борцов  и  культуристов.  Камисака  часто
видела изображения последних  в  журналах  и  альбомах  своих  подружек:
многие из них собирали цветные фотографии накаченных мужиков, на которых
они были запечатлены в живописных, полных самолюбования, как у павлина с
распущенным хвостом, позах. Она не видела  в  этих  блестящих  от  масла
фигурах ничего привлекательного.
   Тело Ничирена волновало ее особенно. Она любила впиваться пальцами  в
его мышцы, ощущать их консистенцию, как врач-хирург,  пожалуй,  стал  бы
делать, проверяя их упругость и эластичность.
   А когда они соединялись, она страсть как любила куснуть его.  Двойное
удовольствие от его проникновения внутрь ее и от ощущения, как ее острые
зубки вонзаются в его упругое тело, всегда  вызывало  в  ней  сильнейший
оргазм, экзотическим цветком раскрывающемся внутри нее, от которого  вся
она растворялась в мире эмоций.
   Она не позволяла касаться языком своих самых интимных частей,  прежде
чем  сама  не  испытает  его  стойкость,  забирая  в  рот  его  горячий,
вздрагивающий член. Она обожала слышать стоны, которые он издавал, когда
она отпускала его, основательно помучив. Как напрягались при этом  мышцы
в его паху! Как летели капли пота у него со лба,  когда  он  метался  на
подушках! Она тогда вцеплялась изо всех сил в головку его изнемогающего,
уже ставшего малиновым члена, и они оба катались по кровати, запутавшись
в цветастых простынях.
   А потом уже и он приступал к этой умопомрачительной  процедуре,  водя
кончиком языка вдоль ее трепещущей внутренней плоти, раскрывающейся  его
ласкам, подобно "граммофончикам" ипомеи, пурпурного вьюнка. Ее при  этом
бросало в такой жар, словно она  вошла  в  фуро,  горячую  баню,  и  она
ослабляла свою хватку, ощущая, как приливные волны  оргазма  омывают  ее
тело изнутри, сливаясь с его волнами.
   Камисака была далеко не фригидной женщиной, и она  терпеть  не  могла
женщин такого рода. Она сразу и безошибочно могла их определить, завязав
с ними разговор даже на самую безобидную тему, видя в этом проявление не
только физиологии, но и жизненную позицию. Она сама  не  могла  пассивно
лежать и ждать чего-либо в жизни -  тем  более  удовольствия.  Благодаря
полученному воспитанию, она внешне могла показаться мягкой и  уступчивой
- особенно иностранцу, - но это впечатление было обманчивым  и  явно  не
соответствовало ее внутренней сущности.
   Именно эта активность и полнейшая уверенность в себе привлекла к  ней
Ничирена. До Камисаки ему бы и в голову не пришла мысль провести ночь  с
девицей ее возраста, не  говоря  уж  о  том,  чтобы  встречаться  с  ней
регулярно.
   Камисаки напоминала ему об основном законе бытия,  согласно  которому
все в жизни возможно, раз все течет и изменяется.
   В эту ночь ее ласки были слаще обычного, слова - нежнее, чем  всегда.
В самой середине потока страсти, чувствуя ее губы, пальцы, тело, Ничирен
ощутил совершенно новую эмоцию, вздымающуюся в нем, как приливная волна.
Вместо  того,  чтобы  дистанцироваться,  как  обычно,  от  этого  потока
страсти, прежде чем он поглотит его, он, наоборот, нырнул  в  самую  его
глубину. И он почувствовал  страсть  более  сильную,  наслаждение  более
острое, чем когда-либо прежде в жизни. Более того, он никогда не  думал,
что подобное возможно. Его рот был полон ее сладкой плоти. Он  задыхался
от ее аромата, немного терпкого и необычайно  нежного  одновременно.  Он
вдыхал  в  себя  этот  аромат,  и  ему  не  хотелось  выдыхать  его.  Ее
возбуждение передавалось ему физически ощутимыми волнами. Он  зарылся  в
нее еще глубже почти в молитвенном экстазе, будто ее ноги были колоннами
у входа в буддийский храм.
   Охваченный этим новым для себя чувством, Ничирен вошел в  Камисаку  с
фантастическим ощущением, что он оказался внутри нее, хотя вроде бы и не
входил.  Разве  такое  возможно?  Ничирен  вообще  не  часто   задавался
вопросами. Обычно он всецело полагался на инстинкты.
   И вот, находясь в состоянии этой невероятной погруженности в нее,  он
почувствовал ее страх с такой отчетливостью, будто  это  была  птица  со
сломанным крылом, на которую он чуть было не наступил в темном лесу.  Он
схватил этот страх и поднес  его  поближе  к  свету,  чтобы  рассмотреть
хорошенько, что за диковинка попалась ему в руки.
   Он понял природу этого страха. Но  тут  их  с  Камисакой  сексуальное
напряжение достигло пика и наступила разрядка  такой  сокрушающей  силы,
что она вытеснила все из его сознания.
   Потом Камисака, измученная эмоционально и  физически,  погрузилась  в
сон.  Она  лежала,  свернувшись  калачиком,  на  правом  боку,  лицом  к
Ничирену. А он лежал без сна на своей половине кровати и все  смотрел  и
смотрел на нее, скользя взглядом по плавным  линиям  ее  тела,  дополняя
воображением  то,  чего  слабое  освещение  не   могло   позволить   ему
рассмотреть. Он ощущал ее дыхание как дыхание моря в час прилива,  когда
лежишь, распластавшись на песке, слившись с природой. Ее длинные  волосы
поблескивали с той таинственностью, с которой  переливается  серебристая
линия, где небо смыкается с безбрежным океаном.
   Ему страшно хотелось дотронуться до нее, но он не посмел. Он  боялся,
что разбудит ее и это чудное мгновение  закончится.  Он  довольствовался
лишь ощущением ее теплого дыхания на своей руке.
   Но  он  знал,  что  это  мгновение  не  может  длиться  вечно.  Время
беспокойно  шевелилось,  собираясь  сорваться   с   привязи.   Медленно,
осторожно, чтобы не разбудить  ее,  он  поднялся.  Оделся  в  абсолютной
тишине, прерываемой лишь тогда, когда баржа или  еще  какое-либо  судно,
проплывавшее по реке Сумида, издавало приглушенный звук, похожий на крик
ребенка.
   Через минуту его и след простыл.
 
*** 
 
   Наслаждаясь анонимностью, Джейк сел на автобус  в  аэропорту  Нарита.
Через иммиграционный контроль он прошел  без  проблем,  воспользовавшись
своим запасным паспортом на имя Пола Ричардсона, служащего  нью-йоркской
страховой компании, прибывшего в Японию в качестве туриста.
   Мелкий дождик бисером покрыл окна автобуса, который мчался по  шоссе,
ведущему к Токио. В салоне стояла почти абсолютная тишина.
   У Джейка было странное ощущение: вот он  возвращается  снова  в  этот
город, но уже без  своей  дантай.  Возвращается  так  скоро  после  того
взрыва, что унес их жизни.  Он  слишком  хорошо  помнил  чувство  своего
единения с группой. Порой он так остро чувствовал свою  потерю,  что  на
мгновение терял ориентировку в пространстве и времени.
   Прибыв в Токио, Джейк на метро добрался до Тосима-ку  и  поселился  в
маленьком, недорогом отеле в стороне от шумных магистралей.  Хотя  отель
внешне выглядел вполне современным, с удобствами там было туговато: один
туалет на этаж и никакого душа. Впрочем, это не очень расстроило Джейка.
Он давно хотел сходить попариться в сенто, то есть в общественную баню.
   К счастью для него, вполне приличное заведение этого рода  находилось
прямо за углом. Он прошел сквозь раздвижную дверь  с  надписью  "Мужское
отделение", купил билет и небольшое полотенце, которым пользуются  здесь
в качестве мочалки, свернув в несколько раз. После  этого  отправился  в
первую из отделанных кафелем комнат, где банщица  вручила  ему  плетеную
корзину, в которую здесь кладут свои вещи. Раздевшись, он сложил все как
надо и поставил корзину на полку. Случаев воровства в японских банях  не
бывает.
   В следующей комнате были открытые душевые кабины, а немного  подальше
- краны с холодной и горячей водой для мытья. Прежде чем идти в  комнату
с бассейном, необходимо чисто вымыться здесь.
   Голый, он подошел к кранам, тщательно вымылся,  осторожно  трогая  те
места на теле, которые все еще болели. Бинты  были  уже  сняты  и,  хотя
большая часть кровоподтеков рассосалась и опухоль спала, он смог бы  при
желании составить полный реестр своих ран и ушибов.
   Джейк  воспринимал  себя  немного  странновато,  будто  его  сознание
переселилось в тело другого человека. Да и вообще, после  рейда  на  Дом
Паломника  у  него  было  ощущение,  что  он  живет  не  своею   жизнью.
Действительно, что сталось с  его  собственной  жизнью?  Жена  ушла,  и,
возможно - хотя это и не укладывалось у него в  голове,  -  ушла  к  его
заклятому врагу. Девочка - хотя нет, давно уже не  девочка,  а  женщина,
которую он не видел сто лет, - вдруг вернулась в его жизнь, что тоже  не
так просто объяснить.
   И, главное, дантай - его больше нет, нет, нет! И исключительно по его
вине. Слепо доверились они ему, а он привел их к смерти. Ужас содеянного
им оставил во рту горький привкус, будто он жевал порох. Мэнди Чой  спас
его от смерти. А может, и не Мэнди вынес его на себе из развалин. Кто из
его дантай принял смерть, чтобы вызволить его? Этого он теперь не узнает
никогда, и этот факт почему-то  казался  ему  сейчас  самым  ужасным  из
всего, что произошло.
   Он поморщился, осторожно протирая свернутой  тряпочкой  висок,  самое
больное место. Он еще раз потрогал его, изучая пальцами рану в ширину  и
глубину. Закрыл глаза. Снова накатило на него странное оцепенение - так,
что он вынужден был напомнить себе, где находится и что здесь делает.
   Марианна.
   Найти Марианну. Найти похищенную императорскую печать. Фу.
   Он прошел в следующую комнату, немного побольше размерами.  Настоящий
кипяток подавался по трубе в бассейн. На другой его стороне был  кран  с
холодной водой, тоже открытый, но не полностью. Естественно, все слабаки
- главным образом иностранцы - собрались на том конце, где попрохладнее.
   Голый, он опустился в воду, от которой  шел  пар,  где-то  посередине
бассейна, слегка постанывая, когда его напряженные мышцы реагировали  на
жару.
   Справа от него была  высокая  стена,  на  которой  сидел  смотритель,
озирая взглядом строгого судьи мужской бассейн, в котором отмокал Джейк,
и - по другую сторону стены - женский бассейн.
   Пот пробивался сквозь густые волосы, стекал по мокрым щекам и капал с
носа на подбородок.  Он  смутно  видел  других  купающихся  сквозь  пар,
подымающийся с почти абсолютно спокойной  поверхности  воды.  Когда  ему
надо было повернуться или вообще изменить  положение  тела,  температура
воды заставляла его делать это с заторможенностью  пьяного.  От  сильной
жары у него немного кружилась голова.
   Оторвавшись от реальности почти  полностью  -  только  одно  ощущение
жары, как последняя ниточка,  продолжала  его  удерживать  в  ней  -  он
скользнул вниз по каналам памяти. В прошлое...
   Ему шел седьмой год, и весна тогда выдалась необычайно жаркая.  Он  и
несколько его  друзей  удрали  с  Острова,  воспользовавшись  Та  Чиу  -
Праздником Умиротворения Духов. Они переправились на пароме на крошечный
рыбацкий островок Чеунг Чау.
   Пока голые по пояс мужчины воздвигали  шестидесятифутовые  шесты  для
праздничных шатров, Джейк и его друзья соревновались, кто прыгнет дальше
со старого, расшатанного деревянного причала.
   Перекусив,  они  отправились  вглубь  островка  по  пыльной  дорожке,
ведущей к каким-то сооружениям из бамбука. Войдя внутрь первого из  них,
они увидели, как там  украшают  девятифутовые  изображения  трех  богов,
чествованию которых и был посвящен этот  весенний  фестиваль.  В  центре
стоял седобородый мудрец, слева от него - свирепый демоноподобный бог, а
справа - бог-воитель в полных доспехах, - все трое так  искусно  сделаны
из папье-маше, что дети замерли как завороженные, уставившись на них.
   Уже  начинались  сумерки,  и  зажглись  костры  и  факелы.  Появилась
процессия женщин,  несущих  длинные  шесты,  на  которых  были  насажены
свежеиспеченные хлебцы. С приличествующими случаю криками и суетой шесты
подняли так, что хлебцы оказались высоко в быстро  темнеющем  воздухе  в
качестве угощения для духов жителей острова, павших жертвами  пиратов  в
прошлые столетия.
   Дети сгрудились вокруг  женщин  с  шестами,  зная,  что  приближается
кульминация праздника. Духам дали время, чтобы попитаться. Теперь пришла
очередь живым.
   По сигналу одного из старейшин, одетого как судья, детей подпустили к
шестам, и они  начали  карабкаться  наверх,  чтобы  завладеть  хлебцами,
съесть их в виде приза и  тем  самым  обеспечить  себя  удачей  на  весь
следующий год.
   Джейк и Блисс карабкались наверх  по  двум  соседним  шестам.  Факелы
горели, потрескивая и разбрызгивая искры,  будто  бенгальские  огни.  По
мере того, как они подымались все выше, перед ними открывался  океанский
простор, таинственно мерцающий вдали.
   Блисс была необычайно проворной, но Джейк обладал  большей  силой  и,
главное, выносливостью. Он быстро добрался до верха, снял хлебец с пики,
зажал его в зубах и скользнул вниз по  шесту.  На  земле  его  встретили
криками одобрения и поздравлениями. Блисс смогла забраться только на три
четверти шеста, но силы ее оставили, и она была вынуждена  вернуться  не
солоно хлебавши.
   Джейк выбрался из толпы к расстроенной Блисс и  отломил  ей  половину
своего трофея. Она отказывалась, не желая брать.
   - Это будет означать, что ты оставляешь себе только  половину  удачи,
которую ты заслужил, - сказала она. Джейк пожал плечами.
   - Мне кажется, удачей надо делиться,  -  возразил  он,  заставляя  ее
принять свою половину. - Может быть, тогда она будет умножаться.
   Блисс понравилась эта идея, и она со спокойной совестью вонзила  зубы
в аппетитно пахнущий хлеб. Конечно, они опоздали на последний  паром  на
Остров. Джейк позвонил домой, объяснил матери, где они, и  назвал  имена
детей, которые были с  ним,  чтобы  их  родители  не  волновались.  Мать
говорила по телефону спокойным голосом, хотя Джейк отлично понимал,  как
она беспокоилась с наступлением сумерек.
   В связи не по сезону жаркой погодой  можно  было  не  беспокоиться  о
крыше над головой. Празднества  закончились.  Внутри  бамбуковых  шатров
остались только  боги  из  папье-маше,  которые  стояли,  уставившись  в
темноту ничего не видящими глазами. Дети улеглись где попало и скоро уже
все спали.
   Джейк и  Блисс  устроились  рядышком  и  тоже  задремали,  но  спустя
некоторое  время  что-то  разбудило  Джейка.  Он  открыл  глаза,  ожидая
повторения этого странного звука. Может быть, это ему только приснилось?
Никого рядом с ним не было. Темнота кромешная. Факелы уже давно  потухли
и лишь слегка чадили, изредка испуская искры. Яркие, как алмазы,  звезды
смотрели на него с небес с сюрреалистичностью глаз дракона.
   Опять этот же звук.
   Он повернул голову. Вроде бы звук доносился из  теней  внутри  шатра.
Осторожно, отодвинув руку Блисс,  обвившуюся  вокруг  его  талии,  Джейк
поднялся. Осторожно двинулся по направлению к шатру.
   Войдя внутрь, он обошел статуи, заглянул в каждый угол.  Может  быть,
какая-нибудь собака? Ничего. Похоже, только он один и не  спал  на  всем
острове.
   Собираясь уже уходить, он уловил какое-то движение и взглянул  вверх.
Вроде бы одна из статуй пошевелилась. Но такое  невозможно!  Они  же  из
папье-маше! И тем не менее... Голова воителя-бога наклонилась будто  для
того, чтобы лучше рассмотреть Джейка.
   - Похоже, ты знаешь меня! - раздался голос. Джейк  так  и  подскочил.
Неужели этот бог заговорил с ним?
   - Ты что, язык проглотил, головастик?
   - Я... - Джейк со страхом смотрел вверх. - Ты не можешь ожить. Я  сам
видел, как тебя делали.
   - Ты видел, как делали мой образ. Я поселился в нем.
   - Ты сделан из бумаги и клея, - настаивал Джейк.
   - О, дитя прагматического века! Неужели в мире не осталось места  для
чуда? - С этими словами бог-воитель пошевелил рукой. - Ну как, видишь?
   Джейк встал на цыпочки, дотянулся до пальцев бога и,  ухватившись  за
них, изо всех сил потянул их, пока вся рука не  отвалилась  и  не  упала
рядом с ним на землю.
   - Бог, бог! - проворчал Джейк. -  Какой  такой  бог?  Я  знаю  одного
только Бога.
   Тени качнулись, доспехи воителя раскрылись,  и  из  пустого  туловища
идола вышел человек.
   - Одного Бога? - переспросил он, наморщив лоб. - Кто тебе это сказал,
головастик? Это не по-китайски.
   - Мои родители.
   Человек спустился на землю и уселся на ногу идола  из  папье-маше.  У
него было узкое лицо и высокий лоб. Остатки  волос  на  голове  зачесаны
назад и собраны в пучок, как на картинках в книгах по истории. У  Джейка
была такая.
   - Я Джейк, - представился мальчик. - Джейк Мэрок.
   - Еврей, - негромко сказал китаец. - Ты из еврейской семьи, да? Джейк
кивнул.
   - А у тебя есть имя? - спросил он.
   - Фо Саан.
   Джейк внимательно посмотрел на мужчину.
   - Фо Саан значит "вулкан".
   - Вот как? - Фо  Саан  посмотрел  на  мальчика.  -  А  твое  имя  что
обозначает?
   - Не знаю.
   - А пора бы и знать...
   Голова была тяжелая от жара бани и от воспоминаний.  Он  запутался  в
паутине мыслей, с трудом двигаясь от одной сверкающей нити к другой,  не
в силах постичь общий замысел этого хитросплетения. Но он никак  не  мог
отделаться от мысли, что его  спасение  зависит  оттого,  сумеет  ли  он
разгадать этот замысел и заставить его работать на себя.
   Джейк  опять  закрыл  глаза,  погружаясь  в  прошлое.  Фо  Саан   был
художником, и другого такого художника Джейк не встречал ни до того,  ни
после. Фо Саан знал все на свете.  Например,  про  океан.  Он  рассказал
Джейку, почему вода в океане вечно  меняет  свой  цвет.  Он  описал  ему
процессы слияния моря с сушей, показал, как мучительно трудно подымаются
из глубины океана скалы.
   Джейк скоро понял, в чем секрет силы Фо Саана:
   Этот человек знал, как использовать в своих целях объективные  законы
природы.
   - Тебя такие вещи интересуют? - спросил его Фо Саан в ту жаркую ночь,
когда они познакомились.
   Джейк к тому времени уже убедился в том, как трудно расти  гвай-ло  в
Гонконге. Конечно, Блисс с ним дружила. Но ведь она была евразийка.  Кто
еще захочет играть с ней?
   Сколько переулков Джейк должен был обходить стороной с тех пор, как в
одном из них его здорово отлупили китайцы?
   И что же, собственно, Фо Саан предлагал ему понять?
   - Если ты берешь в руки оружие, - сказал он ему однажды, - ты  должен
знать, что это такое и как им владеть.
   С этими словами он вынул из ножен длинный меч, лезвие  которого  было
таким тонким, что оно исчезло из глаз Джейка, когда Фо Саан повернул его
к нему острием. Это было первое, что он узнал про меч. И  много  всякого
добавилось к этим первым сведениям, прежде чем учитель позволил мальчику
хотя бы притронуться к рукоятке меча.
   Джейку предстояло научиться дышать, стоять, двигаться, прежде чем  он
получил оружие в руки. Ему предстояло научиться думать о своем теле, как
о целой армии, во главе которой его поставили.  Научиться  понимать  его
слабости и силу, его возможности и ограниченности.
   Каждый день, придя из школы, он занимался с Фо  Сааном,  и  его  тело
крепло и растягивалось, мышцы наращивались на  костях  и  жилах.  Нельзя
сказать, что его родители не замечали происходящих в нем перемен. Совсем
напротив, очень даже замечали. Но его матери и  в  голову  не  приходило
вмешиваться в этот процесс. Она больше опасалась уличных драк, в которые
Джейк непременно встревал, и понимала, что если он не научится  драться,
то пропадет. Возможно, это  была  не  типично  родительская  реакция  на
появление бойцовских качеств в сыне, но она была явно нетипичной матерью
и с самого начала распознала в сыне уникальную личность, с  каждым  днем
раскрывающую новые грани своего характера,  как  бутон  раскрывает  свои
лепестки под солнцем.
   - Если у тебя есть союзники, - говорил ему Фо Саан,  -  сплачивай  их
вокруг себя. Если ты оказался на вражеской территории, не  мешкай.  Если
тебя схватили враги, не дергайся без  толку,  но  сосредоточься  и  жди,
когда представится возможность освободиться. Если вышел на смертный бой,
бейся до последнего. Но, что бы там ни было, не забывай, что есть  некие
дороги, по которым не следует ходить, некие враги, на которых не следуе