Саня,  снедаемый  тревогой,
вполне мог попытаться пересечь ставок вплавь. Вот это была бы  настоящая
трагедия. Несравнимая с отсутствием одежды и занозой в пятке.
   Встав на четвереньки, Ксюха высунула голову из кустов  и  осмотрелась
по сторонам. Слева проходила единственная дорога  в  поселок,  местность
слишком открытая, чтобы прогуливаться там нагишом без ущерба для чести и
достоинства. В том же направлении лежал дачный участок,  превращенный  в
стройплощадку. Оттуда доносились  беззлобные  матюки  мужиков  и  редкий
отрывистый лай собаки. Ни перед добродушными  мужиками,  ни  перед  псом
Ксюха голым задом крутить не собиралась, это уж точно.
   -  Блин!  -  таким  коротким  емким  словцом   охарактеризовала   она
открывавшиеся ей перспективы.
   Она посмотрела направо. Тропинка, тянувшаяся вдоль сплошной  сетчатой
ограды, шла  к  родному  вагончику.  Такому  уютному  и  надежному.  Но.
старательно запертому Саней перед путешествием на остров. К тому  же  до
вагончика можно дойти, а можно и не дойти - в зависимости от  того,  кто
встретится на пути. Если какой-нибудь старый хрыч, то не беда.
   А если деревенская молодежь? Или городская? Оживленные  такие  юноши,
озорные. Повалят прекрасную незнакомку в крапиву  с  лопухами  и  станут
общаться наперебой.
   - Блин! - повторила Ксюха. Подумав, добавила:
   - Горелый!
   Прямо перед ней  простирался  очередной  участок,  отделенный  от  ее
убежища десятком метров  открытого  пространства  и  неизменной  сеткой.
Достаточно сложная полоса препятствий для голых девушек.
   Они, нежные и хрупкие,  задумывались  природой  не  для  того,  чтобы
босиком крапиву мять и через колючие изгороди сигать. В  этом  Ксюха  не
сомневалась ни капельки, но все же  внимательно  присмотрелась  к  чужой
территории.
   Очень скоро выяснилось, что  она  не  так  безлюдна,  как  показалось
вначале. Возле дома маячила мужская спина.  Спина  эта  была  согнута  -
мужчина то ли чистил картошку, то ли мыл посуду. Но пару раз он  заходил
в  дом,  чтобы  вернуться  с  бутылкой  пива,  заставляя  Ксюху  ощущать
усиливающуюся жажду.
   "Вот сейчас окликну его и попрошу попить,  -  сердито  подумала  она,
злясь больше всего оттого, что отважиться на это не  могла.  -  Ни  один
мужчина мне не откажет в такой малости. А Саня пусть на острове  кукует.
Сам без штанов остался и меня голой по миру пустил".
   - Д-да, - сдавленно подтвердил мужской голос. - Т-так.
   Ксюха стремительно  оглянулась.  В  нескольких  шагах  за  ее  спиной
обнаружился некий гражданин, который на самом деле  ничего  внятного  не
говорил,  а  только  покряхтывал  натужно,  примостившись  за  кустиком.
Взбудораженный такой,  багровый,  глаза  навыкате  -  вот-вот  из  орбит
вылезут, Вскрикнув от чувства гадливости, Ксюха метнула в него увесистый
осколок бутылки, оказавшийся под рукой. А когда любознательный гражданин
охнул уже без всякого  сладострастия,  она  очертя  голову  ринулась  на
приступ ограды, возвышающейся прямо по курсу. И  перемахнула  через  нее
так ловко, что хозяин участка даже не обернулся на шум. Здесь ей нашлось
новое убежище. Кусты на сей раз были плодово-ягодные. Но легче от  этого
Ксюхе не стало. Осточертело ей прятаться от людей.

***

   При виде  юного  девичьего  лица,  проглянувшего  сквозь  облепиховые
ветви, Громов расслабился, хотя со стороны это было незаметно. Он молчал
и пристально смотрел в глаза нарушительницы  границы  частных  владений,
отлично  зная,  что  это  порождает  в   людях   непреодолимое   желание
выговориться. Особенно в женщинах.
   - Мне нужна ваша рубаха, - заявила девушка после минутного раздумья.
   - А кошелек? - поинтересовался Громов. - А жизнь?
   - Нет. Только рубаха. На время. Я верну.
   - Это моя любимая рубашка, -  признался  он.  -  Мне  не  хочется  ее
отдавать. И вообще, подобные предложения называются грабежом среди  бела
дня.
   - Это не грабеж, а взаимопомощь.
   - Неужели? А что бы ты сказала, если бы раздевать на ходу стали тебя?
В порядке взаимопомощи.
   Девушка вдруг прыснула,  помотала  волосами  с  запутавшимися  в  них
былинками и возразила:
   - Исключено!
   - Почему же? - недоверчиво осведомился Громов.
   - А потому!
   - Хватит мне голову морочить, - нахмурился он. - Не говори  загадками
и выбирайся из кустов. Я не мальчик с тобой в прятки играть.
   - Тогда пообещайте одолжить мне рубаху.
   - Не пообещаю.
   - Но вам придется, потому что... Вот!
   Увидев мельком  живую  картинку,  проиллюстрировавшую  это  отчаянное
"вот", Громов с поразительной для него поспешностью сорвал с плеч  синюю
рубаху и швырнул ее вымогательнице. Всплеснув  рукавами,  как  крыльями,
она упорхнула за деревце, замелькала там, зашуршала и  наконец  сообщила
чинным девичьим голоском:
   - Все, можно поворачиваться.
   - А я и не отворачивался, - сухо сообщил Громов.  -  Не  каждый  день
видишь перед собой... - задумавшись  на  мгновение,  он  закончил  фразу
довольно нейтрально:
   - ..такое.
   - Какое "такое"? - возмутилась девушка. - Можно подумать, вы какое-то
безобразие увидели!
   - Полнейшее безобразие, - поправил ее Громов. - Ты что,  отбилась  от
компании нудистов?
   Девушка вздернула нос:
   - Я никакая не нудистка. Просто Оксана, Ксюха.
   И мне нужна ваша помощь.
   - Я Громов, и я никогда никому не помогаю в частном порядке, это  мой
принцип. - Он помолчал, чтобы дать  собеседнице  хорошенько  вникнуть  в
смысл сказанного, после чего холодно предложил:
   - Вот что. Рубашку я тебе дарю, так и быть. А ты не впутываешь меня в
свои проблемы, уходишь прямо сейчас.
   Договорились?
   Просто Оксана вышла на тропинку и остановилась напротив,  придерживая
рубаху, как короткое платьице, за подол.
   - Не договорились, - возразила она. - Вы должны мне помочь!
   Ну вот: уже должен, опять должен. Сколько можно? Громов прищурился  и
язвительно осведомился:
   - Разве?
   - Конечно! - Ксюха даже удивилась такому глупому вопросу. - Не можете
же вы отказать девушке, попавшей в беду?
   - Еще как могу! - не слишком уверенно заявил Громов.
   -  Ой,  да  вы  только  послушайте,  что  с  нами   приключилось,   -
непоследовательно  предложила  Ксюха   и,   не   дожидаясь   возражений,
заговорила.
   Он с отсутствующим видом слушал и сдерживался, чтобы не слишком часто
коситься на свою рубаху.
   Вроде бы она скрывала все, что  должно  быть  скрыто  от  посторонних
глаз, но когда совершенно точно знаешь, что именно  прячется  за  тонкой
хлопчатобумажной тканью, трудно остановить воображение. Раздражаясь  все
сильнее, Громов прервал рассказчицу:
   - Стоп! Все ясно. И что теперь?
   - Теперь я встретила вас. И решила, что на вас можно положиться.
   - Ага! - Он кивнул. - Я безмерно счастлив и благодарен  за  оказанное
доверие. Жди здесь. Сейчас я вынесу резиновую камеру, насос и плавки для
твоего Робинзона. Но предупреждаю: все должно быть возвращено в  целости
и сохранности.
   Громов развернулся к девушке спиной, чтобы поскорее покончить со всей
этой историей, но уйти ему не удалось.
   - Но я же еще не закончила, - с упреком воскликнула она,  поймав  его
за руку. - Вы дослушайте сначала.
   - Что еще? - Он остановился и обернулся,  выражая  всем  своим  видом
нетерпение.
   - Вы тут один живете? - осведомилась Ксюха, наивно хлопая  ресницами.
- Без жены?
   - А что? -  нелюбезно  спросил  Громов,  высвобождая  руку  из  чужих
пальцев.
   - А то, что нам жить негде...
   Предысторию злоключений молодоженов он выслушал вполоборота,  как  бы
намереваясь уйти, но так  и  не  сдвинулся  с  места,  пока  девушка  не
умолкла.
   Потом вздохнул и отправился накачивать камеру. Он  уже  знал,  что  у
него не хватит решимости отказать в приюте двум  влюбленным  идиотам.  И
заранее  готовился  к  новым  неприятным  неожиданностям,   которые   не
заставили себя долго ждать.
   Возникнув в доме через полчаса, Ксюха и ее  малорослый  муж,  солидно
представившийся  Александром,   превратили   размеренное   существование
Громова в настоящий  бедлам.  Мокрые,  запыхавшиеся,  они  первым  делом
слопали заботливо приготовленную хозяином картошку,  а  потом  принялись
слоняться, трогая, роняя и переставляя все предметы, попадавшиеся им  на
пути.
   Если  с  присутствием  Ксюхи  с  удовольствием  смирился   бы   любой
нормальный представитель сильного пола, то  Саня  раздражал  Громова  до
боли в висках.
   В одолженных ему великоватых плавках, с густой пятидневной щетиной на
щеках, он изо всех сил пыжился, изображая из себя взрослого мужчину,  но
при этом оставался  сопливым  мальчишкой  -  настырным,  непоседливым  и
вздорным. Не обращать на него  внимания,  как  Громов  ни  старался,  не
получалось.
   Особенно  когда  между  молодоженами  затеялась  дискуссия  на  тему:
сколько пуговиц должно быть застегнуто на выцыганенной у хозяина рубахе.
Саня  в  ходе  этих  пререканий   шипел.   Ксюха   отзывалась   звонкими
восклицаниями:
   - Ничего же не видно! Чего ты кипятишься, не понимаю!
   - А нечего расхаживать расстегнутой до пупа!
   - Какой пуп, милый? Это всего лишь середина груди. Обычное  декольте.
Смотрится пристойнее, чем твои штанишки на веревочке!
   - Сомневаюсь! - Саня выдвинул челюсть вперед. -  Очень  сомневаюсь  в
этом!
   - А вот мы сейчас у постороннего человека спросим...
   Посторонним  оказался  Громов.  В   своем   собственном   доме.   Это
переполнило чашу его терпения, поэтому на вопрос Ксюхи, не  шокирует  ли
она его своим внешним видом, он ответил так:
   - Нет. Не шокируешь. Возмущаешь  до  глубины  души  вместе  со  своим
блюстителем нравственности.
   Я тут  отдыхаю,  это  понятно?  -  Дождавшись  утвердительного  кивка
девушки, он обращался теперь не только к ней, но и к ее  малогабаритному
супругу. - Дальнейшее касается вас обоих.  Выяснять  отношения  шепотом.
Пиво из холодильника не таскать. Станете нарушать  дисциплину  -  отберу
шмотки и отправлю вас туда, откуда вы взялись. На мою голову.
   Удостоив на прощание притихшую пару хорошо  запоминающимся  взглядом,
Громов, прихватив книгу и бутылку "Балтики", отправился  наверх.  Только
тогда Ксюха попыталась взять хотя бы видимость реванша.
   - Еще пожелания будут? -  осведомилась  она  с  такой  преувеличенной
услужливостью, что это уже граничило с дерзостью.
   - Это распоряжения, а не пожелания, - бросил через  плечо  Громов.  -
Двери заприте и никому не открывайте. Часика через два  можете  заняться
обедом. Или ужином. Что там по времени больше подходит?
   - Наверное, ужин, - растерянно предположила Ксюха.
   - Тогда позовете  на  ужин.  Тем  более  что  мой  обед  вы  съели...
Счастливо оставаться!
   Провожаемый неодобрительным молчанием, Громов поднялся наверх, лег на
диван  и  вздохнул.  Судя  по  удовлетворенному  выражению  лица   -   с
облегчением. Тогда почему так тоскливо прозвучал его вздох?
   Эти двое ничуть  не  походили  на  его  дочь  и  зятя,  но  почему-то
воскресили в памяти именно их. Свадебную фотографию, чтобы  не  бередить
душу понапрасну, Громов убрал с глаз долой сразу по приезде на дачу.  Но
на стене осталось прямоугольное пятно невыгоревших  обоев,  которое  все
равно напоминало о том, что хотелось забыть.
   Отведя глаза, он наткнулся взглядом на ходики,  изображавшие  круглую
кошачью морду со стрелками-усами. Они,  наверное,  являлись  ровесниками
Громова. Но часы давно остановились, утомившись отсчитывать чужое время.
А его завод еще не закончился, и вчера ночью это едва не привело к беде.
Громов понимал, что лишь случайно не убил двух парней, вставших  у  него
на пути. Он собирался сделать именно это.  А  что  произойдет,  если  их
дорожки опять пересекутся? Кто его тогда остановит? Что?  Сумеет  ли  он
вовремя опустить оружие?
   Вряд ли  можно  было  рассчитывать  на  то,  что  вчерашний  инцидент
останется без последствий. Но не это тревожило Громова. Его  пугало  то,
что он как раз чуть ли не с нетерпением  ожидает  развития  событий,  не
желая мирного исхода.
   "Кажется, тебе лучше вернуться,  пока  не  поздно,  -  сказал  Громов
самому себе. - Куда? Разве ты не знаешь, куда?  К  семье,  к  нормальной
жизни  среди  нормальных  людей.  И  вообще  засиделся  ты  в   майорах.
Приспосабливаться к обстоятельствам надо, а не  расхаживать  по  миру  с
видом одинокого мстителя, карающего всех, кто тебе неугоден. Никто  тебя
не уполномочивал вершить суд, скорый и правый".
   - Пора бросать все на хрен! - произнес он вслух.
   Что именно он собирался бросать, Громов  и  сам  не  знал,  но  такое
решение неожиданно принесло облегчение. Сомкнув веки, он пронесся сквозь
дремотное забытье прямиком  в  настоящий  глубокий  сон,  который  редко
посещал его в последнее  время.  А  когда  Громов  вновь  открыл  глаза,
комната уже была окрашена предзакатным оранжевым светом.

Глава 11

А ЧТО? НИЧЕГО! СИНЯЯ РУБАХА

Эрик, прибывший в сопровождении двух бойцов в поселок Западный, поначалу решил, что изуродованный "Мерседес" - злая шутка Губермана. Таким образом Папин любимчик мог выразить свое отношение к Эрику. С тебя, мол, и такого шарабана хватит, большего ты не стоишь, сторож ты наш. Дела новой бригаде передал? Молодец. Сиди теперь на дачке, пузо грей на солнышке, карауль ворота. Или объезжай вверенный тебе объект на служебном автомобиле без бамперов, с треснувшими стеклами, битыми фарами и мятыми боками.
   - Тебе конец, ублюдок, - процедил Эрик, приближаясь к "Мерседесу", но
обращаясь, конечно, не к нему.
   Он уже был готов  запрыгнуть  в  свою  видавшую  виды  "бээмвэшку"  и
мчаться разбираться с Губерманом, когда еще более обескураживающая мысль
пришла в его набриолиненную голову. А что, если это - привет  от  самого
Папы, пронюхавшего, что вокруг Эрика все чаще витает густой запах анаши?
Тогда это чревато самыми непредсказуемыми последствиями.
   Отстранением не только от  дел,  но  и  от  жизни.  Папа  на  дух  не
переносил дурь и тех, кто ее употребляет.
   Правда, сначала всегда следовало первое и последнее предупреждение. С
Эриком на эту тему разговора пока не было.
   Не делясь со спутниками своими подозрениями,  он  описал  круг  возле
своей темно-зеленой мечты, задумчиво касаясь особенно заметных вмятин на
боках "Мерседеса". Чем-то он напоминал  при  этом  молчаливо  скорбящего
человека у выставленного напоказ гроба. Тем более что даже лютый зной не
мог отбить у Эрика страсти к траурному облачению. Осмотр  привел  его  к
слабоутешительному выводу. Автомобиль не был угроблен  окончательно,  но
для его реанимации требовались время и деньги.
   Бойцы не мешали своему командиру, зная,  что  под  его  горячую  руку
лучше не попадаться. Они держались поодаль и тоже изображали  безмолвное
горе.
   Повернувшись  к  ним  с  почти  кинематографической   грацией,   Эрик
вкрадчиво осведомился:
   - Отморозились? Садыкбековы где?
   - В сторожке, наверное, отсиживаются.
   - Наверное? Не знаю такого слова!
   - Так дверь изнутри заперта. На щеколдочку.
   - На щеколдочку, значит...
   Эрик  сплюнул  и  приблизился  к  сторожке.  Дверь  действительно  не
поддавалась. Окно было завешено газетными листами. Попытавшись заглянуть
внутрь, он обнаружил, что  упирается  носом  прямо  в  задницу  какой-то
фотомодели за стеклом. Фортуна повернулась к бригадиру  Эрику  задом,  а
сам он очутился в одном  глубоком  месте.  На  "ж"  начинается,  на  "а"
заканчивается. Разгадка известна даже младенцу.
   Пушечный удар ноги чуть не снес дверь с  петель,  лишив  ее  хлипкого
засова. Как ни странно, следы  погрома  внутри  сторожки  Эрика  немного
успокоили.
   Он столкнулся не с чьей-то шуткой, не с розыгрышем. Все было всерьез:
реальная кровь, конкретные трупы. Этого  добра  сейчас  вокруг  навалом,
только успевай разгребать.
   Сколько Эрик ни пинал ногой валявшегося на полу Садыка,  тот  никаких
эмоций не проявлял. Как нетрудно было определить - уже  несколько  часов
кряду. Кровь собралась под ним в полузапекшийся  черно-коричневый  корж.
Бросив на него взгляд, Эрик мрачно продекламировал:
   - Мухи-цокотухи, кушайте варенье. Или вам не нравится наше угощенье?
   Перейдя под смешки бойцов  к  Беку,  раскинувшемуся  на  топчане,  он
достал из кармана золотую зажигалку, высек пламя и проверил на живучесть
второго азиатского брата. Тот вскрикнул, схватился за, обожженное ухо  и
вытаращился на  Эрика  так,  словно  посчитал  его  продолжением  своего
лихорадочного бреда.
   - Живой? - приятно удивился Эрик. - Тогда здравствуй.
   - Нога, - пожаловался Бек вместо того, чтобы ответить на приветствие.
Гримаса на его лице совсем не походила на радостную улыбку.
   - Продырявили?
   - Ага. Залетные какие-то. Вошли  и  с  ходу  шмалять  начали.  Садыка
положили,  меня...  -  Рассказывая  о  приключившейся  беде,   Бек   так
разволновался, что сделал попытку сесть. Этого не позволила ему  твердая
рука бригадира, придавившая его к топчану.
   Другая рука требовательно щелкнула в воздухе пальцами:
   - Нож сюда! Быстро!
   - Зачем нож? - насторожился Бек.
   -  Поступил  приказ:  раненых  добивать,  разве  не  знаешь?  -  Эрик
засмеялся, прежде чем добавить:
   - Шутка. Расслабься, Бек. - Он вспорол заскорузлую от крови штанину и
сочувственно цокнул языком:
   - Хреновые твои дела, братан, совсем хреновые. В упор стреляли?
   - Ну, - подтвердил Бек. - С трех шагов... С двух...
   - В том-то и дело. Кранты теперь  твоему  костылю.  Заражение  пошло.
Медицина бессильна.
   Бек не поверил:
   - Ты что, Эрик? Это же только нога - не череп, не брюхо...  Заштопать
только...
   - А на кой хер? - удивился бригадир. - Все равно тебе помирать.
   Бойцы, наблюдавшие за  этой  сценой,  ничего  не  понимали.  Избытком
сострадания никто из них не отличался, но браток пострадал за общее дело
и заслужил,  чтобы  его  поддержали,  подогрели  деньгами,  отправили  в
больничку. И потом, почему не задается никаких вопросов о  нападении  на
пост?
   Видимо,  Беку  это  тоже  показалось   странным,   потому   что   он,
захлебываясь от избытка чувств, заговорил было о  том,  какой  беспредел
творился здесь минувшей ночью, но Эрик его оборвал на полуслове:
   - Не звезди. Захотели бы тебя замочить,  ты  бы  сейчас  соловьем  не
заливался. В ляжку никого не мочат. В упор не промахиваются.  Туфта  все
это. Дерьмо собачье.
   - Эрик, бля буду, я...
   - А ты и есть бля. Бастард. Чурка долбаная. Зачем на засов запирался,
перед тем как ногу себе дырявить? Я бы тебе все равно не поверил, но тут
ты здорово прокололся.
   - Это уже потом я закрылся, - заспешил Бек с  объяснениями.  -  Когда
они ушли.
   Эрик презрительно усмехнулся:
   - Между топчаном и дверью ни капли крови.
   Глаза Бека заблестели в полумраке, забегали  по  сторонам.  Проглотив
тошнотворный на вкус ком в горле, он выдавил из себя:
   - Это Садык, падла, все затеял. Я только...
   - Короче.
   - Он с ножом на меня полез. Я и пальнул.
   - Себе в ногу?
   - Эрик, - взвизгнул Бек, - мамой клянусь! Я ни в чем...  Я  ничего...
Садык начал...
   Остановив  его  повелительным  жестом,  Эрик  огладил  ладонями  свои
старательно зачесанные назад волосы и сказал, глядя в стену:
   - Насрать мне на Садыка и на  тебя.  Скажи  лучше,  кто  аппарат  мой
раскурочил?
   - Мы сидели себе, отдыхали. - Бек  заговорил  так  быстро,  что  даже
постанывать в паузах не успевал. -  Садык  драндулет  в  кустах  увидел,
пошел  туда.  Возвращается  и  смеется.  Я,  говорит,  с  одной  русской
ссыкушкой познакомился, она...
   Внезапно Эрик, весь перекосившись от ярости, дважды ткнул  кулаком  в
распластанное перед ним лицо, приговаривая при этом свистящим шепотом:
   - Про "мере" мой.., про "мере" говори, падла!
   Из носа раненого хлынула кровь,  и  он,  то  размазывая  ее  по  лицу
здоровой рукой, то просто слизывая языком,  приступил  к  главному.  Вот
тут-то и всплыла загадочная мужская фигура в джинсах и синей рубахе.
   - Он - бешеный пес, Эрик, - воскликнул