я коммунизм.
   - И этим,  вы  полагаете,  можно  оправдать  убийства?  Оправдать  бомбу,
подложенную  в  набитый  людьми  ресторан?  Оправдать  принесение  в  жертву
агентов? Оправдать все это?
   Лимас пожал плечами.
   - Наверное, да.
   - Вот видите, и у нас то же самое,  -  продолжил  Фидлер.  -  Я  сам,  не
колеблясь, подложил бы бомбу в ресторан, если бы знал, что это приблизит нас
к цели. А потом подвел бы итог; столько-то погибших женщин, столько-то детей
и вот на столько  мы  теперь  ближе  к  цели.  Но  христиане  -  а  вы  ведь
христианская страна, - христиане не любят подводить итоги.
   - А собственно, почему? Им ведь приходится думать о самообороне.
   - Но они же верят в святость человеческой жизни. Они верят, что у каждого
человека есть душа, которую можно спасти. Верят в искупительную жертву.
   - Не знаю, - сказал Лимас, - меня это как-то не волнует. Да ведь и вашего
Сталина тоже?
   Фидлер улыбнулся.
   - Люблю англичан, - сказал он, как бы размышляя вслух, - и мой отец  тоже
любил англичан. Просто обожал.
   - Это вызывает во мне ответные теплые чувства, - буркнул Лимac.
   Они остановились, Фидлер предложил Лимасу сигарету и дал прикурить.
   Потом они стали подниматься  круто  наверх.  Лимасу  нравилась  прогулка,
нравилось идти широким шагом,  выставив  вперед  плечи.  Фидлер  шел  сзади,
легкий и подвижный, как терьер, следующий за  хозяином.  Они  прошагали  уже
час, а то и больше, когда деревья вдруг расступились и показалось небо.  Они
добрались до вершины холма, откуда смогли бросить взгляд  на  плотную  массу
елей, кое-где прерываемую серыми полосками почвы. На противоположном  холме,
чуть ниже вершины, виднелся охотничий домик, темный и низкий по сравнению  с
деревьями. В прогалине стояла грубая скамья, а возле нее - поленница дров  и
кострище.
   - Присядем на минутку, - сказал Фидлер, - а потом нам пора обратно. -  Он
помолчал. - Скажите: те деньги, те крупные вклады в иностранных банках,  что
вы об этом думаете? Для чего они предназначались?
   - О чем это вы? Я же говорил вам, что это были выплаты агенту.
   - Агенту из-за "железного занавеса"?
   - Наверное, да, - устало бросил Лимас.
   - А почему вы так считаете?
   - Ну, во-первых, это куча денег. Во-вторых, все те сложности  с  порядком
оплаты. Особая подстраховка. И, наконец, тут был задействован сам Контролер.
   - А что, по вашему мнению, агент делал с деньгами?
   - Послушайте, я же говорил вам - не знаю. Не знаю даже, получил ли он их.
Ничего не знаю, я был почтальоном, и только.
   - А что вы делали с банковской книжкой на ваше имя?
   -  Вернувшись  в  Лондон,  сразу  же  возвращал  ее  вместе  с  фальшивым
паспортом.
   - А вам кто-нибудь писал из копенгагенского или хельсинкского  банков?  Я
имею в виду - вашему начальству?
   - Понятия  не  имею.  Так  или  иначе,  любую  корреспонденцию,  конечно,
передавали прямо в руки Контролеру.
   - А у Контролера был образчик подписи, которой вы открыли счет?
   - Да. Я долго тренировался, их осталось очень много.
   - Не один?
   - Целые страницы.
   - Понятно. Значит, письма могли направлятьс в банк  после  того,  как  вы
открыли счет. Вас не обязательно  было  ставить  в  известность.  Они  могли
подделать подпись и отправить письмо, не уведомляя вас.
   - Да, верно. Думаю, так оно и  было.  Я  вообще  подписывал  кучу  всяких
бланков. Я всегда полагал, что корреспонденцией у нас ведает кто-то другой.
   - Но вы не знаете точно, была ли такая корреспонденция?
   Лимас покачал головой.
   - Вы все это неправильно понимаете, вы применяете тут  не  совсем  верный
масштаб. У нас была уйма всяких бумаг, гулявших туда и сюда, это была просто
часть каждодневной рутины. Я никогда над этим  особенно  не  задумывался.  К
чему мне это? Все делалось шито-крыто, но я всю жизнь  занимаюсь  вещами,  о
которых знаю лишь какую-то часть, а остальное известно кому-нибудь  другому.
К тому же меня всегда воротило от бумаг. Или, скорее,  меня  от  них  в  сон
клонило. Мне нравится разъезжать с оперативными заданиями. А  сидеть  целыми
днями за столом, ломая голову, кто такой "Роллинг Стоун", -  нет,  извините.
Кроме того, - он сконфуженно улыбнулся, - я ведь уже здорово выпивал.
   - Так вы утверждаете, - заметил Фидлер. - И, разумеется, я вам верю.
   - Плевать я хотел, верите вы мне или нет, - вскипел Лимас.
   Фидлер улыбнулся.
   - Вот и прекрасно, - сказал он. - В этом  ваше  огромное  достоинство.  В
том, что вам  на  все  наплевать.  Чуток  негодования  тут,  чуток  излишней
гордости там - это не в счет, как помехи на  магнитной  ленте.  Главное,  вы
объективны. Кстати, я вдруг подумал, что вы все-таки  могли  бы  помочь  нам
установить, снимались ли деньги со счетов. Ничто не мешает  вам  написать  в
оба банка и спросить о состоянии собственного счета. Вы напишете как  бы  из
Швейцарии, мы снабдим вас адресом. Не возражаете?
   - Может, оно и получится. Все  зависит  от  того,  сообщил  ли  Контролер
банкам о моей фальшивой подписи. Иначе ничего не выйдет.
   - Думаю, мы ничем особенно не рискуем и ничего не потеряем.
   - А что вы выиграете?
   - Если деньги были сняты, что - я согласен  с  вами  -  маловероятно,  мы
узнаем, где агент находился в определенный день. А знать это не мешает.
   - Опомнитесь, Фидлер! Вам никогда не поймать его.  Во  всяком  случае,  с
нынешней вашей информацией. Оказавшись на  Западе,  он  может  обратиться  в
любое консульство в самом маленьком городке и получить визу на въезд в любую
страну. Как вы тогда выловите его среди всех остальных? Вы даже  не  знаете,
восточный он немец или нет. За кем вы гонитесь?
   Фидлер ответил не сразу.
   - Вы говорили, что привыкли располагать лишь частью информации. Я не могу
ответить вам, не посвящая вас в то, что  вам  не  следует  знать.  -  Он  на
секунду замолчал. - Но операция "Роллинг Стоун"  проводится  против  нас,  в
этом я могу вас заверить.
   - Против кого это "вас"?
   - Против ГДР. - Он улыбнулся. - Против Зоны, если вам  угодно.  На  самом
деле, я отнюдь не так уж чувствителен.
   Лимас задумчиво смотрел на Фидлера.
   - Ну, а как быть со мной? В случае, если я не стану писать это письмо?  -
спросил Лимас, повышая голос. - Не пора ли нам потолковать обо мне?
   Фидлер кивнул.
   - А почему бы и нет? - согласился он.
   Наступила долгая пауза, потом Лимас сказал:
   - Я сделал все, что мог. Вы с Петерсом получили все, что я знаю. У нас не
было уговора, чтобы я писал в банк. Это может оказаться для  меня  чертовски
опасным. Вам, как я понимаю, на это наплевать. Ради ваших интриг мной  можно
просто пожертвовать.
   - Позвольте мне быть с вами совершенно откровенным, - ответил  Фидлер.  -
Как вам известно, в работе с  перебежчиком  существуют  две  стадии.  Первая
стадия  вашего  дела  практически  завершена:   вы   рассказали   нам   все,
мало-мальски достойное упоминания. Вы не говорили нам о том, какие скрепки и
сорта бумаги предпочитают у вас в разведке, потому что мы  вас  об  этом  не
спрашивали и  потому  что  вы  сами  считали  это  несущественным.  Подобное
расследование всегда строится на принципе  подсознательного  отбора  фактов,
причем с обеих сторон. Но ведь возможно - вот это, Лимас, нас и  волнует,  -
всегда возможно, что через месяц-другой обнаружится, что  нам  крайне  важно
знать как раз о скрепках и сортах бумаги.  Это  и  предусмотрено  во  второй
стадии работы - в том разделе нашего соглашения, который вы отвергли тогда в
Голландии.
   - То есть вы намерены держать меня на поводке?
   - Профессия перебежчика, - улыбнулся Фидлер, - требует великого терпения.
Весьма немногие обладают им в достаточной мере.
   - И на сколько времени все это затянется?
   Фидлер молчал.
   - Ну!
   - Даю вам честное слово, что отвечу на ва вопрос  сразу  же,  как  только
смогу. Послушайте, я ведь мог бы вам соврать, правда? Мог  бы  сказать,  что
месяц или даже меньше, лишь бы держать вас в рабочем состоянии. Но я  говорю
вам: не знаю, потому что на самом деле не знаю. Вы навели меня на  кое-какие
мысли, и пока мы не продумаем все до конца, не может  быть  и  речи  о  том,
чтобы я вас отпустил. Но потом, если  все  будет  складываться  так,  как  я
предполагаю, вам понадобится Друг. И этого друга вы найдете во мне. Даю  вам
честное слово немца.
   Лимас был так ошарашен, что некоторое время просто не знал, что сказать.
   - Ладно, - выдавил он наконец, - я согласен. Но если вы  водите  меня  за
нос, я все равно найду способ сломать вам шею.
   - Тогда это скорей всего уже не понадобится, - спокойно ответил Фидлер.
   Человек, играющий спектакль не для зрителей, а  сам  по  себе,  подвержен
опасностям психологического рода. Просто обманывать не так  уж  трудно:  все
зависит от опыта  и  профессиональной  компетентности,  эти  качества  может
развить в себе почти каждый. Но в отличие от виртуозного  фокусника,  актера
или шулера, которые, окончив представление, могут влиться  в  ряды  публики,
тайный агент лишен такой возможности. Для него  обман  -  это  прежде  всего
средство самозащиты. Он должен  обезопасить  себя  не  только  извне,  но  и
изнутри, должен остерегаться самых естественных импульсов: зарабатывая  кучу
денег, он не вправе приобрести даже иголку с ниткой; он может быть умницей и
эрудитом, но ему придется бормотать глупости и банальности;  он  может  быть
образцовым мужем и семьянином, но будет вынужден  при  всех  обстоятельствах
сторониться тех, кого любит.
   Хорошо понимая, какие жуткие искушения подстерегают человека, запертого в
оболочке исполняемой им роли, Лимас прибегал к  единственному  спасительному
средству: даже оставаясь  наедине  с  собой,  он  продолжал  существовать  в
пределах той личности, которую  изображал.  Говорят,  что  Бальзак  даже  на
смертном одре  интересовался  здоровьем  и  состоянием  дел  придуманных  им
персонажей. Нечто подобное делал и Лимас: оставаясь творцом образа, он жил в
нем и полностью отождествлял себя с ним. Качества, которые он демонстрировал
Фидлеру  -  беспокойство  и  неуверенность,  прикрываемые  бахвальством,  за
которым скрывался стыд, - были как бы преувеличенным отражением тех  чувств,
которые он испытывал на самом деле.  Сюда  же  следовало  отнести  шаркающую
походку, небрежение к своему внешнему виду,  равнодушие  к  еде  и  растущую
зависимость от алкоголя и никотина. Он оставался таким же и наедине с собой.
И  даже  чуть  переигрывал,  когда,  ложась  в  постель,  бормотал  под  нос
ругательства по поводу неблагодарности своих былых начальников.
   Лишь крайне редко - как, например, сегодня - он, засыпая,  позволял  себе
опасную роскошь подумать о том, в какой паутине лжи живет.
   Контролер оказался абсолютно прав. Фидлер, точно лунатик, брел к заданной
ему цели, брел прямо в  силки,  расставленные  для  него  Контролером.  Даже
неприятно  было  видеть  растущую  взаимозависимость  интересов  Фидлера   и
Контролера: все выглядело так,  словно  они  действовали  в  рамках  единого
плана, а Лимасу оставалось лишь координировать их поступки.
   Может быть, здесь и таилась разгадка? Может быть, Фидлер и был тем  самым
агентом, которого так хотел уберечь Контролер? Лимас не слишком  задумывался
о такой возможности. Он не хотел этого знать. В подобных случаях он  как  бы
начисто лишался  своей  профессиональной  въедливости:  он  понимал,  что  в
сложившихся обстоятельствах любые его умозаклю. чения  не  принесут  никакой
пользы. И тем не менее он молил Бога, чтобы так оно  и  было.  Ибо  в  таком
случае - и только в таком - оставалась зыбкая надежда на то, что ему удастся
вернуться домой.

   14. Письмо к клиенту
   На следующее утро, когда Лимас был еще в постели, Фидлер  принес  ему  на
подпись письма. Одно было на тонкой синей  бумаге  с  маркой  отеля  "Зайлер
Альпенбрик" на озере Шпиц в Швейцарии, другое - на бумаге  отеля  "Палас"  в
Гштаде. Лимас прочел первое письмо:
   "Директору Королевского скандинавского банка, Копенгаген.
   Дорогой сэр! Уже несколько недель я нахожусь в  разъездах  и  не  получаю
почты из Англии. Соответственно, я не получил и Вашего ответа на мое  письме
от 3-го марта относительно состояния банковского счета, к  которому  я  имею
совместный  с  мистерол.  Карлсдорфом  доступ.  Чтобы  избежать   дальнейших
затяжек, не будете ли вы так любезны прислать мне дубликат Вашего ответа  на
адрес, по которому я буду находиться в течение двух недель, начиная  с  2-го
апреля: (для передачи) мадам де Сангло,  13,  авеню  д"  Коломб,  Париж-XII,
Франция.
   Извините за беспокойство.
   Ваш (Роберт Ланг)".
   - А что за чепуха насчет письма от третьего марта? Я не писал им никакого
письма.
   - Конечно, не писали. И насколько нам  известно,  никто  не  писал.  Если
существует хоть малейшая неувязка между вашим нынешним  письмом  и  письмами
Контролера, они решат, что разгадка заключена в письме  от  третьего  марта.
Они отправят вам требуемую справку с  сопроводительным  письмом,  в  котором
выразят сожаление о том, что не получили предыдущего письма.
   Второе письмо было идентично первому, отличаясь только именами  и  местом
отправки. Но парижский адрес был тот же самый. Лимас взял авторучку  и  лист
бумаги, поупражнялся в подписи  "Роберт  Ланг"  и  подписал  первое  письмо.
Встряхнув ручку, он попрактиковался в другой подписи, а затем вывел  "Стефен
Беннет" под вторым письмом.
   - Замечательно, - сказал Фидлер, - просто замечательно.
   - Ну, и что теперь будет?
   - Завтра их отправят из Швейцарии - из Интер-лакена и Гштада.  Наши  люди
известят меня  по  телеграфу,  как  только  получат  ответ.  Это  произойдет
примерно через неделю.
   - А до тех пор?
   - А до тех пор я составлю вам компанию. Понимаю, что вам это не по вкусу,
и приношу свои извинения. Мы  с  вами  погуляем,  поездим  по  окрестностям,
словом - скоротаем время. Мне хотелось бы, чтобы вы немного  расслабились  и
просто поболтали - о Лондоне, о Цирке, о работе в Департаменте,  пересказали
бы тамошние сплетни, разговоры о жалованье, отпусках, помещениях, бумагах  и
людях. Скрепки и сорта бумаги. Я хотел бы услышать  о  мелочах,  которые  не
имеют особого значения. И кстати... - Он неожиданно изменил тон.
   - Что?
   - У нас тут есть кое-какие удобства для людей, которых  мы  приглашаем  в
гости. Отдых, развлечения и тому подобное.
   - Вы предлагаете мне женщину?
   - Да.
   - Нет, благодарю.  В  отличие  от  вас  я  предпочитаю  устраиваться  без
посредников.
   Фидлер, казалось, не обратил внимания на его слова.
   - Но у вас, кажется, была женщина  в  Англии?  Девица  из  библиотеки,  -
спросил он.
   Лимас обернулся к нему, угрожающе расставив руки.
   - Вот что, - заорал он, - вот что! Не заикайтесь об этом даже в шутку, не
пытайтесь угрожать или давить на меня, потому что это не сработает,  Фидлер,
просто не сработает. Я замолчу, и вы больше не услышите от  меня  ни  слова,
хоть режьте. И передайте это Мундту, Штамбергеру и прочей  сволочи,  которой
вам полагается докладывать. Передайте им то, что я вам сказал.
   - Передам, - ответил Фидлер, - передам. Но боюсь, что уже слишком поздно.
   После обеда они снова отправились  на  прогулку.  Небо  было  облачным  и
темным, воздух теплым.
   - Я только один раз был в Англии,  -  замел  Фидлер.  -  Перед  войной  с
родителями, когда мы уезжали в Канаду. Я тогда был еще маленьким. Мы пробыли
там два дня.
   Лимас кивнул.
   - Знаете - сейчас я могу сказать вам это, - я чуть было не  оказался  там
снова  несколько  лет  назад.  Мне  предстояло  заменить  Мундта   в   нашей
Сталелитейной компании. Вам ведь известно, что он находился тогда в Лондоне.
   - Известно, - коротко ответил Лимас.
   - Мне бы очень хотелось знать, что это за работа.
   - Обычные игры  с  миссиями  других  стран  блока.  Какие-то  контакты  с
британским бизнесом, но весьма незначительные.
   Лимас, казалось, скучал.
   - Но Мундт со всем этим неплохо справлялся. И прекрасно проявил себя.
   - Да, я слышал. Он даже сумел убить парочку людей.
   - Вы слышали и об этом?
   - От Петера Гийома. Он участвовал в операции вместе  с  Джорджем  Смайли.
Мундт едва не прикончил и самого Смайли.
   - Операция по делу Феннана, - задумчиво произнес  Фидлер.  -  Удивительно
все-таки, что Мундту удалось улизнуть от вас, правда?
   - Да, удивительно.
   - Кто бы мог поверить, что сотрудник  иностранной  компании,  чьи  данные
имеются в досье британского МИДа, может  переиграть  всю  британскую  службу
безопасности.
   - Насколько мне известно, они не особенно старались поймать его.
   Фидлер застыл на месте.
   - Как вы сказали?
   - Петер Гийом говорил мне, что поимка Мундта не входила в их планы, вот и
все, что я знаю. У нас тогда была другая структура управления:  Советник,  а
не Оперативный Контролер. Советника звали Мастон. Как сказал Гийом, Мастон с
самого начала слишком переусердствовал с этим делом Феннана. Петер  объяснил
мне, что, если бы  они  схватили  Мундта,  поднялся  бы  страшный  шум.  Его
пришлось бы судить и, наверное, вешать. И  шум  вокруг  этого  процесса  мог
погубить всю карьеру Мастона. Петер не знал, как именно там все происходило,
но божился, что настоящей охоты на Мундта не было.
   - Вы уверены в этом? Уверены, что Гийом выразился именно  так:  настоящей
охоты на Мундта не было?
   - Разумеется, уверен.
   - А Гийом никогда не высказывал своих догадок по поводу того, почему  они
позволили Мундту уйти?
   - Что вы имеете в виду?
   Фидлер молча покачал головой, и они пошли дальше по тропе.
   - Сталелитейная миссия была прикрыта сразу после дела Феннана,  -  сказал
он чуть погодя. - Вот почему я не поехал в Англию.
   - Мундт, должно быть,  сумасшедший.  Можно  надеяться  ускользнуть  после
убийства на Балканах или у вас, но не в Лондоне.
   - И все-таки ему это удалось, правда? - быстро подхватил Фидлер. -  И  он
недурно потрудился.
   - Навербовал людей вроде Кифера и Эша? Ну, уж извините!
   - Баба Феннана была у них на крючке задолго до скандала.
   Лимас лишь пожал плечами.
   - Скажите-ка мне вот что, - продолжил  разговор  Фидлер.  -  Карл  Римек,
кажется, один раз виделся с Контролером?
   - Да, в Берлине год назад, может, чуть больше.
   - А где именно?
   - Мы сидели втроем у меня дома.
   - А зачем они встречались?
   - Контролер любил встречаться с удачливыми агентами. Мы получили от Карла
массу первосортного материала, думаю, все  в  Лондоне  были  этим  довольны.
Контролер ненадолго прибыл в Берлин и попросил меня организовать встречу.
   - Вас это расстроило?
   - С какой стати?
   - Ну, Карл был вашим агентом. Вам могла быть не по вкусу  его  встреча  с
другим резидентом.
   - Контролер не резидент, он глава Департамента. Карл знал об этом, и  это
ему льстило.
   - Вы все время беседовали втроем?
   - Да. Хотя нет, погодите-ка. Я оставил их вдвоем  на  четверть  часа  или
чуть больше. Так просил Контролер, ему хотелось  побыть  несколько  минут  с
глазу на глаз с Карлом. Бог его знает зачем. И я под каким-то предлогом - не
помню, под каким, - ушел. Ах да,  вспомнил.  Я  сделал  вид,  будто  у  меня
кончилось виски. Я вышел и взял бутылку у Де Йонга.
   - А вам известно, о чем они говорили, пока вас не было?
   - Откуда мне знать? Да меня это и не интересовало.
   - А Карл вам потом ничего не рассказывал?
   - Я его не спрашивал. Кое в чем Карл был порядочным индюком: любил делать
вид, будто я  не  полностью  в  курсе  дела.  Мне  не  понравилось,  как  он
подхихикивал потом над Контролером. Хотя, честно  говоря,  он  имел  на  это
право - уж больно смешное представление тот устроил.  Не  было  ни  малейшег
смысла подстегивать тщеславие Карла, а тот вечер бь задуман как что-то вроде
доппинга для него.
   - Карл был тогда чем-то подавлен?
   - Какое там! Он чувствовал себя на коне. Ему слишком много  платили,  его
слишком любили, ему слишком доверяли. Отчасти по моей вине, отчасти по  вине