ьные - вот. Проверяйте, господин Мюйр.
   - Поверю.
   - Нет-нет, считайте! - настаивал Томас. - Давайте вместе считать!
   - Я же сказал, что верю, - повторил Мюйр.
   - Как  хотите,  -  согласился  Томас.  Он  аккуратно  завернул  деньги  и
посоветовал: - Спрячьте их подальше. Это большие бабки, господин  Мюйр.  Они
требуют уважения.
   - Я потом уберу.
   - Лучше сразу. Я положу их вот сюда, на книги.
   Томас встал, чтобы подойти к книжному шкафу, но Мюйр не  без  раздражения
проговорил:
   - Оставьте! Положите на стол и пусть лежат.
   - Как скажете.
   Томас вернул сверток на  стол  и  начал  перекладывать  купчие  в  черный
полиэтиленовый пакет.
   - Можете взять вместе с кейсом, - разрешил Мюйр.
   - Мне неудобно, - засмущался Томас. - Это дорогой кейс.
   - По сравнению с купчими он не дороже вашей оберточной бумаги.
   - Вы очень добры, господин Мюйр. - Томас вернул купчие в кейс.  -  И  что
мне теперь делать с этими бумагами?
   - Вам скажут. Вам все объяснит господин  Юрген  Янсен.  Дам  только  один
совет. Эти бумаги не имеют никакой ценности без вас. А вы - без них.
   - Что вы этим хотите сказать? - встревожился Томас.
   - Не отдавайте их никому.  Эти  документы  уникальны.  Они  существуют  в
единственном экземпляре. В гостинице есть сейф. Держите их там. А еще  лучше
- абонируйте ячейку в банке. И главное - не давайте никому  доверенности  на
них. Ваша подпись на этой  доверенности  будет  означать  для  вас  смертный
приговор.
   - Вы меня пугаете, господин Мюйр.
   - Нет. Предупреждаю.
   - Спасибо за предупреждение. Я запомню ваши слова.  И  все-таки  вы  меня
напугали. Да,  напугали,  -  повторил  Томас.  -  Мне,  наверное,  не  нужно
связываться с этим делом. Как ты считаешь? - обратился он ко мне.
   - Это решать тебе.
   Томас глубоко задумался и заключил:
   - Да, не нужно. Господин Мюйр, я погорячился. Вот ваши бумаги. Я  забираю
бабки, и ну их в баню, все эти дела. Если человек к тридцати пяти  годам  не
научился делать большие бабки, нечего и дергаться. Значит, Им не дано.  Есть
люди, которым дано, а есть, которым не дано. К сожалению, я из тех, кому  не
дано.
   Говоря это, он  положил  кейс  на  стол  и  начал  заталкивать  в  черный
полиэтиленовый пакет сверток с долларами. От волнения даже уронил его на пол
и кинулся поднимать, путаясь в полах плаща.
   - Успокойтесь! Сядьте и успокойтесь! - прикрикнул Мюйр и отобрал у Томаса
пакет  с  деньгами.  -  Что  это  за  истерики?  Не  понимаю,  что  вас  так
взволновало. Вы же ничем не рискуете.
   - Как это ничем? - возмутился Томас. - А моя жизнь?
   - Ей ничто не грозит, если не будете делать глупостей.
   - А пятьдесят штук? То есть сорок девять?
   - А вы как хотели, молодой человек? Не рисковать ничем, а иметь все?
   - Если сказать честно, это было бы лучше всего, - подтвердил Томас.
   - Ваше право. У меня есть другой покупатель на эти документы.  Час  назад
меня посетил господин Юрген Янсен. Он готов заплатить за них гораздо большую
сумму.
   - Нет-нет! - запротестовал Томас. - У нас с вами был договор.  А  договор
дороже денег!
   - Поэтому я и отклонил предложение господина Янсена.
   - Ладно, рискну, - сказал Томас. - Извините меня, господин Мюйр. Это была
минутная слабость.
   Он защелкнул замки кейса и поставил его на пол рядом со своим стулом  как
бы в знак того, что решение принято и обратного пути нет.
   - Так-то лучше, - одобрил Мюйр. -  Будьте  достойны  своего  деда,  Томас
Ребане. Ваш дед был бесстрашным человеком. Он ничего  не  боялся.  И  всегда
побеждал. - Он немного помолчал и уточнил: - Почти всегда.
   Что-то  во  всем  этом  деле  было  не  так.  Да  не  мог  Мюйр   всерьез
рассчитывать, что ему обломится половина эсэсовского наследства. И подлинник
завещания не дает ему никаких  гарантий,  в  каких  бы  надежных  банковских
сейфах он ни хранился. Он не мог этого не понимать. А тогда для чего все это
затеял? В чем заключается конечная цель его оперативной комбинации,  которую
в разговоре в кабинете он назвал самой лучшей и самой масштабной комбинацией
в своей жизни?
   - А теперь можно выпить вашей настойки, - предложил Томас. - На  чем,  вы
говорите, ее настаиваете?
   - На кожуре грецких орехов, - ответил Мюйр. - Она повышает потенцию.
   Судя по его виду, никакого желания затягивать эту встречу у него не было,
но он счел необходимым соблюсти приличия.
   Томас восторженно округлил глаза:
   - Господин Мюйр! Я потрясен!
   - Вы неправильно меня поняли. Потенция в моем возрасте - это  способность
жить полноценной умственной жизнью.
   - Умственной, - повторил Томас. - Понимаю. Но это тоже  хорошо.  Скажите,
господин Мюйр, а кроме этих наперстков... Я, знаете ли,  привык  к  емкостям
немного другим...
   Мюйр усмехнулся и достал из серванта фужер.
   - Учтите, это очень крепкий напиток, - предупредил он.
   - Мы многое понимаем по-разному, - философски заметил Томас.
   - Тогда за успех, - приподнял лафитничек Мюйр. - А вы, юноша?
   - Это ваша сделка, - сказал я.
   - За наш успех, друг мой.
   - Ваше здоровье, господин Мюйр.
   Томас ошарашил фужер и вытаращил глаза.
   - Это что? - отдышавшись, спросил он.
   - Спирт.
   - Я ошибся, - признал Томас. - Есть вещи, понимание которых  от  возраста
не зависит. А теперь, господин Мюйр, позвольте откланяться. Серж, нам пора.
   Он взял кейс, одернул плащ и прошествовал к выходу. У двери обернулся.
   - Маленькая просьба.  Ваш  кот.  Карл  Вольдемар  Пятый.  Можно  на  него
посмотреть?
   - Он в спальне. - Мюйр показал на верхнюю комнату. - Сейчас позову.  Карл
Вольдемар!.. Карл Вольдемар Пятый!.. Я кого, ленивая скотина, зову?!
   На верхней ступеньке  лестницы  появился  кот.  Явление  его  было  очень
эффектным, потому что это был  самый  обычный  серый  кот,  каких  у  нас  в
Затопино называют Мурзиками.
   - Это он и есть? - озадаченно спросил Томас.
   - Он.
   - А почему он пятый?
   - Потому что он у меня пятый.
   - А почему он Карл Вольдемар?
   - Так было записано в родословной первого. Все вырождается, друг мой. Все
мельчает: идеи, люди, коты.
   Мюйр щелкнул пультом. Бронированная дверь открылась  и  выпустила  нас  в
таллинский вечер с голыми деревьями и моросящим дождем.
   Томас увлек меня из-под арки, опасливо оглянулся на окна Мюйра, забранные
мощными, художественной ковки решетками, и ликующе сообщил:
   - Получилось!
   От избытка чувств он запустил кейс вверх и даже умудрился его поймать. Но
с координацией движений у него были нелады, он  пошатнулся  и  грохнулся  на
мокрый асфальт. Но и это не умерило его восторга.
   - Получилось! - повторил он.
   Он не успел объяснить, что  именно  у  него  получилось,  потому  что  из
темноты вынырнул белый пикапчик и резко затормозил возле нас. Муха приказал:
   - Быстро садитесь! Фитиль, показывай дорогу к гостинице!
   - Нам нужно к "линкольну"! - запротестовал Томас. - И нужно зайти домой -
выключить свет!
   - Успокойся, - прервал Муха. - Его уже выключили.

   У ярко освещенного подъезда гостиницы "Виру" царило оживление,  толпилось
человек сто. В свете круглых фонарей  краснели  транспаранты,  над  зонтами,
шляпами и кепками колыхались фанерные щиты на палках, похожие на лопаты  для
уборки снега. Если бы на них не белели плакаты, можно было подумать, что это
дружной толпой вышли на работу таллинские дворники.
   Толпа была разделена надвое. Над одной частью  было  больше  красного,  в
другой  чернели  кожаные   кутки   скинхедов.   Между   ними   прохаживались
полицейские, не допуская слияния народных масс в критическую  массу  уличных
беспорядков и обеспечивая беспрепятственный проход в гостиницу постояльцам и
посетителям ресторана. Они подкатывали на шикарных тачках,  норовя  прямо  к
подъезду, но полицейские  вежливо  отправляли  их  на  стоянку,  откуда  они
поспешно проскакивали к дверям гостиницы, опасливо поглядывая в обе стороны.
   Даже издалека чувствовалось напряжение, в котором находились обе половины
толпы. Но в физическую активность оно не переходило.  Массы  словно  чего-то
ждали. И было у меня сильное  подозрение,  что  ждут  они  появления  Томаса
Ребане, который дрых на заднем  сиденье  "жигуленка",  обеими  руками  обняв
серый кейс с содержимым стоимостью от тридцати до ста миллионов  долларов  в
зависимости от конъюнктуры.
   Для нас с Мухой это было очень большим облегчением жизни. Он  достал  нас
попытками рассказать что-то настолько веселое, что никак не мог добраться до
сути, потому  что  хохотал  сам.  Фирменная  настойка  Матти  Мюйра  оказала
сокрушительное действие даже на его тренированный организм. В  конце  концов
Муха приказал ему заткнуться. Томас  обиделся  и  затих.  Но  даже  если  бы
рассказ его был более связным, мы не стали бы его слушать. Не  до  рассказов
нам было, даже самых веселых. Обстановка к этому как-то не располагала. Наши
собственные наблюдения, дополненные докладами Артиста  и  Боцмана,  рисовали
картину не самую радужную.
   Мобильными телефонами мы договорились пользоваться лишь в  самых  крайних
случаях,  разговаривать  коротко  и  по  возможности   иносказательно.   При
современном уровне развития средств связи даже  правительственные  линии  не
были надежно защищены от прослушивания. А про  обычные  сотовые  телефоны  и
говорить нечего. Кто и зачем мог прослушивать наши переговоры, было не очень
понятно. Но в странном и даже, пожалуй, двусмысленном положении,  в  котором
мы находились, пренебрегать любыми мерами предосторожности было неразумно.
   Но сейчас, похоже, как раз и был крайний случай. Поэтому я приказал  Мухе
загнать пикапчик в переулок, из которого хорошо просматривалась вся  площадь
Виру и вход в гостиницу, и вышел  на  связь  сначала  с  Артистом,  потом  с
Боцманом. Чтобы не пересказывать Мухе  содержания  разговоров,  мобильник  я
включил на громкую связь.
   Артист по-прежнему сидел в своей "мазератти" возле дома Мюйра.
   - Неладно что-то в Датском королевстве, -  сообщил  он.  -  Здесь  гости.
Четверо на "мицубиси-паджеро". В дом не заходят. Ждут.
   - На "мицубиси-паджеро" или на "мицубиси-монтеро"? - уточнил я.
   - "Паджеро".
   - Уверен?
   - Пять различий навскидку. Первое: кузов трехдверный.
   - Достаточно. Братки?
   - Сомневаюсь. Думаю, профи.
   - Почему?
   - Не курят.
   Боцман был более  многословен,  а  его  иносказательность  лишена  всякой
литературности:
   - Если кто выходит через задний проход, то назад  лучше  через  передний.
Здесь шесть куч, можно вляпаться. И еще. В тот красивый дом с флагом, где вы
ночевали после дачи, я бы не ехал. Подъезды плохие, тоже  много  этих,  куч.
Примерно два взвода.
   - В форме?
   - Да. "Эсты".
   - Когда возникли?
   - Точно не знаю. Думаю, после того, как в квартире на третьем этаже погас
свет.
   - Как узнал?
   - Сначала эти шестеро на "монтеро" рванули туда. Оттуда  их  завернули  к
гостинице. Помощь нужна?
   - Обойдемся. До связи.
   - Это не Краб, - сказал Муха. -  Перекрыты  подъезды  к  посольству.  Два
взвода. Твою мать. Что это значит, Пастух?
   - Понятия не имею.
   Это значило только одно: моя предварительная оценка ситуации была в корне
неправильной. Охота шла не за бабками Томаса. Из-за них  не  подняли  бы  по
тревоге спецподразделение "Эст".
   Но долго думать об этом времени не было.
   - Подъедем с центрального входа, - решил  я.  -  Толпа.  Полицейские.  Не
рискнут. Прикроем с боков. Буди этого подарка.
   После  нескольких  безуспешных  попыток  растрясти  Томаса  Муха  потерял
терпение и влепил ему  оплеуху.  Это  подействовало.  Томас  встрепенулся  и
удивленно спросил:
   - Ты зачем меня ударил?
   - Тебе приснилось.  Не  задавай  лишних  вопросов,  -  приказал  Муха.  -
Застегни плащ. Подними воротник. Сейчас мы подъедем к  гостинице  и  выйдем.
Постарайся не шататься.
   - Я никогда не шатаюсь! - заявил Томас.
   - Вот и проверим.
   Появление невзрачного белого пикапчика на  стоянке  перед  гостиницей  не
произвело на толпу никакого  впечатления.  Мы  немного  посидели  в  машине,
поджидая удобный момент для высадки и последующего броска к подъезду.
   Отсюда можно было разглядеть не только сами плакаты, но и надписи на них.
   Над толпой, в которой мелькали скинхеды, надписи были на  русском  языке:
"Русские оккупанты, убирайтесь  в  Россию!",  "Нюрнберг  для  коммунистов!",
"Эстония для эстонцев!" и разные вариации на эти темы.
   У противостоящей стороны плакаты были на эстонском, кроме испанского  "No
passaran!" и русского "Да здравствует СССР!".
   Таким образом, вероятно, достигалось взаимопонимание.
   В первых рядах противников фашизма стояли  крепкие  тетки,  закаленные  в
митинговой борьбе, каких можно увидеть на всех коммунистических  сборищах  в
Москве.  Своими  мощными  телами  они  прикрывали  довольно  хилых  мужичков
среднего возраста и бодрых пенсионеров.
   Толпа их идеологических противников была моложе и  разносортнее.  Пожилых
женщин вообще не было. Скинхеды  скандировали  "Зиг  хайль"  и  что-то  еще,
вскидывая руки в фашистском приветствии.
   Тут   же   тусовалась   аполитичная   молодежь,   которая   пришла   сюда
поприкалываться.
   Тщательный  визуальный  осмотр  в  четыре  глаза,  который  мы  с   Мухой
предприняли, не выявил ни в той, ни в другой группировке ни явных  профи  из
силовых подразделений, ни уголовного вида качков. Но это ничего не  значило.
В такой толпе затеряться нетрудно.
   Удобный момент для броска возник, когда полицейские сплавили  на  стоянку
очередной "мерседес". Из него вышли два господина в черных фрачных пальто  и
две дамы в норковых накидках и длинных вечерних платьях. Они не-одобрительно
осмотрели пикетчиков и прошествовали к  подъезду,  где  величественный,  как
адмирал, швейцар уже распахнул перед ними тяжелую дверь.
   Мы выпихнули Томаса из машины и пристроились за ними, прикрывая Томаса  с
флангов. Самое поразительное, что он действительно не шатался, ступал твердо
и  даже  торжественно,  как  некогда,  возможно,   его   мифический   предок
штандартенфюрер СС Альфонс Ребане обходил парадный строй своей дивизии.
   До спасительной двери оставалось не больше  десяти  метров,  когда  Томас
неожиданно остановился перед теткой с плакатом "No passaran!"
   - Мадам, это неправильный лозунг! - галантно обратился он к ней.
   - Почему это неправильный, почему это неправильный? - ощетинилась она.  -
Фашизм не пройдет!
   - Да, но  в  Испании  он  прошел,  -  разъяснил  Томас,  отстраняя  Муху,
подпихивающего его к подъезду. - Испанские коммунисты  потерпели  поражение.
Это исторический факт.
   - А у нас не пройдет! - отрезала тетка и вдруг завопила: -  Это  он!  Он!
Фашистское отродье! Но пассаран!!!
   И  с  этим  неправильным  лозунгом  обрушила  на   голову   Томаса   свою
снегоуборочную лопату.

   Смешались в кучу кони, люди.

   Соединившаяся в критическую  массу  толпа  смела  полицейских  и  фрачных
господ  с  их  дамами,  замелькали  лопаты,  зонты,  восторженно  заорала  и
засвистела прикольная молодежь, светлая голова  Томаса  исчезла  под  грудой
тел.
   Мы с Мухой врезались в эту живую массу, как шахтеры-стахановцы в угольный
пласт, вырубая и расшвыривая всех, кто оказывался на пути,  без  разбора  их
политической ориентации.
   Боковым зрением я успел заметить, как на площадку перед гостиницей влетел
черный  "мицубиси-монтеро",  из  него  высыпали  шестеро  и  остановились  в
растерянности. Но наблюдать за ними было некогда.
   Добравшись до Томаса, мы подхватили его за руки и  поволокли  к  входу  в
гостиницу, прикрывая своими спинами, вышибли  адмирала  из  двери,  рассекли
толпу любопытных в холле и прорвались к лифту.
   И лишь в номере,  швырнув  это  пьяное  фашистское  отродье  на  диван  в
гостиной, обнаружили, что в руках у него ничего нет.

   Серый кейс исчез.
   XV
   И что же все это значит?
   За кем или за чем шла охота?
   Вопрос "за кем?" отпадал. Если бы целью были мы или Томас, все  произошло
бы в тот момент, когда мы выходили из  служебного  хода  гостиницы.  Лучшего
места для  засады  трудно  придумать,  а  белый  "линкольн"  среди  мусорных
контейнеров прямо-таки вопил о том,  что  рано  или  поздно  мы  возле  него
появимся.
   Целью охоты не могли быть и бабки Томаса. Шестеро  на  "мицубиси-монтеро"
не проявляли никакой активности до тех пор, пока не  обнаружили,  что  Томас
слишком уж долго задерживается в своей студии. Вот тут-то и  была  объявлена
тревога.
   Тоже отпадает. Что же остается? Только одно: купчие.

   Всегда полезно поставить себя на место  противника  и  попытаться  понять
логику его действий.
   Как бы  я  поступил,  если  бы  моей  задачей  было  изъять  эти  купчие,
провонявшие санпропускниками и теплушками уходящего века? Устроил бы  засаду
во дворе Мюйра. Это если бы я не знал, кто такой Мюйр. Но я  знал.  И  знал,
что от этого старого паука можно ожидать любой подлянки.  Он  мог  назначить
встречу с Томасом не дома, а в каком-нибудь другом месте.  Это  место  могло
быть заранее оговорено. Когда? Не в кабинете. Там об этом разговора не было.
Вот когда:  во  время  прогулки  Мюйра  по  Тоомпарку  со  скромным  молодым
человеком по фамилии Пастухов.

   Я понял, что рассуждаю так, как может рассуждать только  один  человек  -
Юрген Янсен.

   Он знал, о чем Мюйр говорил с Томасом в кабинете. Он знал,  о  чем  Томас
говорил с Крабом, - из прослушки и из рассказа  самого  Краба.  Он  не  знал
только одного: о чем Мюйр говорил со мной в Тоомпарке.
   Что же он после этого делает? Он едет к Мюйру и разговаривает с ним,  как
сообщил Артист, эмоционально. Разговор, вероятно, был тяжелым. Отпечаток его
лежал на всем облике старого паука. Янсен не добился  того,  чего  хотел.  А
если верить Мюйру, он хотел выкупить у него купчие. И тогда возле  гостиницы
появляется черный "мицубиси-монтеро".
   И все становится на свои места.
   Я не могу посылать этих шестерых на "монтеро"  к  дому  Мюйра,  а  должен
пустить их по следу "линкольна". И лишь когда  я  понимаю,  что  Томас  меня
обставил, появляются "паджеро" во дворе Мюйра и два взвода  на  подъездах  к
российскому посольству. Чтобы эти купчие не  оказались  там,  откуда  их  не
выцарапаешь никаким способом. А шестеро профи на "монтеро" устраивают засаду
на заднем дворе гостиницы. И если бы не предупреждение Боцмана, туда бы мы и
подъехали.
   Значит, все-таки купчие.

   А вот тут-то и начиналось самое непонятное.
   Если верить предположениям Мюйра, наследство  эсэсовца  могло  стоить  до
тридцати до ста миллионов долларов. Бабки очень серьезные, но  все-таки,  на
мой взгляд, не настолько серьезные, чтобы рассматривать их как главный мотив
в действиях  Янсена.  Чтобы  прибрать  их  к  рукам,  вовсе  не  нужно  было
выстраивать такую сложную схему с фильмом "Битва на Векше" и с торжественным
перезахоронением останков Альфонса Ребане. И уж  вовсе  не  вязалось  это  с
активностью   эстонской   агентуры    в    расположении    76-й    Псковской
воздушно-десантной дивизии и  с  просчитанным  аналитиками  УПСМ  социальным
взрывом во второй половине марта.
   Поэтому  я  и  решил,  что  всю  эту  неожиданно  всплывшую   историю   с
недвижимостью Альфонса Ребане можно считать боковым  ответвлением  основного
сюжета, пасынком на стволе.

   Выходит, ошибся.

   А тогда что все это означает?
   Ответ мог дать только Янсен.
   Если в свалке у входа в гостиницу серый кейс не перехватили его люди,  то
Янсен должен возникнуть в нашем номере с минуту на минуту.

   Он и возник.

   Мы сделали не слишком настойчивую попытку раздеть Томаса и перенести  его
в спальню. Но он так брыкался и возмущенно мычал, что мы огранились тем, что
сняли с него ботинки и оставили на диване в гостиной. Его темный плащ был  в
грязи, на голове прощупывалась обширная шишка. Но никакой опасности для  его
жизни не было.
   Муха довольно энергично выразил свое  отношение  к  склонности  н