ответ.
   - Он м-меня не тр.., не трогал, - сказала девочка,  содрогнувшись  на
середине фразы всем тельцем. - Просто он с-сказал, что мне  тоже  голову
оторвет, если.., если...
   Поток  бурных  детских  слез   разом   прорвал   невидимую   плотину,
сдерживавшую  боль   и   отчаяние.   Первый   настоящий   ужас.   Первое
предательство близких.
   Потеря любимого существа. Все впервые, все взаправду, не понарошку.
   Долго смотреть, как безутешно рыдает маленькая  девочка,  обхватившая
ручонками мать, Громов не смог - увел взгляд в сторону, задержав его  на
багровых  предзакатных  облаках,  которые   застыли   на   горизонте   в
величественном безмолвии подобно грандиозному театральному занавесу. Что
за режиссер придумал всю эту безумную постановку? Неужели ему до сих пор
не  надоело  любоваться  человеческими   слезами   и   кровью?   Веками.
Тысячелетиями.
   Прямо на глазах вечернее  небо  неуловимо  меняло  свой  цвет.  Устав
притворяться безмятежно-голубым, оно спешило  превратиться  в  бездонную
черную пустоту, готовую поглотить всех скопом и поодиночке.
   На фиолетовом пологе проклюнулась  первая  звездочка,  когда  Эллочка
наконец выплакала все свои недавние страхи и обрела способность говорить
внятно.  С  окаменевшим  лицом  Громов  слушал  ее  голосок,  все   реже
прерывавшийся всхлипываниями:
   - Он, этот ч-человек, сказал, чтобы мы убирались отсюда... Потому что
в с-следуюший раз будет еще хуже... Он найдет меня опять, если ты и дядя
Русик не послушаетесь... И тогда... И тогда...
   - Ты слышишь? - этим нервным возгласом Людмила  призывала  Громова  в
свидетели.
   Он молча кивнул и мысленно сказал себе; ну вот, кажется,  ты  влип  в
совершенно не касающуюся тебя историю, братец. И поделом.  Какого  черта
ты предложил посторонней женщине войти? Сначала все они  входят  в  твой
дом, а потом - в твою жизнь. Если бы  ты  вежливо  отправил  заскучавшую
дамочку обратно, ничего не случилось бы. У каждого своя жизнь.
   У тебя были твое пиво, твои книги, твое одиночество. А теперь - конец
всему. Ты здесь, ты все знаешь и позабыть теперь ничего не сумеешь.
   Выслушав свой внутренний голос, Громов нахмурился. Да, он был  здесь,
а всего в нескольких шагах от него находились попавшие в беду женщины, и
одна из них, старшая, уговаривала маленькую успокоиться,  заодно  утешая
себя:
   - Ничего, Эллочка, ничего... Все будет хорошо...
   - Не будет! - крикнула девочка тоненько. - Не будет хорошо,  пока  ты
мне не дашь  с-слово,  что  мы  сделаем  так,  как  нам  б-было  велено!
Обещаешь, мама?
   Людмила решительно тряхнула волосами:
   - Я обещаю, Эльчонок, что больше такое не  повторится.  Никогда!  Вот
это я тебе твердо обещаю.
   - Нет! - Детский голосок негодующе прорезал вечернюю тишину. - Ты про
д-дачу пообещай! Как будто она с.., с.., сгорела! Как  будто  ее  больше
нет и никогда не будет!
   - Гори она синим пламенем!  -  согласилась  Людмила  после  недолгого
раздумья. - Продадим ее и - дело с концом. А сейчас поехали домой.
   - Я могу вас отвезти, - напомнил Громов о своем существовании.
   - Не надо, - покачала головой Людмила, даже  не  обернувшись.  -  Без
пос-с-сторонних обойдемс-с-ся.  -  Это  прозвучало,  как  шипение  самой
ядовитой змеи на свете. - Права у меня есть. Ключ на месте.
   Так что прощайте. И спасибо за участие.
   Прежде чем сесть за руль, она все же не удержалась и бросила  быстрый
взгляд на Громова, но больше не произнесла ни слова. Он тоже промолчал.
   Резко хлопнули дверцы крошки "Фольксвагена".
   Негодующе фыркнул  мотор.  Машина  неуклюже  выбралась  на  дорогу  и
покатила прочь, глядя на одинокую мужскую фигуру  в  джинсах  рубиновыми
огоньками. Это было похоже на неотрывный прощальный взгляд. Но теплоты в
нем не было. Только невысказанная горечь.

Глава 9

НЕ ВСЕ ЛЮДИ БРАТЬЯ

   Когда Громов развернул "семерку" и направился  в  обратный  путь,  он
подумал о том, что иногда у  мужчины  в  холодильнике  должно  храниться
что-нибудь покрепче пива.
   Но даже к пиву не  пускали!  Всегда  распахнутые  настежь  ворота  на
въезде в поселок были наглухо закрыты и обмотаны ржавой цепью с  висячим
замком.
   Припомнив недавние манипуляции невесть откуда взявшихся привратников,
Громов коротко выругался, подошел к калитке и обнаружил,  что  она  тоже
заперта. Пришлось подтянуться и перебраться через ограду.
   - Комендантский час, что ли? - недовольно окликнул он сторожей.
   Их было двое. Один сидел в "Мерседесе", непринужденно  выставив  ноги
наружу. В темной глубине салона уютно перемигивались какие-то огоньки, а
магнитофонные колонки хрипло оповещали округу о том, что,  "мы  с  тобой
опять сегодня, Нинка, будем пить шампанское  вино.  Ты,  моя  блондинка,
сияешь, как картинка. Нинка, я люблю тебя давно".
   Никакой блондинки  рядом  не  наблюдалось.  Только  ноги  торчали  из
"Мерседеса". Второй сторож - бритый под Котовского тип - сидел к Громову
спиной. Поставленный на  ребро  ящик  весь  перекосился  под  весом  его
бочкообразного туловища, затянутого в черную маечку. Перед  ним  полыхал
небольшой веселый костерок. Бритоголовый казался  полностью  поглощенным
его созерцанием и не собирался прерывать свою медитацию. Пришлось подать
голос еще раз, перекрикивая несмолкаемую "Нинку-Нинку":
   - Фью! Мужики!
   Блатная  лирика  неожиданно  смолкла,  и  из  автомобильного   салона
донеслась неприязненная проза:
   - Мужики в поле пашут. Собирают урожай.
   -  А  бабы  сидят,  дожидаются?  -  осведомился  Громов  пока  вполне
нейтральным тоном.
   Огнепоклонник лениво обернулся к нему и посоветовал:
   - Ты бы хилял своей дорогой, говорун, пока я тебе твой  длинный  язык
не обкорнал.
   С этими словами он демонстративно поднес к губам явно не столовый нож
с насаженным на него шматом мяса и отправил угощение в рот.
   Только теперь, втянув ноздрями свежий вечерний воздух, Громов  понял,
что пахнет жареным. В  ушах  прозвучал  вздрагивающий  детский  голосок:
"...сказал, что ест собак..." Глаза отыскали неподалеку от костра  комок
окровавленной белой шерсти.
   - В обход давай, в обход, - махнул ножом парень, истолковав застывшую
позу незнакомца как признак растерянного смятения. - Тебе повезло.
   Считай, что я тебя не видел.
   "Да что ты можешь видеть своими щелочками?" - недобро усмехнулся  про
себя Громов, а сам скучно осведомился:
   - Граница, выходит, на замке?
   - Тебе же русским языком сказано, бестолочь, -  вмешался  меломан  из
авто. - Или тебе по голове настучать, чтобы лучше дошло?
   - Русским языком? -  Громов  неспешно  направился  к  "Мерседесу".  -
Откуда же ты, знаток великого и  могучего,  выискался?  Из  какой  такой
бывшей союзной республики?
   Он уловил в его речи тот же легкий акцент, что и у его напарника.
   - Значит, все-таки не доходит, -  донеслось  из  автомобиля  зловещее
уточнение.
   - Не доходит, - сокрушенно признался Громов. - Непонятливый я.
   Он  остановился  прямо  у  ног,  покоящихся  на  земле,  и  тогда  из
автомобильного нутра высунулась объемистая бритая башка, прочно  сидящая
на раскормленном теле. Это был точный дубликат собакоеда.
   И ему не было никакой необходимости презрительно щурить глаза - узкие
от природы.
   - "Пятьсот шестидесятый"? - спросил Громов, делая вид,  что  любуется
"Мерседесом".
   Парень неохотно разлепил губы:
   - Тебя колышет? Вали отсюда.
   - Но я на машине, а она там,  за  забором.  -  Серые  зрачки  Громова
превратились в две крохотные сверкающие точки. -  Отопрешь  ворота?  Или
придется таранить?
   - А тачку не жалко? Пф-ф! - Смешок, сопроводивший эту фразу,  походил
на звук прохудившейся шины.
   - Нет, - покачал головой Громов. - Тачку мне не жалко.  Она  ведь  не
моя, степей калмыцких друг!
   Он изо всех сил пнул массивную дверцу "Мерседеса", дробя  кости  ног,
высунутых наружу.
   - Уй-юй!!!
   - Больно?
   Громов заботливо  приоткрыл  дверцу,  коротко  улыбнулся  и  повторил
маневр, задействовав на этот раз весь вес своего тела.
   - Юй-уй!!! - вот и вся надрывная песенка.
   После этого следовало бы выволочь голосистого  парня  за  волосы,  но
из-за отсутствия таковых пришлось воспользоваться его ушами. Они  опасно
хрустнули, хотя испытание выдержали с честью.
   - Полежи пока, - порекомендовал Громов, небрежно  швырнув  противника
на землю.
   Потом он взглянул на пока еще не поврежденный  дубликат  узкоглазого,
но  тот,  совершенно  оцепеневший,  сидел  на  прежнем  месте  с  широко
разинутым ртом, перед которым торчал нож с наколотым куском мяса.
   Можно  было  без  помех  занимать  освободившееся  сиденье  за  рулем
"Мерседесам. Мотор завелся с полоборота.  Резко  газанув,  Громов  ткнул
лощеное автомобильное рыло в ржавые ворота. С петель они не слетели,  но
цепь  лопнула,  освобождая  створки.  Пока  они   с   радостным   визгом
разъезжались в  разные  стороны,  изображая  запоздалое  гостеприимство,
Громов дал задний ход,  метя  кормой  в  подбегающего  собакоеда,  и  не
промахнулся. Не выпустив из  руки  нож,  тот  обрушился  на  багажник  и
кубарем полетел назад.
   Разнеся в щепы свой хилый ящик, он упал спиной в  костер  и  гортанно
закричал. Взметнувшиеся вверх искры сделали  картину  особенно  яркой  и
запоминающейся.
   "Мерседес"   затормозил.   Но   когда   не   пожелавший   угомониться
огнепоклонник вскочил на ноги, весь из себя шипящий и негодующий, Громов
уже поджидал его.
   Нож  бестолково  вспорол  ночь,  потеряв  при  этом   ломоть   хорошо
прожаренного мяса. Этот воинственный выпад был цепко перехвачен,  усилен
и обращен в прямо противоположном направлении. Не успев сообразить,  что
происходит,  парень,  которого  звали   Садыком,   увидел   стремительно
приближающиеся языки пламени и с разгону нырнул туда вторично,  на  этот
раз - своей бесшабашной головой. Заломленная за спину рука не  позволила
ему распрямиться, а чужая нога, наступив на складчатый загривок, вжимала
щекастое лицо в раскаленные угли. Настало самое время истошно завопить:
   - Кекыкбар уличитат!
   Это была не угроза, не ругательство.  Так  Садык  просил,  чтобы  его
поскорее отпустили. Он отчетливо слышал потрескивание  опаленной  щетины
на своей голове и чувствовал,  как  быстро  поджариваются  нос  и  губы.
Правый глаз взорвался нестерпимой болью, но невидимая  сила  уже  рывком
вздернула его на подкашивающиеся ноги и снова развернула вокруг оси.
   - Жареное любишь? - вкрадчиво спросил мужской голос. Садык  не  видел
говорившего - лишь черный  силуэт  его  плавал  в  багровом  мареве,  из
которого звучало:
   - Людей пугаешь? Страшный очень, м-м?
   Голос  позволил  себе  еле  уловимые  насмешливые  нотки,  но   Садык
находился не в том  состоянии,  чтобы  воспринимать  иронию.  Он  просто
попытался   хоть   что-нибудь   возразить,    когда    был    остановлен
беспрекословным:
   - Молчи, урюк! Молчи и слушай. Пасть раскрывать будешь у себя в  юрте
за  чашечкой  кумыса.  Сиди  там,  посреди  раздольных  степей,  и   пой
соплеменникам о своих подвигах. У тебя есть домбра?
   - Нет. - Садык понятия не имел, что  такое  домбра,  но  спросить  не
отважился.
   - Тогда на чем играют у тебя на родине? Должен же быть у вас какой-то
инструмент? Одна струна, максимум две. Чтобы  каждый  мог  бренчать  без
затей.
   - А! - обрадовался своей сообразительности Садык. - Думбыра?
   - Пусть будет думбыра, - согласился незнакомец.  -  Вот  и  играй  на
думбыре в своей юрте. Там. - Он указал взмахом куда-то на юго-восток.  -
Потому что здесь я тебя терпеть не намерен. Убирайся. Сделай так,  чтобы
я тебя больше никогда не видел, понял?
   Завершая напутствие, незнакомец  ударил  Садыка  всего  лишь  дважды:
справа налево и наоборот. Даже не ударил - отвесил брезгливые  пощечины.
Бритая голова и дальше была готова покорно мотаться от плеча к плечу, но
на вопрос "понял?" Садык догадался ответить утвердительным  кивком.  Его
оставили в покое. Он стоял на месте и всматривался в разноцветные круги,
плававшие перед глазами после соприкосновения с ярким  пламенем.  К  его
облегчению, незнакомец вплотную занялся его братом, Беком.
   Тот, едва не плача от боли в перебитой голени, как раз успел доползти
до   распахнутой   двери   сторожки,   намереваясь   взять   карабин   и
воспользоваться им, ух конечно, не в качестве  костыля.  Взобравшись  на
крылечко и уцепившись за дверной косяк, Бек мысленно  поздравил  себя  с
маленькой победой, но явно поторопился.  Потому  что  по  гороскопу  ему
сегодня  следовало  остерегаться  любых  дверей:  и   металлических,   и
деревянных. Дверь резко захлопнулась. На этот раз досталось кисти  левой
руки. До последовавшего удара по голове Бек успел нырнуть в  милосердный
обморок...
   Громов сам вошел в сторожку. Конфисковав  там  три  бутылки  водки  и
карабин, он переступил через бесчувственное тело и шагнул на улицу.
   - Ты еще здесь? - удивленно спросил  он  у  парня,  застывшего  возле
угасающего костра, Бутылки аккуратно легли на землю.  Отрывисто  щелкнул
передернутый затвор карабина. Не дожидаясь продолжения, Садык метнулся в
темноту.
   Карабин немного поколебался и повис стволом вниз. А  Громов  оказался
не таким рассудительным.
   Прежде чем  возвратиться  в  свою  машину,  он  еще  некоторое  время
покатался на чужом "Мерседесе" по маленькой площадке  у  ворот,  задевая
капотом и боками автомобиля все, что только удавалось задеть.
   Со стороны могло показаться, что он развлекается.
   Но если бы кто-нибудь видел в  эти  минуты  его  глаза,  то  подобные
предположения были бы напрочь отметены. С такими  глазами  не  шутят,  а
крушат направо и налево. Громов  именно  крушил.  Отчасти  -  бандитский
"мессер". Отчасти  -  собственную  судьбу  вместе  с  ее  неопределенным
будущим.

***

   Садык целых два часа просидел в темных зарослях, отбежав от